Они оба стали сиянием.
День шестьдесят восьмой
Регулус никогда не умел прощаться. Расставаясь с семьёй, он не сказал и слова перед тем, как уйти. Но, с другой стороны, к тому моменту его отвращение к их взглядам стало настолько нестерпимым, что он и не видел смысла долго распинаться перед людьми, вмиг ставшими совершенно чужими. Но сейчас, когда он стоял на берегу реки напротив Флавиуса, ему хотелось сказать так много слов, а он не мог найти ни одного. Целый день он держался, пытался разговаривать с ним как ни в чём не бывало, и все, в общем-то, вели себя так же, вот только глаза выдавали печаль, щемившее душу сожаление от того, что, возможно, они больше не увидятся никогда. А всё потому, что Флавиус решил остаться. Они не знали почему, но он сказал, что будет ждать от них весточки, будет дежурить возле Арки до тех пор, пока не получит знак, благодаря которому поймёт: они живы. Флавиус убеждал их: они обязательно увидятся, только позже, но Регулус почему-то был уверен, что нет. И от этой мысли каждый раз так щипало в носу, что он вынужден был до боли сжимать переносицу и, крепко зажмурившись, уговаривать себя не показывать слабость. Потому что видел: Флавиус и сам держался из последних сил, а их слёзы делают ему только больнее.
Гермиона целый день старалась уговорить его пойти с ними, но Флавиус отвечал твёрдым отказом. Говорил, что только после завершения одного важного дела сможет подумать о себе. И хотя они не говорили этого вслух, каждый ощущал, что этот лёгкий завтрак возле хижины Флавиуса, эти дурачества в воде и вечерний ужин у костра – всё это в последний раз.
А сейчас, когда они впятером стояли на берегу реки, в которой медленно зарождалось сияние, Регулус смотрел, как Джонатан крепко обнимает Флавиуса, смаргивая слёзы, а потом отходит в сторону, чтобы дать попрощаться Элен, которая тут же прижимается к его груди, тихо плача. То, что Элен и Джонатан решились уйти за сияние, очевидно, стало неожиданным решением даже для них самих. Просто в какой-то момент Элен сказала: «Пора», и Джо согласился, почувствовав то же самое. Словно решение Регулуса, которое поддержала Гермиона, придало им двоим не только смелости, но и уверенности, что здесь они уже сделали всё, что могли. Что они выполнили свой долг.
После Элен к Флавиусу подошла Гермиона и так сильно стиснула его шею в объятиях, не сдерживая рыданий, что Регулус почувствовал: у него самого вот-вот выступят слёзы.
Когда настала очередь Регулуса прощаться, закат плавно растворялся в голубоватом свечении сияния, пахло горной свежестью и слышались слабые девичьи всхлипы. Регулус подошёл к Флавиусу, который смотрел на него со слабой улыбкой, и остановился в нескольких футах от него, взглянув в добрые практически угольного цвета глаза. Иногда Флавиус шутил, что чернее его кожи могут быть только его радужки, и сейчас, вспомнив эту дурацкую шутку, Регулус ощутил, что нижняя губа предательски трясётся, а он сам скоро присоединится к в открытую плакавшим Гермионе с Элен. Даже Джонатан безмолвно смахивал тёкшие по щекам слёзы, не стыдясь этого.
– Эй, Рег, ну ты же не распустишь нюни, верно? – усмехнулся Флавиус, с хлопком положив ему руки на плечи, а Регулус, сжав челюсть, покачал головой и не смог вымолвить и слова, потому что в горле стоял такой ком, что ему было трудно даже дышать – не то, что говорить. – Возьми это, Регги, – внезапно достал Флавиус из кармана наглухо закрытую небольшую медную коробку и сунул её ему в ладонь, – и пообещай, что откроешь её только через сутки после того, как вы дадите мне знать, что живы. Обещаешь?
Регулус кивнул, а затем, не выдержав, крепко обнял Флавиуса, прижимаясь щекой к его плечу.
– Спасибо, спасибо тебе за всё… – еле выдавил он, ощущая, что не может просто отпустить из своей жизни его, человека, который стал ему ближе, чем отец. Он для всех них стал настолько родным, что расставаться было так сложно, будто из тебя заживо извлекают целую половину сердца, а взамен оставляют лишь воспоминания. И внезапно Регулус почувствовал, что Флавиус, который так отважно держался целый день, посмеиваясь над их скорбными лицами, тоже крепко обнял его в ответ, шепча: «Мой мальчик… Мой славный мальчик…» И Регулус не видел, но знал: Флавиус так же безмолвно плачет, пока сияние медленно топит закат в реке и в конце концов заполняет собой небо, сливающееся с водой.
