Он сидел возле стола, на котором когда-то гадала мне мадам ле Флю, и нагло ухмылялся, посматривая на нас одним глазом. Второй, удачно подбитый поручиком Шумским, медленно заплывал. Весь его акцент мгновенно исчез, да и манера поведения сменилась кардинально.
— Где противоядие? — подступился я к нему.
— Я сделаю противоядие, — нагло усмехнулся мне в лицо Мишель. — Но Вы меня отпустите. Совсем.
— Вы шутите? — возмутился Коробейников. — Вы в своем уме? После стольких смертей!
— Антон Андреич! — прикрикнул я на него.
— Пускай проваливает к чертовой матери! — вмешался Шумский. — Лишь бы спасти Анну.
Еще один советчик на мою голову!
Решать буду только я. И я отпущу этого мерзавца, ради того, чтобы Анна жила. Но мне нужна уверенность, что он даст нам именно противоядие, а не, скажем, еще один яд.
— Отпущу, — сказал я Мишелю. — Но где гарантии, что Анна Викторовна будет здорова?
— Да поеду я с Вами, — ответил куафер все с тем же нахальством, — дам ей противоядие. Вы сами во всем убедитесь. Она совсем скоро пойдет на поправку. Но! Вы меня отпускаете, — он улыбнулся мне снова. — Ну, Вы же человек слова, Яков Платоныч.
Спустя малое время в комнате Анны Мишель готовил свое противоядие. Мы с Шумским внимательно наблюдали за ним. Анна лежала на постели в беспамятстве. Я не мог смотреть на нее, боясь увидеть признаки агонии, которую наблюдал в доме Терентьева. Пытаясь отвлечься от этих мыслей, от ее шумного, трудного дыхания, я заставлял себя пристально наблюдать за действиями куафера. Наконец он закончил смешивать жидкости из различных пузырьков и взглянул на меня:
— Все готово. Дадите ей выпить и через полчаса убедитесь, что с ней все в порядке.
— Прошу Вас, — обратился я к Шумскому, — уведите его.
Поручик вышел, подталкивая Мишеля перед собой. А я остался, чтобы подождать доктора. Давать лекарство лучше в его присутствии.
Теперь уже нечему было отвлечь мое внимание, и взгляд мой неизбежно обратился к Анне. Она лежала бледная, в испарине, и дышала трудно и часто. Не нужно было быть врачом, чтобы понять, насколько тонкая грань отделяет ее от смерти. И если Мишель обманул нас, или мы опоздали…
Я обещал его отпустить. Но если она умрет, я убью его. Убью собственными руками, просто разорву на куски. И никто не остановит меня. Потом я пойду к Разумовскому. Я убью его и Лассаля, переверну весь дом вверх дном, найду эту чертову тетрадь и отошлю ее Варфоломееву. А потом пущу себе пулю в висок, потому что я не могу и не хочу жить, если она умрет.
Будто почувствовав мои мысли, мое черное отчаяние, Анна вдруг пришла в себя. Глаза ее медленно открылись, потом распахнулись шире, будто она увидела, узнала меня. Я опустился на колено у ее постели, взял безвольную слабую руку. Я так хотел сказать ей сейчас, пока она еще видит меня…
Но в следующее мгновение приступ тяжелого кашля настиг ее снова, и она закрыла глаза, задыхаясь.
— Доктор! — крикнул я в ужасе, что момент, которого я боялся, наступил — Доктор!!!
Доктор Милц торопливо вбежал в комнату и мгновенно выставил меня за дверь.
Мы сидели в гостиной и ждали, пока противоядие подействует. Доктор Милц неотлучно находился при Анне, но больше никого в комнату не пускал. Так что нам оставалось только ожидать, мучаясь неведением. Чтобы хоть как-то отвлечься, я решил расспросить Мишеля. Ему ведь уже все равно, можно и поведать нам свою историю.
— Ну, рассказывайте, — сказал я ему. — Потоцкая — это Ваша мать?
— Когда она меня нашла, — начал рассказ куафер, — то постепенно передала мне все свои навыки. Они мне потом, кстати, и в профессии куафера пригодились.
— Меня Ваша профессия не интересует, — оборвал я его. — Кто придумал травить и договариваться с наследниками?
— А оно как-то само пришло, — пожал плечами Мишель. — Мать занималась гаданием. Как-то пришел очередной наследничек. Мы решили, чего зря семейному секрету пропадать. Так и жили: дело сделали — переехали. Знаете, самое интересное, — повернулся он ко мне, — что в каждом городе находился клиент. Такая вот людская натура.
