Она снова разрыдалась. Да уж, у барышни была весьма весомая причина для слез. Оказаться навеки венчанной неизвестно с кем, да еще и узнать о смерти возлюбленного.

— Мне очень жаль, — сказал я ей с сочувствием. — Крепитесь.

Коробейников, готовый, казалось, заплакать вместе с Лидией, протянул ей платок.

— Вы видели этого человека раньше? — спросил я Колчину, когда она слегка успокоилась.

— Нет, никогда.

— Знали, что поручик Львов здесь остановился, в гостинице? — продолжил я расспросы.

— Да, конечно, — ответила она. — Он не мог больше находиться в родительском доме. Он поссорился с отцом, который не дал нам благословения, поэтому венчание было тайное.

— А где же Вы были столько времени? — поинтересовался я. — Почему Вы пришли только теперь?

— Церковь же находится далеко, — пояснила Колчина, принимая из рук доктора еще одну порцию микстуры, — да еще гроза была, все дороги развезло. Мы с кучером только к полудню в город едва добрались.

— Как это могло произойти? — спросила она, глядя на меня беспомощным взором. — Как это случилось?

— К сожалению, это пока нам не известно, — ответил я со вздохом.

— Александр Францевич, — попросил я Милца, — Вы проводите госпожу Колчину домой, ну и окажите помощь, если потребуется.

— Разумеется, — ответил доктор.

Я вышел в коридор, где меня дожидался управляющий.

— Эта барышня приходила вчера вечером к убитому? — спросил я, понизив голос, чтобы Колчина меня не расслышала.

— Нет, другая, — ответил он, заглянув в комнату, — эту я здесь не видел.

— Поручик посылал кому-то письма, записки, депеши? — продолжал я расспросы.

— Да, было такое, — после недолгого раздумья ответил управляющий. — Два раза я вызывал к нему посыльного.

Посыльными при гостиницах служили, обычно, мальчишки. Вот и сейчас двое таких пацанов играли в камешки неподалеку от входа. Управляющий окликнул одного из них.

— Ты кому носил письма офицера из двадцать пятого нумера? — спросил управляющий мальчика.

— В дом его отца, на Проездную, — ответил посыльный, — но письмо было его сестре, я лично передал. Еще в контору купца Тимохина, отдал конторщику.

— Стало быть, к нему вчера сестра приезжала, — сказал Антон Андреич, когда я отпустил посыльного и управляющего.

— Как правило, шампанское с сестрами не пьют, — заметил я.

— Ну, это надо у нее спросить, — ответил Коробейников, полный сыщицкого азарта.

— Не нужно соваться в родительский дом, Антон Андреич, пока мы точно не знаем, что произошло, — притормозил я его рвение. — Дождемся заключения доктора Милца. А Вы поезжайте в церковь, поговорите с батюшкой. Может быть, он что-то знает об этом женихе.

— Полагаете, что самозванец как-то связан со смертью поручика? — спросил мой помощник.

— Вы же знаете, я не верю в совпадения, — усмехнулся я ему в ответ.

Сам же я отправился в офицерское собрание. Мне хотелось узнать больше о поручике Львове, и лучше места для этого мне было не найти.

Едва я вошел в ресторацию, как ко мне подошел метрдотель:

— Сударь, Вас ожидают?

— Полагаю, что нет, — ответил я и, решив, что для начала он вполне подойдет для получения информации, спросил: — Скажите, любезный, а поручик Львов бывал здесь?

Метрдотель даже не успел мне ответить, как нашелся иной источник, готовый с радостью снабдить меня информацией о Львове.

— Так Вы из полиции? — вмешался в наш разговор офицер, обедающий за ближайшим столиком. — Бедняга Львов! А от чего он скончался?

Вот уж, слухами Затонск полнится! Всему городу уже известно, кто умер, когда и где. А ведь с момента обнаружения тела прошло лишь несколько часов. Впрочем, я не имел ничего против того, чтобы поддержать эту беседу. Полагаю, сослуживец Львова может поведать всяко больше, чем метрдотель.

— Пока причины неизвестны, — ответил я, подходя к столику моего собеседника.

— Говорят, отравился! — поделился сплетней офицер. — Вот так пассаж!

— Так Вы знакомы? — уточнил я.

— Еще бы! — сказал он. И поднявшись из-за стола, представился: — Капитан Касаткин, Павел Евграфович.

— Следователь Штольман, Яков Платонович, — отрекомендовался я в ответ.

Касаткин жестом предложил мне присесть к его столику и сам уселся тоже.

