Али порывисто распахнул дверь, скинул башмаки и подбежал к Хельге, которая на трясущихся руках еле удерживала, видно, только что проснувшуюся малышку.

— Пожалуйста... возьми ее... — несчастным умоляющим голосом попросила Хельга брата.

— Конечно! Иди ко мне, лапушка, тихо, тихо, все хорошо, — Али прижал к себе надрывно заверещавшую Вивьен, поцеловал ее красное личико, которая девочка все норовила отвернуть от него, и тронул пеленку. Так и есть, мокрая.

— Я попробовала ее переодеть... И вот... Кормилица принесла, попросила присмотреть за Вивьен до вечера, у нее там по хозяйству... — виновато отчитывалась девушка, попутно помогая брату избавиться от сумки и помыть руки, не отпуская при этом затихающий комочек.

Когда переодетая в сухое, совершенно спокойная девочка, неловко выгнувшись, устроилась на коленях Али, он смог уделить все свое внимание сестре. А ведь он впервые видел уравновешенную, то деловитую, то нежно-насмешливую Хельгу такой испуганной. Разве что не считая убийства Фелисиано.

— Маленькая, что случилось? На тебе лица нет!

— Мне так стыдно, Али, — Хельга затеребила светлую косу, в который раз проверила чайник, разлила чай по кружкам, подала одну брату и уставилась в свою: — Но Вивьен... У меня от нее мурашки по коже. Мне страшно с ней. В своей деревне я нечасто нянчила младенцев, но она совсем другая. Как... нет, не кукла... Но и не как человечек. Не замечал?

— Замечал, — тихо вздохнул художник. Ему и сейчас непривычно, неудобно было держать на коленях совсем легенькую девчушку. — Марчелло еще в день похорон Николь сказал, что она как будто деревянная у него на руках лежала. Но мы тогда подумали, может, без мамы скучает. Потом и Гаспар со мной поделился, что ему трудно с дочкой. Списывает на кормилицу, на то, что Вивьен все-таки чувствует отсутствие матери. Она в глаза не смотрит, не улыбается... Я тоже не слишком разбираюсь в детях, но малышей дома укачивать доводилось. Однако мы-то с Марчелло не боимся... Это как-то связано с тем, что ты — утбурд?

— С ней я вспоминаю о своей смерти. Вивьен за меня не как за живую хватается, а будто я что-то неодушевленное. После того... после Фелисиано вспоминать о своей сути мне вдвойне плохо.

За дверью послышался скрип шагов на лестнице. Али предупреждающе вскинул руку, и вскоре к ним постучали.

— Не умаялась, милая? — еще красивая, но до серости потрепанная второй двойней и хозяйством женщина, шаркая разбитыми башмаками, прошла в каморку и забрала у Али задремавшую Вивьен. Юноша бережно поддержал девочку, с удивлением отмечая, что ему жаль возвращать кормилице этот маленький комочек проблем. Гостья, между тем, по-матерински потрепала Хельгу по щеке: — Скажу Гаспару, пущай деньги за эти часы тебе отдаст. Ну, крохотуля, пошли до дому, мои уж старшие ложками стучат.

Окутавшее комнатушку безмолвие нарушало лишь вкрадчивое шуршание кисти по холсту да скрип пера Хельги. Не без помощи Марчелло Джордано рекомендовал ее в качестве помощницы одному преподавателю медицины, который уволил своего прежнего работника за неуемную страсть к халтуре. Девушка, не получившая формального образования, тем не менее приглянулась профессору своим подвижным умом и феноменальной способностью к качественной работе с самым монотонным материалом. Поэтому теперь она постоянно работала в университете, иногда сопровождала медика к особо любопытным больным и спокойно брала на дом рутину вроде таблиц, копий и справок.

— Али, можно тебя отвлечь?

— Минуту. Последние штрихи.

А через неделю — выставка. Он придирчиво окинул картину взглядом, стараясь вникать лишь в технику исполнения. Если сейчас он задумается о сути, душевных сил на разговор с сестренкой у него не останется.

— Вот теперь я весь твой, — объявил Али после того, как в третий раз за вечер заварил чай и устроился на лавке напротив Хельги.

— Ты мужчина, с мужчинами нельзя о таком говорить. Но я почему-то тебе доверяю, а носить это годами в себе я устала.

