Но она не врала. Называла факт за фактом, которые были один убедительнее другого, так что сомнений не оставалось – она говорит правду.

И внезапно Регулус увидел в Гермионе равную себе. Вернее, он и раньше видел это, но признал только сейчас – в миг, когда Гермиона начала рассказывать о главном деле его жизни, которое так и осталось незаконченным, но завершилось благодаря вот этой хрупкой девчонке и двум её друзьям.

Он сел рядом с ней и пару часов жадно слушал рассказы о том, как его мечты воплотились в жизнь там, по ту сторону Арки. Он слушал про уничтоженные крестражи, про поверженного Тёмного Лорда и про сбывшееся пророчество, ища которое он и угодил за занавес, пробравшись не в ту комнату Отдела тайн. Он слушал про новый мир, про людей, которые больше не боялись произносить имя Волдеморта, а с придыханием вспоминали другое имя – Гарри Поттер, и с каждым новым словом в нём росло уважение к Гермионе, пропорционально тому, как улетучивалась затаённая на неё злость.

В момент, когда Гермиона закончила длинный рассказ и замолчала, Регулус внезапно заметил, что угли в костре уже слабо тлели, ночь давно укрыла небосвод иссиня-чёрным пледом, а они с Грейнджер остались вдвоём. Развернувшись друг к другу, они сидели рядом так, что их колени едва соприкасались, и Регулус чувствовал: мозг отчаянно пульсировал, силился справиться с новой, ошеломительной информацией, но не справлялся. Всё смешалось воедино: крестражи, Избранный, Хогвартс, Дары Смерти, а ещё… Её колени, и близость, и осознание, что он относится к Гермионе уже совершенно иначе. Всего было так много, что ему казалось, он не выдержит – разлетится на искры, как тот уголёк, который она только что пошевелила палкой.

Видимо, обратив внимание на растерянность Регулуса, Гермиона вновь повернулась к нему, коснулась коленом и, помедлив, придвинулась чуть ближе. А когда она, пристально глядя в глаза, положила ладонь на его руку, Регулус сначала инстинктивно хотел отпрянуть, но потом напряжённо замер, потому как понял, ещё до того, как она сказала первое слово, понял, что сейчас услышит нечто особенно важное.

– Его оправдали, – тихо, как будто боясь спугнуть, подтвердила его мысли Гермиона. – Он умер, сражаясь. – Она замолчала, пару раз моргнула, затаив дыхание, а затем, словно решившись, добавила: – Гарри хочет назвать первенца двойным именем  Джеймс-Сириус. У него будет сын… Сын, названный в честь Сириуса.

И Регулус не знал, что толкнуло его на следующий поступок, но он, будто махнув стаканчик смелости, попросил:

– Расскажи мне о нём.

Гермиона слегка улыбнулась и действительно рассказала.

У Регулуса было чувство, что он, наконец-то, смог взглянуть в глаза уродливому чудовищу и победить его.

Похоже, Флавиус не кривил душой, когда говорил, что верит: Регулус способен сделать это.

День двадцатый

Флавиус был доволен. Появление Гермионы сказалось наилучшим образом на всех, кто жил на острове. Джонатан нашёл себе собеседника по интересам и с удовольствием обсуждал с Гермионой некогда прочитанные книги, а ещё с интересом слушал о новых открытиях, совершённых волшебниками за последние восемьдесят лет, проведённых им за Аркой. Элен по-прежнему молчала, но всё же было заметно, с каким воодушевлением она собирает вместе с Гермионой травы или готовит что-то на ужин, ненавязчиво показывая, как правильней мешать суп или давить фрукты, чтобы они дали максимальное количество сока. Джек хоть и вёл себя, как всегда, бесцеремонно, всё-таки завоевал симпатию Гермионы  благодаря умению шутить  и сам начал ей симпатизировать  благодаря её умению смеяться даже над самыми глупыми шутками. Ну а Регулус… Похоже, Регулусу становилось лучше. В его глазах зажёгся тот потухший было огонёк, который Флавиус так желал снова увидеть. И поэтому он надеялся – совсем скоро Регулус решится. А за ним и все остальные решатся, в конце концов, выбраться из этого места.

– Почему они не сделали этого раньше? – спросила у Флавиуса Гермиона, сидя с ним рядом на траве и помогая ему нести вахту наблюдателя за Аркой.