— А Вы в каком чине? — просил он, когда мы расположились.

— Надворный советник, — ответил я.

Видимо, в мире военных званий, в котором существовал Касаткин, табель о рангах занимал важнейшее место. Хорошо, что я сам сюда поехал. Коробейникову пришлось бы труднее. Я же, будучи формально старше капитана по званию, хоть и пребывая в гражданском чине, мог рассчитывать на его полное расположение и уважение.

— Видать, важное дело, — оценил капитан, — если им занимается чиновник такого ранга.

— Что Вы можете сказать о покойном? — спросил я, завершая разговор о чинах.

— Ну, о покойниках, сами знаете… — усмехнулся Касаткин. — Ну, а с другой стороны, веселый был малый, кутила и задира. На прежнем месте службы убил сослуживца на дуэли. Так его из полка уволили. Если бы не хлопоты папеньки, отставка была бы вчистую. А так его к нам перевели, в штаб гарнизона. Но он и здесь чудил много.

— И в каком же это роде чудил? — уточнил я.

— Да все в том же, — ответил капитан. — На дуэль вызвал поручика Кожина. Приятелями были закадычными, а потом какая-то кошка меж ними пробежала. К тому же, говорят, Кожин за сестрой Львова ухаживал. И вдруг — вызов.

— И чем же дело кончилось? — поощрил я Касаткина к дальнейшему рассказу.

— Да ничем! — ответил он. — Не было дуэли. Отделались взаимными извинениями, что довольно странно. Уж если стреляться, так стреляться, уж будьте любезны, чего ж на попятный?! А это, знаете ли, офицерским судом чести попахивает.

Судя по всему, разговорчивый капитан Касаткин был ярым ревнителем офицерских традиций.

— Скажите, а поручик Кожин, он бывает здесь? — спросил я его.

— Ну, а то как же? — усмехнулся Касаткин. — Но вот уже дня три, как я его не видел.

Поблагодарив моего словоохотливого собеседника и отказавшись от настойчивого его предложения опорожнить с ним графинчик водки, я направился к доктору Милцу. Уверен, ему уже есть, что мне сообщить.

— Он задушен, — сказал доктор Милц, увидев меня на пороге.

— Уверены? — спросил я, пристально разглядывая мертвое лицо поручика.

— Абсолютно, — ответил Милц, — дело в том, что во время вскрытия я обнаружил характерные признаки асфиксии, ну, например…

— Увольте! — перебил я его лекцию. — Я Вам верю. Но нет никаких следов борьбы и следов на шее.

— А я Вам поясню! — продолжил Александр Францевич. — Дело в том, что в шампанском, которое он пил, была очень большая доза снотворного. Но! Она его не убила. Она всего лишь погрузила его вот в такой глубокий сон.

— Задушили подушкой? — уточнил я.

— Ну, вероятнее всего.

— Гостья подсыпала снотворное в шампанское, — принялся я рассуждать вслух, — а потом задушила? Или после этого пришел кто-то и револьвер унес? Но зачем? Не ради же револьвера убийство затевалось.

— Это Вам виднее, — ответил Александр Францевич, — но, знаете ли, револьвер из-под полы полсотни рублей стоит.

— Сомнительный промысел, — сказал я с иронией, — убивать поручиков ради револьверов.

Покинув доктора Милца, я отправился в родительский дом поручика Львова. Теперь, когда я был уверен, что поручика именно убили, нужно было побеседовать с его семьей. И в первую очередь с сестрой. Насколько я понял капитана Касаткина, Львов был против ухаживаний поручика Кожина за своей сестрой. И, учитывая письмо, отправленное Львовым незадолго до смерти, а также то, что в его номере видели молодую даму, я мог предположить, с известной долей допущения, что именно сестра пришла в номер Львова и подсыпала ему снотворное. Сама ли она при этом его задушила или Кожина позвала, уже менее важно. Я склоняюсь ко второму варианту. Потому что кто-то ведь отпирал отмычками дверь. Допустим, Львов выпил снотворное, запер за сестрой дверь и заснул. А позже пришел Кожин, открыл дверь и задушил Львова. Вполне пригодно в качестве первичной версии. Вот только кто тогда венчался с Колчиной? Я предполагал изначально, что Кожин, из мести за то, что Львов помешал его женитьбе на сестре. Но тогда Кожин вряд ли убил Львова. Он просто вернуться бы не успел. Время смерти-то нам известно. И, опять же, куда делся револьвер? Вряд ли его мог унести поручик Кожин, ему второй без надобности.