— С братьями можно говорить обо всем. Я слушаю, маленькая.

— Кроме того, что меня пугают особенности Вивьен, мне просто трудно с младенцами. Али, у меня никогда не будет своих собственных детей, — еле слышно вымолвила Хельга, сплетая и расплетая кончик косы.

— Ты уверена? Нет, я знаю, что нежити вроде нави, каким был мой дедушка Рашид, вообще не способны к близости. Но ты живая, теплая, почти не отличаешься от обычного человека. И ты же рассказывала о том, что однажды была с мужчиной, — рассудительно возразил Али и мягко сжал тонкое запястье сестры.

— Нет-нет, я уверена. Для меня все дни в месяце одинаковы. У меня ни разу... Понимаешь?

Да. Он понял все, глядя в прозрачные голубые глаза Хельги. Она помнила свою собственную смерть и то, во что ее клыки превратили Фелисиано. Эта милая светлая девушка, на первый взгляд ничем не отличавшаяся от живых людей, умела нести кошмарную погибель, но ее тело никогда не даст начало жизни. И Вивьен, с которой и ее отцу Гаспару становилось не по себе, своим отношением к Хельге как к предмету будто полоснула по самому больному.

— Грустно, — высказал Али то, что было на сердце. Поднялся со своего места, аккуратно сдвинул в сторону бумаги и присел на краешек стола рядом с сестрой. Мягко обхватил ее лицо руками, наклонился близко-близко и прошептал: — Но ты все равно человек. Настоящий, живой, замечательный человечек, очень нужный и любимый. Ты мне веришь?

— Верю, — слетело с порозовевших губ Хельги прежде, чем к ним прильнули губы брата.

Выставки студентов-художников обычно бывали делом проходным, чем-то сродни зачету или экзамену. А вот нынешняя в корне отличалась от прочих, и воздух просторного светлого зала в главном здании, прохладный даже в сводящую с ума жару, буквально загустел от чувства нервозности, волнения и тревоги. Неудивительно, ведь сегодня оценивать работы новичков явится сам почетный гость столицы и университета Джафар из Хаива. Кроме того, с собой на хвосте он наверняка притащит пару-тройку мастеров рангом пониже, и ходили слухи, что в Пиране объявился еще молодой, но уже подающий надежды лимерийский талант Артур Странник.

Марчелло замер у входа в опустевшее по случаю выставки помещение. Отсюда вынесли все лишние столы и стулья, и остались одни голые серые стены да золотистый полуденный свет, щедро льющийся в окна. И посреди всей этой обнаженной простоты — картины и люди, будто тоже нагие.

От красок на полотнах слегка зарябило в глазах, как и от разнообразия сюжетов. Религиозные мотивы — а с учетом обилия верований в Пиране, уже от одних божеств, жрецов, святых и мучеников могла раскружиться голова, — легенды и предания, баталии, исторические вехи, мифические и подлинно жившие правители, великие драмы прошлого и настоящего, как любовные, так и героические. Марчелло сутулился, вытягивая голову и старательно вглядываясь в каждую работу. Нет, его, как любого добросовестного историка, интересовало то, что занимает умы художников разных эпох, в том числе его ровесников. И в то же время он оттягивал тот момент, когда окажется напротив картины своего любовника.

Так вышло, что переводчик не успел взглянуть на нее до выставки, а коварная Хельга многозначительно отмалчивалась. А совсем скоро... там, у серой колонны, мелькнули иссиня-черные локоны... совсем скоро он увидит то, что создал его любимый человек. Сердце прыгало от волнения то где-то у самого горла, то скатывалось в пятки. Да почему, что же это с ним?! Возьми себя в руки, ступай, он ведь ждет тебя.

Преподаватель по истории живописи, указывая пальцем в разные места пока еще скрытой от Марчелло картины, благожелательно объяснял что-то Али, а тот благодарно кивал и тщательно записывал, видимо, отдельные замечания. Двое сокурсников Али недоуменно переглядывались и шушукались. Еще один морщил лоб, кажется, силясь сообразить, что это перед ним и, главное, зачем.

— Здравствуйте, — Марчелло вежливо поклонился преподавателю, кивнул остальным студентам, бросил короткий взгляд на любовника, повернулся...