— Потом, когда ты со всем немного разберёшься, я расскажу тебе, что на самом деле случилось, — пообещала Марья зачем-то. — А пока будет достаточно того, что я живу одна, но у меня есть бабушка.

Кора предлагала названной внучке перебраться к ней, но та отказалась. Марья не хотела иного дома, кроме того, где чёрный нарисованный на стене дракон охранял вход на кухню от нежеланных гостей и печальных мыслей. Там, на кухне, она всегда чувствовала себя в безопасности, даже в ту пору, когда ненавидела мать за то, что та не дала ей проститься с отцом.

Эта история до сих пор висела на сердце Марьи тяжёлым грузом. Ей было всего десять, но девушка и сейчас ясно помнила, как его тело внесли в больницу, как мать вбежала следом и велела запереть дверь, оставить их вдвоём. Это случилось ночью, и свет уличных фонарей делал лица людей жёлтыми. Марья стояла у больницы под фонарём и выла, с неба падал жёлтый снег, а из глаз катились слёзы. Мать вышла из больницы вскоре после рассвета, она тоже была вся в слезах, но улыбалась. «У меня получилось, — сказала она тогда. — Твой отец никогда не умрёт».

Похорон не было и тела Марье не показали. Только через полгода после этого обозлившейся на весь мир и едва не разнёсшей его на куски из-за этого девочке рассказали, что такое Врата Рассвета, и объяснили: её мать из последних сил приводила в сознание умирающего отца, чтобы он мог уйти. Марья приняла и простила, привыкла к навсегда обрезавшей косы матери и тому, что единственным человеком, оставлявшим свой посох в углу гостиной теперь стал Рейнер Ворон. А одиннадцать лет спустя их с Лесси матери уехали в Вольные Милантрины и не вернулись. Нашлись свидетели, подтвердившие, что на двух путешественниц напали местные колдуны-фанатики, но сами они так и не были найдены ни живыми, ни мёртвыми. Обеих признали погибшими год назад, но Марья верила: её мать жива. Жива, просто сгинула вслед за отцом, а она так никогда и не узнает, кто именно толкнул их на ту грань, где выбирать приходилось меж Вратами и смертью.

Лесси принял потерю спокойнее, но у него был отец с его командой, две младших сестры, бабка, дед и сумасшедшая тётя с оравой племянников. Марья всегда завидовала его большой дружной семье, хоть и понимала: такая жизнь не для неё. Ей было плохо в толпе.

Где-то рядом восторженно охнула Лина: она увидела расписанные стены.

— Отец хорошо рисовал, — предвосхищая её вопрос, пояснила Марья.

Удивительно, но эта ниора смотрелась в доме вполне естественно. Она разглядывала стены с уважением и восхищением, и Марья решила ненадолго оставить девушку одну: она хотела посмотреть, что из одежды матери могло бы ей подойти, если, разумеется, зашить дырки для хвостов. Копаясь в шкафу, который Марья так и не разобрала, она вдруг наткнулась на аккуратно сложенный в дальнем углу чёрный костюм, удивительно похожий на те, что носил Рейнер. С удивлением и недоумением — мать никогда не показывала ей его — Марья вытащила чёрную куртку, развернула её и с удивлением отметила, что та испорчена: порвано плечо, а спина выглядит так, будто её по меньшей мере разорвал демон. Остальной костюм тоже уже ни на что не годился, но, прежде чем избавляться от него, Марья решила побольше узнать у Коры. Мать никогда не хранила ничего просто так.

Спускаясь вниз с хорошими вестями, раска с удивлением обнаружила свою подопечную аккуратно сидящей на диване, спрятав лицо в ладонях. Похоже, она плакала. Вскинув уши, Марья поняла, что не ошиблась: печаль, сострадание и любовь разрывали сердце Лины.

— Эй, — она осторожно присела рядом. — Что случилось?

Чувство вины птичьим криком резануло слух слышащей. Ниора отняла от лица руки, и Марья увидела слёзы, тонкими дорожками стекающие по её щекам.

— Они ведь были очень хорошими людьми, твои родители? — спросила Лина.

Раска удивилась. Окажись она сама в том положении, в которое попала её новая знакомая, она скорее плакала бы о себе.

— Я их любила. — Марья не видела смысла вдаваться в подробности и рассказывать, с кем и сколько раз ссорилась её семья. О том, что они оба были наёмными убийцами долгое время, она решила рассказать Лине позже.

