— Мы боремся за свободу, именно поэтому нам необходимы дисциплина, согласованность наших действий, подчинение единой цели, — охотно объяснил Саид, просвещая не только Хорька, но и потенциальную соратницу. — Иначе правая рука не будет знать, что творит левая, и все рухнет. Вон как в стрельбе из лука. Поди не согласуй руки! Либо промажешь, либо тетивой морду отобьешь.

— То другое дело! — живо возразил Хорь. — Ты — хозяин своих рук. А человек человеку хозяином быть не должен, с этим, кажись, мы оба согласны, да? А выходит, ваш командир над вами что барин над крестьянами. Ты прости, конечно, не в укор твоему бате, земля ему пухом. Да и мамка твоя мне по душе. А все ж таки не сходится тут пасьянс.

— Давай попробуем иначе его сложить, — терпеливо предложил фён, краем глаза приметив, как вздрогнула Герда, впервые узнав о судьбе его отца. — Твой хозяин почему над тобой измывался? Ты был в его собственности, как земля, дом и любимая собака.

— Он по кошкам больше...

— Ну, кошка. Или, лучше, жбан с пивом. Его жбан. Хочет — друзьям выставит, хочет — в одну харю вылакает, хочет — в помойную яму велит выкинуть. Его. И ты был его. Хотел — бил, захотел — подпалил. У нас люди — не собственность, командиры бесчинства творить не вправе и сами подсудны. Чего глядишь? Ей-ей, не вру!

— И что, хоть одного судили? — ехидно вздернул безволосую бровь Хорек.

— Судили, — чуть помедлив, признался Саид. Из давнего тайного наказания первого командира секрета не делали, но, впрочем, и не трепали о нем даже среди своих. Однако почему-то лучнику было до зарезу важно убедить в своей правоте приятеля-разбойника, и он на свой страх и риск доверился ему. — Только ты не трепи. Мы не стыдимся этого, но... грустная история.

— Не буду, — очень серьезно пообещал Хорь. — Ну, ты ведь еще что сказать хотел?

— Верно. Дальше слушай. Зачем барин со своих крестьян подати дерет? Куда ему столько деньжищ, не на краюху же хлеба? Что-то, конечно, в имение вкладывает, что-то по ветру пускает, что-то копит. Но главное — себе. Мы за счет друг друга не жируем и друг друга не обираем. А если кому кусок потолще достается, так больному, беременной или товарищу перед ответственным заданием.

— Так-то похоже на справедливость. Только справедливость хорошо, а без воли-волюшки — к чему она сдалась? Без ветра в лицо, без духу вот этого дикого... Веришь ли! Иду другой раз по лесу и думаю: хорошо зверью живется, вольные они, ох, какие красавцы! Ты волков-то вблизи видал али лисицу какую?

— Видал.

— Где человека такого увидишь? Чтоб и смотрел, и бежал, и... А! — Хорек махнул рукой и рассмеялся. — Не ваш я певун, слова складно подбирать не умею. Но ты понимаешь?

— Да разве ж звери свободны? — подала голос Герда, до того молча внимательно слушавшая спорщиков.

— Коли в клетку посадить, так нет, — невесело хмыкнул разбойник. — У барина моего медведи жили, рыси жили... Смотреть тошно было, во что за решеткой превращались. Глаза дурные, шерсть клочками... Эти несвободные были. А в лесу — кто над ними хозяин? Боги? Я в богов не верую с тех пор, как ихнее пламя меня поджарило.

— Я тоже складно не скажу. Ты не торопи, — попросила оборотица и надолго замолчала. Парни ждали, так же молча допивая остатки отвара. Наконец, Герда заговорила: — Вроде волка никто силком никуда не тащит. А куда он бежит-то? Хорошо летом, кого в лесу поймает, у пастуха овцу стащит, арбуз, вон, укатит...

— Арбуз?! — хором ахнули Саид и Хорек. Арбузы, по слухам, отлично росли в соседней Ромалии и на юге Грюнланда. Здесь, в приграничье, их тоже выращивали самые что ни на есть затейники. Но чтоб на них еще и волк позарился?

— Волк вон сколько бегает, воды ему много надо. А ну как речки близко нету? — невозмутимо объяснила Герда. — Так то летом. А зимой? Куда брюхо голодное зовет, туда идет. И ест он не кого хочет, а кого ему требуется. Волк охотится, мышь зерно грызет, пчелка нектар собирает. У них же... Как сказать... — и девушка просительно посмотрела на Саида.

