Родители ушли, и я попросил пригласить в кабинет Арину Сурину.

— Да, это тот самый мальчик, который показал мне, где лежит тело, — подтвердила Арина, взглянув на Егора.

— Это правда, Егор? — спросил я его мягко.

— Не помню, — ответил он и потупился.

— А откуда же ты узнал, что тело находиться в овраге? — попробовал я продолжить расспросы.

— Не знаю, — сказал он и вздохнул.

— А почему же ты решил обратиться к Арине Михайловне?

— Не знаю.

Егор совсем сжался на стуле, видимо, ожидая, что я вот-вот начну сердиться, что он не отвечает ни на один мой вопрос.

Я наклонился к нему, пытаясь всем видом своим и голосом вызвать у него хоть немного доверия:

— Как ты познакомился с этой женщиной?

— Нельзя сказать, что он со мной познакомился! — вмешалась Арина Сурина, которой тоже, видимо, стало жалко этого перепуганного мальчишку. — Просто время от времени я вижу его у своего дома. А иногда он ходит за мной по пятам по улицам.

— Это правда, Егор? — спросил я его.

Он промолчал в ответ, совсем наклонив голову, и только пылающие уши выдавали его отношение к происходящему.

— Раньше он был поразговорчивее, — сказал я доктору, дружелюбно кладя Егору руку на плечо. И почувствовал, как он вздрогнул испуганно. Мальчик вызывал искреннее сострадание. Похоже, родители потратили немало сил, чтобы выбить из него всю уверенность в себе. И как же это его поведение не вязалось с уверенностью этого же ребенка, изображающего купца Епифанова. Как бы то ни было, пугать его дальше я не собирался. А поскольку толку от его расспросов не было никакого, я позволил ему уйти. Отпустил я и Арину Сурину. Я убедился, что именно Егор рассказал ей про тело Епифанова, а более пока мне от нее ничего не было нужно.

— Что Егор был знаком с Епифановым, я практически уверен, — сказал я доктору, в задумчивости пройдясь по кабинету, — только как его разговорить?

Завершив поворот, я чуть не споткнулся. Оказалось, что за время моей фразы в кабинет неслышно вошла Анна Викторовна и молча встала у двери.

Теперь, когда я познакомился с Егором, для меня больше не было загадкой, что заставило ее прийти в управление, несмотря на неизбежную, неприятную для нее встречу со мной. Даже я чувствовал сострадание к этому мальчику, отвергнутому и презираемому родителями, да и всем миром. Анна же, я был в этом уверен, увидела в этом несчастном ребенке себя. Раньше, когда мы гуляли, она иногда рассказывала мне истории из своего детства. И, хоть это и не было никогда ее целью, я составил себе свое видение. Мария Тимофеевна всячески пресекала «странности», как он это называла, и чрезвычайно стыдилась любых публичных проявлений того, что отличало ее дочь от других. Виктор Иванович старался выступать миротворцем, держа нейтралитет. И единственным человеком, кто проявлял к Анне понимание и доверие, был дядюшка, Петр Иванович.

У Егора же и такой поддержки не оказалось, он был один на один со своей то ли болезнью, то ли странностью. И разумеется, Анна Викторовна не могла пройти мимо такой вопиющей несправедливости. Она ведь всегда приходила в мой кабинет, желая кому-то помочь. Иногда это был очередной дух, иногда и я сам. А сегодня это был Егор.

— Яков Платоныч, — обратился ко мне доктор Милц, — ну вот Вы — человек здравомыслящий. Ну неужели Вы будете строить Ваше следствие на показаниях Егора?

Анна Викторовна, видимо, поняв, куда клонит доктор, в волнении прошлась по кабинету. На лице ее появилось столь знакомое мне выражение непримиримого упрямства. Ее позиция была ясна мне безо всяческих объяснений, она считала, что Егор здоров, что он просто общается с духом Епифанова. И эту позицию Анна будет отстаивать до конца.

— Вы же видели его блуждающий взгляд, — продолжал убеждать меня Александр Францевич, — как быстро он переходит от состояния возбуждения к апатии. Уверяю Вас, это не спектакль. Это болезнь. Это серьезная душевная болезнь.

— Плохо, — ответил я доктору, — Егор необходим нам как свидетель. Возможно, он был свидетелем убийства, иначе как бы он нашел тело?