Как и все убийцы, он оправдывал себя. Виноваты были, конечно, заказчики. Если бы не они, «семейный секрет», разумеется, так и остался бы неиспользованным.
— А зачем Вы придумали все это с Анной Викторовной? — спросил я, не в силах скрыть волнение. — Вы что, заранее это продумали?
— Разумеется! — Мишель усмехнулся с некоторым даже изумлением от моего непонимания. — В каждом городе мы выясняли, кто начальник полиции, кто занимается следствием. Ну, какие-то слабые места. Но это так, на всякий случай. А вот как раз Вашим слабым местом оказалась Анна Викторовна.
— Я могу понять, что Вам наплевать на людей, — вступил в разговор Коробейников, — но неужели Вам не жаль родную мать?
— Она меня жалела, когда в сиротский дом отдавала? — резко спросил у него куафер.
Дверь отворилась, и вошел доктор Милц. Мы замерли, боясь даже дышать.
— Господа! — улыбаясь, произнес Александр Францевич. — А у меня хорошие новости! У Анны Викторовны кризис миновал.
— Вы уверены, доктор? — спросил я его, желая убедиться, что не ослышался.
— Яков Платоныч, — успокаивающе ответил Милц, — я абсолютно уверен.
Поручик Шумский немедленно поднялся и удалился вверх по лестнице. Видимо, спешил своими глазами убедиться в словах доктора.
Мишель поднялся со стула.
— Ну так что, господа! — спросил он. — Отпускаете?
— У Вас есть один день, — ответил я ему, — завтра Вы будете объявлены в розыск по всей Империи.
— Мы так не договаривались! — возмутился он.
— Мы договаривались, что я отпущу Вас, — сказал я ему жестко. — Но это не значит, что я спокойно дам Вам убивать и дальше. Идите!
Пусть идет. Я дам ему эту фору — один день. А потом сам пойду по его следу. И найду, обязательно. Ну, а там… мы еще посмотрим, что будет.
Кажется, он понял мои мысли. Не отводя от меня глаз, попятился на несколько шагов, а потом быстро повернулся и вышел.
— Яков Платоныч, — спросил меня Коробейников негромко, — Вы не хотите навестить Анну Викторовну.
Хочу ли я ее увидеть сейчас, будучи уверенным, что самое страшное позади, и что она останется жива? Господи, да больше всего на свете!
Пойду ли я к ней сейчас? Нет. Ни сейчас, ни позже. И вообще, вряд ли когда-нибудь. Потому что я, и только я один виноват в том, что Анна оказалась на краю гибели. Мои чувства к ней, которые я полагал тайными, были, оказывается, очевидны настолько, что даже заезжие преступники легко узнали о них. И не только узнали, но и посмели воздействовать на меня, причинив ей вред. Ее отравили, потому что она была мне дорога. Но больше я не подвергну ее такой опасности.
Сейчас я уйду, не прощаясь. И сделаю все, чтобы исчезнуть из ее жизни. А если исчезнуть не получится, я буду отныне вести себя так, чтобы никто на свете не мог заподозрить даже, что в моем сердце живет любовь к ней. Я сохраню это чувство в тайне от всего мира, и, клянусь, на этот раз у меня получится!
А Анна Викторовна будет счастлива и без меня. Выйдет замуж за Шумского, покорившего, кажется, ее сердце. Уедет с ним в Петербург, или куда там велит ему военный долг. И забудет полицейского сыщика, мелькнувшего в ее жизни. Я же, уверен в том, не забуду ее никогда. Не хочу забывать. Потому что воспоминания о ней, любовь к ней — это самое светлое и чистое, что было когда-либо в моей жизни. И что в ней будет.
— Не стоит ее сейчас беспокоить, Антон Андреич, — ответил я Коробейникову и быстро вышел из дома Мироновых.
Следующим утром меня вызвали на место преступления. Куафер Мишель был найден застреленным в своей квартире. Рядом с телом на полу лежал портрет его матери. Полагаю, именно за ним он и вернулся туда.
Тогда же, от Александра Францевича, я узнал, что поручик Шумский покинул Затонск и отбыл в Петербург.
Позже я работал в кабинете, когда вошел Коробейников, вернувшийся от доктора Милца. Убийство есть убийство, и по поводу смерти куафера было заведено уголовное дело. Меня оно не интересовало, я для себя все решил еще утром, стоя над трупом Мишеля. Но все положенные процессуальные ходы должно было отработать.