– Ну всё, всё, Регги, иди, – похлопал его по плечу Флавиус, отстраняясь. Его лицо вновь озаряла светлая улыбка, пока слёзы текли из уголков глаз. – И береги её, – кивнул он на Гермиону, – ты сможешь сделать её счастливой.
В последний раз Регулус обернулся, когда зашёл в реку по ключицу. Флавиус всё так же стоял на берегу и смотрел им вслед, улыбаясь, и его кожа по-прежнему казалась угольно-чёрной на фоне белых брюк и рубашки, но Регулус подумал, что человека светлее, чем Флавиус, он вряд ли когда-либо узнает.
Регулус так и не сказал ему заветное «Прощай» и даже не помахал рукой, потому что надеялся: они ещё встретятся.
Ему хотелось в это верить, и он верил, потому что теперь, когда они вчетвером, пронёсшись сквозь сияющий знакомый туннель, вынырнули на поверхности моря и увидели огромное судно неподалёку с мельтешившими на нём людьми, Регулус знал: иногда это не бессмысленно.
День восьмидесятый
Он провёл за Аркой более двухсот лет, но лишь двенадцать последних дней практически не отходил от неё ни на шаг. Он приготовил всё необходимое: разложил еду, поставил воду, притащил кресло, хоть на это и потребовалось потратить не один час, а ещё сделал самое главное – положил прямо напротив Арки в десяти футах книгу, которую писал все эти годы, страницу за страницей каждый день, перед сном. Он был уверен: тот, кто прочтёт её, и минуты не будет сомневаться – спасение за сиянием. Ведь в этой книге была история его настоящей жизни, жизни за Аркой, где Флавиус наконец-то смог найти своё предназначение и совершить самый главный для него подвиг, о котором не напишут в газетах, но благодаря которому он сможет помочь тем, кого угораздит так же, как и его когда-то, попасть за Арку.
Он сэкономит их время и через страницы поможет понять всё самое важное, всё, что следует знать человеку, чьё первое желание будет броситься прочь. Конечно, Флавиус понимал: скорее всего, он не сможет всех уберечь от ошибки, но надеялся, что кто-то всё же обратит внимание на раскинутые перед Аркой листы бумаги или же на вбитые в землю самодельные таблички с написанными на них и казавшимися сейчас смешными, но на самом деле очень важными призывами: «Не дотрагивайся до Арки! Прочти книгу – в ней спасение». И если это сохранит хотя бы одну жизнь, то будет уже не зря.
Флавиус не мог ошибаться, он был уверен, что прав, но всё равно сомнения кружили рядом, словно рой надоедливых пчёл. Он постоянно думал о Регулусе с Гермионой, которые – Флавиус знал – подарили себя друг другу во время их последнего сияния, а теперь… Что теперь? Живы ли они? В порядке ли?
Он вспоминал нежную Элен и её опору – Джонатана, которые так мечтали стать родителями, и Флавиус не сомневался: если они выбрались, судьба обязательно подарит им дитя. Но всё ли хорошо? Смогли ли они выйти из-за сияния и начать новую жизнь?
Вылетевшая ласточкой из озарившейся светом Арки записка стала ответом. Флавиус, резко подскочив, подбежал к ней и, рухнув на колени, нетерпеливо развернул.
Вверху было одно слово: «Сияние», а чуть ниже постскриптум: «Надеемся увидеться скоро» – и подпись: «Гермиона, Регулус, Элен, Джонатан, Джек и Гарри Поттер, который уже начинает волноваться, что скоро мир забудет про него, узнав о подвиге нового Героя».
Флавиус тихо рассмеялся и свернул записку. Зажав её в кулаке, он не спеша поднялся и, вскинув подбородок, направился прямо к Арке. Он знал: они поймут уже через сутки, что ему больше не нужно быть героем, чтобы стать счастливым, обретя настоящий покой.
Ему нужно другое.
Флавиус остановился, когда ему осталось сделать последний шаг. Обернулся к медленно уходившему за горизонт солнцу и внезапно понял: небо больше не кровило закатом. Скорее протягивало ему лучистые руки, звало его, чтобы потом вместе раствориться в сиянии. И Флавиус протянул ему ладони в ответ, падая на Арку.