— У зверя нет свободы выбора, а у человека есть, ты об этом? Свобода возможна тогда, когда есть выбор?

— Да!

— Вдвоем на одного накинулись, — добродушно проворчал Хорек. — Боевые у вас бабы, кому из моих дружков пример подать могут. А ну-ка вот вам: ладно, со свободой не все так просто, убедили. Да с этой... с дисциплиной вашей. Два командира у вас — золотые люди, первого не знаю, но тебе верю. А коли попадется кто с гнилью. Не серчай, Саид, ну, всякое случается! Или не гнилой, а так, задиристый. Власти захочет али уважения какого особенного. И не один, а с ним еще. Тогда как?

— Ты хороший вопрос задал, — искренне улыбнулся фён. — Сходу на него отвечать негоже. Я подумаю.

У едва приметной развилки Саид и Герда замерли, не сговариваясь, и залюбовались подсвеченной солнцем зеленой аркой лещины. Что ж, она еще не знает, кто она, зато теперь у нее есть выбор. Есть время, чтобы поразмыслить над тем, чего хочет человек, куда тянет вервольфа. Что делать с чистым желанием зверя. Что делать со страхом использованной девушки перед мужчиной и с ее же заполошно заколотившимся сердцем — когда она увидела пленительное смуглое тело, оголенное по пояс, и честный взгляд теплых карих глаз.

Длинная палка безжалостно прошлась по боку и бедру худенькой девушки. Та коротко вскрикнула, оседая на землю и роняя из рук собственную палку.

— Больно, — пожаловалась она невысокой седой женщине, которая подошла к ней и подала руку.

— Больно, милая, да науки без боли не бывает, — ответила командир Фёна и помогла девушке подняться. Ласково погладила по впалой щеке: — Устала ты, хватит с тебя на сегодня.

— Со мной давай, коли сама не устала, — попросила сутулая крепкая женщина с багровым кровоподтеком на жилистой руке.

— Ядвига, тебе шибко от меня досталось, куда тебе еще?

— Туда. Я за моих девочек отвечаю, так что давай, учи меня на совесть.

Зося кивнула. Как же хорошо, что она приехала в Блюменштадт не одна, а с Эрвином и Шаломом! Конечно, травник несколько уступал ее Раджи в искусстве массажа, но измученная спина командира заранее радовалась и его рукам. Зося бы с превеликим удовольствием закончила на сегодня тренировку, отправилась бы в конспиративное жилище и свалилась бы в заботливые объятия ее товарищей. Но — нельзя. Слишком молодая организация — «Алые платки»*, слишком трудно даются большинству тренировочные бои на палках, слишком многое зависит от авторитета Ядвиги, их командира. Ведьма незаметно вздохнула, загоняя усталость куда подальше, и уверенно кивнула, мол, начинаем драку.

Пару недель назад Зося поделилась с Ядвигой самоотчетом Герды, а та, в свою очередь, поведала о паре задушевных бесед с городскими девушками. Женщины покрутили-повертели полученные сведения, поделились ими с седыми молодоженами, и вчетвером они продумали общие черты плана воздействия на пострадавших от насилия женщин. Выходило, что сломленных, покорившихся судьбе и крепкой мужской руке объединяла искренняя вера в собственную порочность, которую косвенно подпитывали цитаты из Огненной Книги и проповеди жрецов. А те, кто выстоял, как Герда, так или иначе сумели абстрагироваться от произошедшей трагедии, не взять вину на себя. В случае с Гердой и еще одной жертвой надругательства имелось буквально раздвоение сознания: они будто уходили в другой мир, причем не мир грез, а совершенно реального опыта. Герда вспоминала свои обращения, а ее сестра по несчастью мысленно переносилась в свою мастерскую, к необыкновенным куклам, хитрым игрушкам, затейливым детским забавам. А значит, тех, кто все-таки решился присоединиться к «Алым платкам», следовало полностью увести из области вины в область права.

Ядвига когда-то сама понесла от своего мучителя, но ей помогла выстоять ее бабушка, которая души не чаяла в любимой внучке и всячески поддерживала ее чувство собственного достоинства. Поддержала до такой степени, что вскоре Ядвигу позвали замуж, не гнушаясь внебрачным ее сыном. Увы, счастье оказалось недолгим, и женщина овдовела три года назад, в одиночку растила своего мальчика, а теперь — не без влияния примера фёнов — создала собственную организацию.