На пороге гостиницы я лицом к лицу столкнулся с князем Разумовским. Видимо, и он решил нанести визит прибывшей в Затонск фрейлине.

— Яков Платоныч! — деланно обрадовался мне князь. — Добрый день!

Я попытался пройти мимо, сделав вид, что вовсе его не замечаю.

— Ну, полноте, Яков Платоныч! — остановил он меня. — Ну не пора ли нам уже забыть это недоразумение? Дело прошлое.

Следовало все-таки взять себя в руки. Какими бы ни были мои переживания, Разумовский — это часть моей работы. А подобным своим поведением я лишь дам ему повод для еще одной дуэли. Такого подарка своим врагам я делать не собирался, а поэтому собрал волю в кулак и постарался ответить спокойно и с достоинством:

— Если Вы имеете в виду дуэль, то дело действительно конченное. Здесь и говорить не о чем.

— Позвольте в таком случае, — обрадовался он, — в знак полного и окончательного примирения пожать Вашу руку.

Для полного катарсиса мне, пожалуй, сегодня не хватало именно рукопожатия предателя.

Я снял перчатку и пожал протянутую мне ладонь. Катарсис — именно то, что мне сейчас требуется.

— Я рад! — расплылся в улыбке Разумовский. — Мы же в одном городе живем. Не странно ли нам уже не замечать друг друга? Буду ждать Вас, во всякое время!

— Благодарю, — усмехнулся я в ответ, — но знаете…

— Я знаю, знаю! — перебил он меня. — Вы очень заняты! И тем не менее, заходите запросто. Я принимаю по четвергам. У меня собирается небольшое общество, все свои. Кстати, бывает и ваш полицмейстер. Так что, заходите!

И, поклонившись мне на прощание, он направился к экипажу.

Я же с трудом разжал зубы, проводил его взглядом и пошел в гостиницу. Очень хотелось вымыть руки, особенно правую.

Номер госпожи Нежинской располагался на втором этаже гостиницы. Дверь была распахнута, и по комнатам сновали лакеи, распределяя багаж гостьи. Сама Нина Аркадьевна в безупречном наряде по последней моде распоряжалась процессом. Мне она обрадовалась и даже, как будто, слегка изумилась, словно и не она писала то письмо, приглашая меня ее посетить.

— Якоб! — Нина с улыбкой протянула мне руку для поцелуя. — Здравствуй!

— День добрый, Нина Аркадьевна, — ответил я, касаясь губами ее перчатки.

— Вот мои покои! — провела меня по номеру Нежинская, будто бы случайно забыв отпустить мою руку. — Всего две комнаты, но мне больше и не нужно. Я подумала, что в гостинице будет лучше всего. Дом мне пока не по карману, а селиться на квартире как-то вульгарно.

Я осторожно забрал у нее руку, стараясь, чтобы это не выглядело грубо. Левую руку, кстати. Так что обе мыть придется.

— Ну что ты такой серьезный? — заглянула она мне в глаза с нежной улыбкой. — Ты не рад, что я поживу с тобой, в твоем городе?

Тонкая, едва заметная пауза между «с тобой» и «в твоем городе», резанула мой слух. Это, несомненно, был вопрос. И он требовал ответа. Что ж, ответ у меня готов.

— Напротив, — ответил я ей официально-любезным тоном, — пришел поинтересоваться, не нужно ли чего, не беспокоит ли кто.

— О, это очень приятно, что у нас полиция интересуется, как устроились гости города, — язвительно произнесла Нина Аркадьевна. — Благодарю, не жалуюсь.  А ты знаешь, впрочем, — добавила она, изображая встревоженность, — за мной кто-то ходит. Два каких-то господина следуют попеременно за мной по улицам. И одного из них я видела в Петербурге, в твоем обществе.

— Странно! — ответил я ей притворством на притворство. — Мои знакомые здесь, в Затонске? Я разберусь. Надолго ли к нам? — поинтересовался я небрежно.

— Пока на полгода, — ответила Нежинская, — дальше посмотрим.

— Жизнь при дворе так вредна для здоровья?

— Истощает нервы, — сделала она вид, что не заметила сарказма в моем голосе. — А ты не пил местные воды?

— Да нет, как-то пока в голову не приходило, — усмехнулся я в ответ.

— Напрасно! Их целебные свойства известны по всей России.

Нина Аркадьевна почувствовала, что я собираюсь окончить разговор, и как бы случайно встала так, чтобы преградить мне путь к двери.

