ТАВРИС: Каково же в таком случае решение проблемы хорошего человека, «просто исполнявшего приказы»?
МИЛГРЭМ: Прежде всего – понять, что простых решений нет. Чтобы получить цивилизацию, необходима какая-то степень власти. А когда власть установлена, неважно, как называется система – диктатура или демократия: обычный человек реагирует на политику правительства с предсказуемой покорностью что в фашистской Германии, что в демократической Америке.
ТАВРИС: То есть вы не думаете, что разные правительства требуют разной степени подчинения – с вашей точки зрения, вопрос в том, какую степень неподчинения они готовы терпеть?
МИЛГРЭМ: В каждом обществе должна быть структура власти, но это не означает, что диапазон свободы одинаков во всех странах. И, разумеется, то, что Германия уничтожила в концлагерях миллионы невинных мужчин, женщин и детей – это самый злокачественный избыток подчинения, какой мы только видели. Однако требованиям американской демократии тоже случалось быть и жесткими, и негуманными – истребление индейцев, порабощение чернокожих, лагеря для японцев во время Второй мировой войны, Вьетнам. Всегда находятся те, кто подчиняется приказам, кто претворяет политику в жизнь. И если власть срывается с цепи, у отдельных людей, похоже, не хватает ресурсов ее удержать.
Однако это сложная проблема. Индивидуальные стандарты совести сами по себе тоже генерируются из матрицы отношений с властью. Мораль, как и слепое подчинение, насаждается властью. На каждого человека, совершающего аморальный поступок под влиянием власти, находится тот, кто воздерживается от этого.
ТАВРИС: Тогда как же нам защититься от злоупотреблений власти?
МИЛГРЭМ: Во-первых, нам надо осознавать проблему безоговорочного подчинения власти. И я всячески способствовал этой осознанности своей работой. Это первый шаг. Второй, поскольку мы знаем, что люди будут подчиняться даже самым злонамеренным властям, наш долг – выдвигать на позиции власти тех, кто скорее всего будет мудр и гуманен. Однако и у надежд тоже есть широкий диапазон. Люди изобретательны, и разнообразие политических форм, которые мы наблюдали последние пять тысяч лет, еще не исчерпало всех возможностей. Вероятно, наша задача – изобрести политическую структуру, которая даст совести больше шансов выстоять против заблуждений власти.
Часть первая. Личность и власть
Введение. Личность и власть
Парадигма эксперимента – это план исследовательской экспедиции. Она не гарантирует никаких находок, не предсказывает общую сумму затрат на это предприятие, а просто создает точку входа на неизведанную территорию. Со времен Второй мировой войны парадигмы экспериментов социальной психологии позволили изучить три важнейших человеческих конфликта. Каждый ставит личность перед дилеммой и дает личности возможность разрешить ее либо в соответствии с моральными ценностями, либо нет. Первый – дилемма истины-конформности, которая изучалась в ходе эксперимента Аша по влиянию группы. Второй – конфликт альтруизма и личных интересов, систематически исследованный в трудах Латане и Дарли. А третий – конфликт между властью и совестью, который я изучал в ходе своих экспериментов по подчинению.
Каждая парадигма ставит перед личностью задачу: должен ли я говорить правду или соглашаться с группой? Должен ли я помогать другим в беде или оставаться выше этого? Должен ли я ударить током невинного человека или ослушаться власти? Эти задачи изобрели не социальные психологи. Это неизбежные дилеммы, присущие человеческому бытию. С ними сталкивается каждый – просто потому, что он член общества.
У этих экспериментов есть существенная общая техническая особенность. В каждом случае зависимая переменная – это морально значимый поступок. Таким образом, эксперименты становятся значимы prima facie, поскольку показывают, что переменные увеличивают или понижают количество совершаемых поступков, а это не только конкретно и измеримо, но и говорит о важных человеческих ценностях. Однако в окончательном анализе вклад социальной психологии носит скорее интеллектуальный, нежели моральный характер. Он показывает, что образ действий в каждой ситуации не объясняется простыми моральными суждениями, а опирается на анализ ситуационных составляющих каждой дилеммы.
Истоки исследования подчинения как лабораторной парадигмы подробно описаны далее. Однако лабораторная парадигма всего лишь обеспечила научное выражение более общей озабоченности властью – озабоченности, которую в моем поколении из-за ужасов Второй мировой войны волей-неволей ощущает каждый, особенно если он еврей, как я. Вот как социальный критик Сьюзен Зонтаг описывает свою реакцию, когда она в первый раз увидела фотографии из лагерей смерти:
Первая встреча с фотографическим отчетом о том, страшнее чего не может быть, – это своего рода откровение, вероятно, единственное откровение, доступное сегодня людям: отрицательное богоявление. Для меня это были фотографии из Берген-Бельзена и Дахау, на которые я случайно наткнулась в книжном магазине в Санта-Монике в июле 1945 года. Я еще никогда не видела ни на фотографиях, ни в жизни ничего, что поразило бы меня так остро, глубоко, мгновенно. С тех пор мне представляется, что я имею право считать, что моя жизнь раскололась на две части – до того, как я увидела эти фотографии (мне было 12), и после. Они изменили мою жизнь, хотя что именно на них было, я поняла лишь несколько лет спустя.
Влияние холокоста на мою собственную психику пробудило во мне интерес к изучению подчинения и подтолкнуло к выбору конкретной формы для исследования.
«Некоторые условия подчинения и неподчинения власти» – это обзор экспериментов по подчинению, до публикации моей книги,[10] представлявший собой самое полное описание исследования. Статья была опубликована в «Human Relations» в 1965 году, потом перепечатана в «The American Journal of Psychiatry», и тогда ее раскритиковали Мартин Орн и Чарльз Холланд. Они применили к исследованиям подчинения анализ «требуемых характеристик». Вскоре после этого меня пригласили провести коллоквиум в Пенсильванском университете. Я предложил сделать это в форме дебатов между мной и профессором Орном. Доктор Орн любезно согласился, и мы, наверное, оба были потрясены, когда увидели, что в аудитории столпилось несколько сотен зрителей, с нетерпением ожидавших гладиаторских боев. Дебаты вышли отличные, прошли на самом высоком уровне и в конечном итоге поспособствовали более глубокому пониманию проблемы. Мое мнение по этому вопросу подытожено в статье «Интерпретация подчинения. Ошибки и доказательства» («Interpreting Obedience: Error and Evidence»), которая вышла в 1972 году.
Акты подчинения и неподчинения можно изучать в лаборатории, однако главное их воплощение – это все же реальный мир. Эксперименты были начаты в 1960 году. Пять лет спустя страна увязла в непопулярной войне в Юго-Восточной Азии, и тысячи молодых людей, чтобы избежать призыва, бежали в Канаду, но были и такие, кто объявил о своих антивоенных взглядах и отправился в тюрьму. Во время вьетнамской войны психиатр Уиллард Гейлин опросил многих из этих отказников, и меня попросили написать рецензию на его книгу «Противники войны в тюрьме» (Willard Gaylin. «War Resisters in Prison») для «The Nation» (см. «Мятежные шестидесятые», с. 120).
Социальная психология – дисциплина кумулятивная. Исследователи с разными творческими способностями, у кого больше, у кого меньше, опираются на достижения предшественников. Недавно доктор Ричард Эванс в интервью[11] задал мне вопрос об экспериментах-предтечах исследований подчинения, а затем перешел к обсуждению этических и социальных выводов из этих исследований. Приведу отрывок из этого интервью, разговорный язык и интонацию которого я сделал несколько более официальными.