— Ты хороший человек, — совершенно искренне проговорила тем временем ниора, вводя Марью в замешательство. Её можно было описать многими эпитетами, но едва ли — этим. — Я хочу довериться тебе.

— Мне кажется, ты спешишь, — честно ответила раска. Она была последним человеком, которому стоило бы доверять незнакомцам. — Ты многого обо мне не знаешь.

— Прости, но я не знаю многого обо всех и обо всём, — не поднимая взгляда, заявила Лина, она уже всё решила, и Марье оставалось только смириться. — Мне надо довериться хоть кому-нибудь, иначе я умру.

Любопытство в который раз пересиливало здравый смысл, грозя втянуть раску в новый круговорот не нужных ей проблем.

— Хорошо. — Потом придётся постараться, чтобы не дать себе пожалеть об этом. — Рассказывай.

Но Лина не стала рассказывать. Из кармана своей странной одежды она вытащила какую-то бумажку и протянула её Марье. Бумажка оказалась разорванным конвертом, в котором уже не было письма. Написанные аккуратным округлым почерком слова обозначали адресата, используя весьма забавную формулировку: «Если ты всё ещё тот человек, который хотел бы назвать себя Линой, прочти».

— Где письмо? — спросила Марья. Лина прижала руки к груди. Письмо явно было у неё, но показывать его она не хотела. — Мне оно не нужно, не бойся. Ты сама его прочитала?

— Да, — тихо призналась ниора. — Только сейчас, пока тебя не было. Это письмо… Это письмо — тот предмет, про который меня спрашивала Слышащая. Я написала его для себя перед тем, как потерять память. Это точно писала я, я узнаю почерк…

Судя по всему, содержимое письма вводило Лину в смятение.

— И что там было? — не унималась Марья, чьё любопытство должно было, по заверению Коры, рано или поздно должно было стать поводом для её похорон.

Лина провела рукой по щеке, вытирая слёзы, но почему-то только с одной стороны.

— Я сама сделала этот выбор, — призналась она наконец. — Всё забыть. Я уже никогда ничего не вспомню и не встречу людей, которых любила. Я оставила себе несколько советов, что делать, и один из них — найти человека, которому можно доверять. Эти картины… Я хочу доверять тебе.

Связи между ней и отцовскими рисунками Марья решительно не понимала, но ниора не врала. Она говорила искренне, от всего сердца, и это здорово к ней располагало. Раска протянула своему найдёнышу руку.

— Я буду рада помочь. Я тоже хочу, чтобы мы доверяли друг другу, но сперва скажи мне, ты умеешь хранить секреты?

Лина растерянно улыбнулась.

— Не помню… Мне кажется, умею.

— Это очень большой секрет. — Марья говорила и сама не верила в то, что действительно хочет выложить этой едва знакомой девушке всю правду. Вот только, не сделав этого, она сама ставила между ними тот же барьер, который стоял между Марьей и каждым человеком, которого она так и не смогла назвать другом. — У меня могут быть неприятности, если об этом узнают не те люди, но жить со мной в одном доме, не зная об этом, может оказаться опасно.

Испуганный блеск в голубых глазах. Лина подобралась и храбро кивнула. Она готовилась услышать страшное, и Марье вдруг стало смешно. С такой подготовкой ниора могла вообще не испугаться. Но как и какими словами можно рассказать то, что понимали не все взрослые люди, девушке, чья память являла из себя в лучшем случае сито?

— Мои родители были очень примечательными людьми, — подражая Дисе, издали начала она. — Мне досталось кое-что от них…

От отца Марье досталась фамилия в виде имени главного эйноматринского демона. От матери — способности, делающие эту фамилию неприлично уместной. Марья смотрела на Лину и не знала, как объяснить ей, что родителей у неё на самом деле было трое: отец, мать и сцепленное с матерью Древо, превратившее родившегося у двух кииринов ребёнка в ходячий посох.

— Мама называла это даром, но по сути больше похоже на проклятие. — Марья грустно улыбнулась. Её родители сделали всё, чтобы их дочь не чувствовала себя изгоем, и у них получилось. Марья не стала изгоем, но быть такой, как все, не могла тоже. Впрочем, каждый человек особенный по-своему. — Сейчас не прикасайся ко мне на всякий случай.