Пейн, Куро держали глаза Сакуры закрытыми, а Нагато заботился о безопасности со спины. Итачи вёл девушку вперёд, заставляя её обходить разбросанные повсюду срубленные головы и внутренние органы. Однако не мог уберечь её от главного — от крови, по которой они шлёпала босыми ногами. Увы, туфли были оставлены ещё в Поднебесном зале с тем умыслом, что она переломала бы себе ноги при падении в Лимб. Нести её на руках возможности не имелось, ведь с двух сторон от Итачи еле шагали раненые товарищи, и они нуждались в помощи и защите не меньше, чем Сакура.
Сама девушка свято уверовала в то, что по полу была разлита вода, ведь «не могло же столько крови откуда-то взяться». Отчасти, пошатнувшимся рассудком, утопавшем в сумрачном воображении, она понимала, что за ладонями, прикрывавшими ей глазки, разворачиваются сцены насилия. Понимала… умом, а сердцем окуналась в рассказ Итачи, в его убаюкивающий, бархатный голос. И все звуки смерти, которые успевали добраться до слуха Харуно раньше, чем слова брюнета, играли роль звукового сопровождения. Сказка, развернувшаяся в её голове, обретала всё больше красок, расцветала и оживала в её голове.
— Но Дворец был построен. И его возжелал в свои владения сам Господь, и оттого, что не мог получить страстно желаемого, обратился Он за помощью к Смерти. И Смерть забрала у Дворца всё: создателя, жену его, счастье и свет. И с тех пор даже Ветер обходит Дворец стороной. Утро и Вечер заставляют гордый Дворец меркнуть перед их славой, а День и Ночь — утопать во мраке собственного величия.
Увидь или услышь Сакура эту резню, непременно лишилась бы здравомыслия. И тогда даже на аборт не пришлось бы идти — ребёнок и без того стал бы выкидышем по вине кровавого зрелища. Ведь даже Итачи впервые видел такое количество крови, ручьём стекавшее вдоль плинтусов. Длинный палас настолько пропитался ею, что хлюпал под ногами.
Глаза, языки, кости, трупы, беспризорные части тел были на каждом шагу, и обходить их было практически невозможно.
— И все, кто живет в нём, живут, как Господь в своей Небесной Опочивальне. Но проклятые, одинокие и несчастные, они до конца своих дней живут во мраке Чёрного Дворца…
***
Когда они дошли до Главной Кухни, где на разделочных столах лежали трупы поваров, почти никого из врагов не осталось. Оборачиваться назад было не менее страшно, чем друг на друга. Вся их парадная одежда, предназначавшаяся для банкета в честь помолвки своего начальника с теперь уже милой покойницей, была забрызгана кровью, изодрана и испачкана не счесть в чём. Но самым жутким было даже не это и не окровавленное оружие в руках убийц, а обезумевшие, прорезающиеся через корку запёкшейся крови на лице, ещё не успевшие прийти в норму горящие глаза.
Ни один смертный, будь то безумец или абсолютно здоровый человек, никогда не сможет убить человека без явных изменений во взгляде. Он может свершить убийства, притом совсем не дрогнув и не моргнув, но что-то во взгляде да выдаст его. Паника или умиротворение, радость или огорчение, страх или равнодушное спокойствие… Глаза Ближайшего Окружения горели жаждой убийства. Их слегка трясло, но лишь потому, что им сложно было остановиться.
Увидь Сакура этих людей, в которых она видела исключительно положительные качества, в которых находила в трудную минуту отдушину и которых любила всем своим сердцем, непременно бы не узнала их. Не узнала бы ни за что и ни одного.
Те враги, кому посчастливилось улизнуть и остаться в живых — разбежались в панике от безумного Дейдары, неумолимого Зетцу или неуловимой Конан. Подкрепление ещё не успело сбежаться на крики «Караул!», а это означало только одно: Учихам удалось выиграть немного времени, чтобы перебраться с помощью грузового лифта в погреб.
Сумев сохранить свой изначальный облик, Нагато не стал ждать особого приглашения и полез в кабину лифта, где места оказалось только на одного. Он вызвался на роль того, кто первым встретит дурнушку в погребе — не одной же ей лезть ни весть куда. Узумаки опустил сетку и молча кивнул стоявшему ближе всех Хидану. Последний шагнул вперёд и исполнил неозвученную просьбу товарища — нажал на кнопку и тем самым запустил подъёмный механизм.