– Они боятся, – отозвался Флавиус, нахмурившись. – Видишь тот лес? Вернее то, что он него осталось? – указал он кривым пальцем на торчавшие вдали обугленные деревья. – Если присмотреться, то можно заметить на стволах разноцветные ленты. Это деревья памяти.

Гермиона вытянула шею и слегка приподнялась на месте, после чего охнула.

– Мерлин, неужели так много…

– Да, – подтвердил Флавиус. – Многие погибли. Знаешь, в чём заключается жуткая особенность этого места? В том, что ты не можешь заболеть физически, но можешь заболеть душевно. Я видел, как многие сходили с ума и бросались на Арку, лишь бы закончить мучения. Видел и тех, кто скрывался за сиянием… Вот только я уверен, что они, хоть и оказались в мире живых, уже не смогут нормально жить дальше, потому что за сияние они уходили, будучи безумными, готовыми встретить смерть… – Флавиус помолчал, думая о пёстрых лентах, хранивших молчаливую память о людях, которых уже нет ни здесь, ни в мире живых. – Элен с Джонатаном попали сюда одновременно с ещё одной девушкой. Она была глубоко беременна и не могла разродиться… Несчастное создание. В итоге она сошла с ума и бросилась на Арку на глазах у Джонатана с Элен. С тех пор Элен не разговаривает.

– Мне так жаль, – тихо проговорила Гермиона, и Флавиус вздохнул.

– Мне тоже жаль, но я не виню тех людей, которые бросаются на Арку. Возможно, я бы тоже не выдержал и поступил так же, если бы мне было не за что бороться… Ведь, по сути, всем, кто находится здесь, что-то помогает держаться. Джонатан и Элен счастливы вдвоём и не дают друг другу сойти с ума, Джек много пьёт, а оттого реальность ему видится несколько радужнее, чем остальным, ну а у Регулуса всегда было ради чего жить. Просто в последние годы он начал об этом забывать.

– А вы? Почему вы здесь? – осторожно поинтересовалась Гермиона.

Флавиус вновь взглянул на Мёртвый лес и, помедлив, ответил:

– При жизни я был эгоистом. Знаешь, я вошёл в историю как единственный человек, который выжил после нападения дементоров, а потому спеси во мне было хоть отбавляй.

Внезапно лицо Гермионы прояснилось, а глаза округлились:

– Не может быть! Только не говорите, что вы тот самый…

– …Флавиус Белби. Да, я тот чёртов засранец, который выжил после нападения дементоров, а потом давал нахальные интервью и ещё не раз испытывал судьбу, – скосил на неё насмешливый взгляд Флавиус, а затем рассмеялся. – Я был в плену у великанов, сражался со стаей оборотней, а ещё сознательно провёл последние десять лет без магии среди магглов, ведя отшельнический образ жизни. Я был влюблён в свою смелость, в свою отчаянность и ослеплён тем, сколь многим полезным вещам я выучился, прожив в лесной сторожке вдалеке от цивилизации.

– Так вот откуда вы всё умеете, – восхищённо выдохнула Гермиона.

– Да, – кивнул Флавиус, – наверное, я предчувствовал, что со мной могло произойти нечто подобное, а потому научился без помощи магии рубить дрова и добывать пресную воду, хотя последнее, к счастью, здесь мне не понадобилось.

– Значит, Регулуса вы тоже всему этому обучили? – придвинулась Гермиона к Флавиусу, с интересом посмотрев на него.

– О, это было непросто, – рассмеявшись, произнёс он. – Регулус хоть и умел многое, но в вопросах выживания с отсутствием магии был беспомощен, как бездомный котёнок. Ты бы видела, с каким выражением лица он впервые взял в руки топор! – от смеха у Флавиуса даже заслезились глаза. – Моя покойная бабушка и то обращалась бы с ним более умело, чем этот чёртов аристократ, боявшийся занозить свой нежный палец. Да, всё-таки испортил я пацана. Слышала, как он иной раз выражается?

Гермиона захихикала.

– Но почему же испортили – заставили повзрослеть, – ответила она с улыбкой.

Флавиус помолчал какое-то время, а затем сказал с ноткой грусти:

– Регулус мне как сын, Гермиона. Сын, которого у меня никогда не было.

Солнце вновь начало проседать за горизонт, и сердце Флавиуса тревожно ёкнуло. Что-то зловещее было в этом закате, который он уже давно не мог ни с чем сравнить, кроме как с кровью, пропитавшей небо.