— Я вполне допускаю это, — ответил Милц. — Возможно, он был свидетелем убийства. Вы знаете, сцена убийства настолько его потрясла, что он просто-напросто мог обо всем забыть.

Доктор читал свою лекцию, а я любовался Анной, стараясь делать это незаметно. Она слушала Александра Францевича и была с ним не согласна. И терпение ее было на исходе, об этом говорили и упрямо сжатые губы, и вздернутый подбородок. Еще немножко — и ринется в бой. Невозможно было не залюбоваться ее решительностью и воинственностью. И при виде этой столь знакомой картины мне захотелось улыбнуться, кажется, впервые за долгое время.

Я помирюсь с ней. Добьюсь ее прощения любым способом. Пусть это слабость или что-либо подобное, но я это сделаю непременно. Просто потому, что, когда она рядом, для меня светит солнце. И я позже обязательно обдумаю, что это значит, и возможно, приду к каким-то выводам, умным или не очень. А сейчас, в этот момент, я просто принял решение и его исполню.

— Знаете, наш мозг, защищаясь, вытесняет пережитые ужасы. Вспомните, как он ушел в себя, когда Вы спросили его о найденном теле, — окончил свою речь доктор, так и не заметивший, что я слушаю не слишком внимательно.

— Но может быть, можно как-то вернуть память мальчику? — задал я очередной вопрос, с трудом заставляя свои глаза вернуться к собеседнику.

— Ну, можно попробовать гипноз, — задумчиво сказал доктор Милц. — Но где гарантия, что к нему вернулась память? А может быть, это все его фантазии. Знаете, в такой серьезной душевной надломленности очень трудно отличить, где фантазии, а где реалии. И, уверяю Вас, следствие может пойти не в ту сторону.

— Доктор! — не выдержала наконец Анна Викторовна. — Но ведь он абсолютно здоров! Он просто…

— Простите, — возмущенно перебил ее Милц, — я правильно понимаю, что Вы хотите сказать мне и Яков Платонычу, что здоровый подросток будет считать себя покойным купцом Епифановым?

— У Анны Викторовны, как всегда, свои теории, — остановил я доктора, пока его возмущение не переросло в гнев, — поэтому я догадываюсь, что сейчас она скажет. Что дух Епифанова вселился в подростка?

Анна Викторовна с готовностью переключила свое негодование на меня, воинственно выпрямившись и расправив плечи.

— Не хотите верить? — она посмотрела на меня, на доктора, снова на меня. — Ну и не верьте!

И, выражая всем своим видом невысказанное возмущение, почти бегом покинула кабинет.

Мы с доктором переглянулись беспомощно.

А я вздохнул про себя. После подобного проявления моего недоверия наше примирение легче явно не станет. И все же, я принял решение, и я его исполню, чего бы мне это не стоило. А дело, связавшее нас, мне поможет, вынудив Анну Викторовну снова бывать в управлении. Егора она не бросит, это совершенно точно. Она хочет ему помочь, и ни я, ни вся рать небесная ее не остановит. Но, если я правильно оцениваю ситуацию с настолько непривычной мне точки зрения, помочь Егору можно лишь найдя убийцу Епифанова. И вот это я сделать не только могу, но и обязан. Вполне возможно, что, вновь увидев человека, напугавшего его, Егор вспомнит то, чему он был свидетелем. И его проблемы с воображаемым купцом Епифановым, который, если верить доктору, помогает Егору защититься от страшных воспоминаний, закончатся.

Где-то в этом месте моих размышлений я понял, что, пытаясь совместить материализм со спиритизмом, я начал путаться. Ну и хватит с меня обоснований. Пусть доктор Милц защищает основы материализма, Анна Викторовна сражается за спиритов. А я поймаю убийцу и всех помирю.

Коробейников появился в управлении лишь когда стемнело. Зато он вернулся с победою и был тем вполне законно горд. Он не только отыскал, куда именно направлялся в Слободке купец Епифанов, но и выяснил, зачем он там бывал. Оказывается, купец снимал в Слободке квартиру и регулярно посещал в ней даму. Антон Андреич, окрыленный своим успехом, привез мне для допроса квартирную хозяйку, у которой Епифанов снимал жилье для своей пассии, чтобы допросить ее в моем присутствии. И вот теперь она сидела в кабинете перед моим столом и пыталась отрицать все, что могла. Я не вмешивался в допрос до времени, не мешая моему помощнику наслаждаться триумфом.