Тем временем Дейдара, в попытках усмирить зверя внутри себя, занялся полезным делом и кое-что раздобыл. Это были трупы рабочего персонала, рвущие задницу на Кухне. Они все были наспех одеты в гражданскую одежду и, видимо, до последнего надеялись успеть эвакуироваться. Жаль их…
Тцукури сорвал с трупа полноватой женщины светло-бежевый шарфик, отряхнул его от пыли и побелки и отдал Итачи, который в этой вещице нуждался больше него. Как и следовало ожидать, Учиха-старший принялся поспешно завязывать глаза Сакуре, всё тем же спокойным бархатным голосом что-то нашептывая ей на ухо. Девушка терялась, паниковала, когда голос брюнета пропадал, и пыталась что-то нащупать, водя перед собой руками. Выглядела она потерянной и испуганной и страшилась больше темноты и того, что от неё прятали за мраком, нежели собственной тени, чего все и боялись.
Дейдара скоро исчез в глубинах кухни, где-то и дело моргали и сыпали искрами сломанные лампы. Конан смахнула со своего фирменного оружия кровь и направилась вместе с ним к дверям. Она плотно закрыла их и через маленькие ручки просунула мачете. А затем синевласка удалилась в смежное с этим помещение, дабы отыскать там умывальник и смыть с лица запёкшуюся кровь.
Из влажных рук Саске выскользнула катана и с шумом упала на кафельный пол. Брюнет равнодушными, уставшими глазами уставился на свои ладони, гадая, когда уже закончится весь этот кошмар. Вытворять такие вещи без Сакуры было многим проще, но с ней ответственность достигала своего пика. Её нельзя подставлять под удар. Необходимо следить за тем, всё ли с ней в порядке. И совсем невозможно рискнуть своей жизнью, зная, как расстроится дурнушка.
Раненого Куро поддерживал слегка запыхавшийся Широ. А Пейн, притащивший из дальнего угла железную табуретку, сидел на ней неподвижно, сутуля спину и не отводя глаз от мёртвой точки. Остальные молча наблюдали за тем, как Итачи возится с Сакурой, как с малым ребёнком.
— В кухонных лифтах умещается только один человек. Сейчас вниз спустился Нагато. Он тебя там встретит. Держись его. Мы все по очереди скоро спустимся.
— Хорошо, Итачи, — шепнула в ответ Сакура.
Прежде чем Итачи помог дурнушке залезть в узенькое пространство, называемое грузовым лифтом, он большим пальцем стёр с её лба кровавые разводы. А затем Хидан вновь нажал на кнопку и отправил Сакуру в погреб.
— Я слишком стар для таких развлечений… — буркнул Кисаме, как только грузовой лифт звуком оповестил всех, что Харуно благополучно добралась до места дислокации.
— Тебе двадцать пять лет, — напомнил ему Саске, вызывая лифт обратно.
— В шестнадцать такие нагрузки были плёвыми, а сейчас я еле передвигаюсь.
— Значит, на пенсию пора.
— Вот-вот… — устало вздохнул Кисаме, потирая затёкшую шею.
Громкий гудок, и вот лифт вернулся на родину. Следующим пассажиром оказался Пейн, напоследок выслушавший от Хидана шуточку про расквашенное личико.
В ответ Пейн только закатил глаза и «умотал» в погреб.
Вернувшаяся Конан похвасталась умытым лицом и отправила всех остальных чумазых товарищей немедленно к умывальнику. Негоже чистоплотным мафиози расхаживать с чужой кровью на своих смазливых личиках.
Вскоре из глубин кухни с сеточкой на мокрых волосах вернулся Дейдара. В руках он нес набитые фруктами и овощами корзинки. Члены Ближайшего Окружения набросились на еду, как оголодавшие жители блокадного Ленинграда на хлеб.
— Ты помылся где-то, что ль? — с набитым ртом спросил Хидан, наблюдая наиудивительнейшую картину: самый замаравшийся в крови головорез, в конце концов, оказался чище всех.
— Типа того.
— Публика требует подробностей, — усмехнулась Конан.
— Ну, там лейка для промывки мяса. Ну, вот я и подумал: что теперь грязным ходить, что ли? …
— А одежду где нарыл? — засмеялся Кисаме.