— Ну что ж, отдыхайте, не буду задерживать, — вежливо поклонился я ей. — Позвольте откланяться?

— Ну, к чему этот официальный тон! — она заглянула мне в глаза. — Мы же теперь соседи. Город маленький. Давай будем дружить.

М-да… Сплошные друзья и соседи.

— Удивительно, но сегодня я уже слышал эти слова, — чуть усмехнулся я ситуации. — Всего доброго.

— По чашечке кофе? — попыталась она меня задержать.

— Спасибо, дела, — ответил я, уже не скрывая резкости.

— До скорого! — донеслось мне вслед.

Ну, уж если только это будет зависеть от меня, скоро мы не увидимся.

Для беседы с Егором Фоминым я пригласил доктора Милца. Он хоть и напомнил мне, что душевные болезни не являются его профилем, тем не менее согласился охотно. Видно было, что ему чрезвычайно любопытно увидеть подобный феномен.

Егор, приведенный Коробейниковым в управление в сопровождении матери и отца, оказался веснушчатым рыжим пацаном лет четырнадцати. Но сейчас на мальчика своего возраста он походил менее всего. Так получилось, что мне повезло увидеть то, что его родители называли «приступом», то есть Егора, считающего себя Епифановым. И должен сказать, что было ли это притворство или душевная болезнь, но мне и вправду порой казалось, что я разговариваю не с мальчиком, а со взрослым, пожившим мужчиной. Даже жесты, повадки его были не подростка, а взрослого.

— Да, припоминаю, — солидно произнес он, крутя в пальцах переданную мною медальку, — я получил ее от комитета дам-благотворительниц. Я снял помещение для вечера в пользу сирот. И взял на себя кое-какие мелкие расходы. В сущности, пустяки, не о чем говорить.

Странно было слышать интонации и слова взрослого солидного человека, произнесенные ломающимся голосом подростка.

Доктор тоже наблюдал за поведением Егора с крайним интересом.

— Да замолчи ты, шут гороховый! — подхватился с криком со стула отец мальчика. И обратился к нам просительно: — Господа, это болезнь его говорит, это не он сам.

— По крайней мере, он неплохо вжился в роль, — сказал я, задумчиво глядя на Егора.

— Значит, вы отрицаете какие-то отношения с господином Епифановым? — спросил я родителей.

— Мы от Егора впервые это имя услышали, — ответила мать.

— У вас ведь мастерская, а Епифанов много торговал, и лесопилка у него была, — сказал я отцу Егора. — Уверены, что у Вас не было с ним никаких дел?

— Конечно! — уверенно ответил тот. — Я еще способен помнить своих заказчиков.

— Егор Вам помогает? — продолжил я расспрашивать Фомина-старшего.

— Да какой из него помощник! — где-то даже презрительно отозвался папаша. — Вы посмотрите на него, Ваше Благородие.

Я отметил его недовольное лицо, горестно заломленные брови матери, смотрящей на сына со стыдом и жалостью. Да, мальчишке живется явно несладко.

— Я понимаю, что это Ваш долг — все выяснить, — обратился вдруг ко мне Егор, — но, право, Вы потратите мое время. Я никогда не был знаком с этими людьми.

И он снова опустился на стул, всей позой своей изображая вежливое терпение.

— Значит, такое поведение не свойственно Вашему сыну? — обратился я к родителям.

— Да приступ у него, — вздохнул отец, — были б мы дома, я бы его сейчас в воду окунул, и все бы прошло.

— Все бы прошло? — мне стало любопытно. Я налил стакан воды и жестом предложил отцу Егора продемонстрировать нам свой метод лечения. Он смешался сперва, но потом подошел к сыну и резко плеснул тому водой в лицо.

Метаморфоза, произошедшая с Егором, впечатляла. От вылитого на него стакана воды он вскинулся, будто резко просыпаясь. А в следующую секунду перед нами сидел мальчишка четырнадцати лет, донельзя смущенный и со страхом поглядывающий на отца. Поговорив с ним буквально несколько минут, я понял, что передо мной действительно ребенок, причем ребенок перепуганный. Полагая, что в отсутствие родителей мальчик может стать раскованнее, я попросил у них дозволения провести очную ставку Егора с Ариной без их присутствия. К моему удивлению, они согласились весьма охотно. Видно было, что отцу не терпится убраться из полиции и ему абсолютно все равно, о чем я собираюсь допрашивать его сына. Мальчик явно был для него стыдом и обузой.