Зато лица Кончиты и Каролины, которые прибирали один из столов, аж посерели.
— Вон, — презрительно бросил главный и указал Хуану пальцем на дверь. Он добавил еще несколько слов, которых матросы не разобрали.
Часть постояльцев-корнильонцев с глумливым гиканьем повскакивала со своих мест и рванула на улицу. За ними проследовали изумленные матросы, сеньор Ортега и его девочки. Из сада показалась сеньора Изабелла и двое рабочих-рохос.
На улице Хуана повалили на землю и принялись охаживать ногами — по бокам, лицу, голове, как попало, лишь бы побольнее. Из потока брани Милош уловил слова «убийца» и «basuro» *** — последним частенько награждали рохос на улицах. Никого, похожего на представителей власти, ничего, хотя бы отдаленно напоминающего суд, разбор доказательств, хотя бы нелепых — о чем не забывали даже жрецы Пламени в Грюнланде, даже когда собирались сжигать чародея. И тут же — спокойные, бледные лица всех членов семьи Ортега. Милош перехватил взгляд Кончиты. Едва заметно попытался выяснить: вмешаться? «Нет», — так же, глазами и скупым движением руки ответила девушка.
Из толпы, которая потянулась во двор «Черного сомбреро», глядели разные лица. Злорадные, горестные, испуганные, развеселые. Рядом с Милошем оказалась старая роха с седыми растрепанными волосами. Она все бормотала что-то под нос, и юноша уловил только повторяемое «святой Камило». На старуху рявкнул главный из четверки корнильонцев. Та вымученно заулыбалась и торопливо заговорила, громко, ясно: «Святой Аурелиано, святой Аурелиано».
А потом Хуана повесили. Тут же, во дворе, на ветке дерева. Повесили плохо, неумело, он еще долго дергался в петле прежде, чем замереть навсегда. Те, что пришли за ним, напоследок пнули безжизненное тело, один из них отрезал обе кисти рохо, а зеваки, кажется, и не собирались расходиться. Семья Ортега в полном молчании вернулась в дом.
Отставной полковник Хорхе Альберто Ортега пил по-черному в обществе Джона О’Рейли. Сеньора Изабелла напоила дочь тем успокоительным, которое ей дал судовой врач, уложила своего измученного ребенка спать и присоединилась к брату. Но перед этим она заглянула в комнатушку к племяннице — убедиться, что та, по-прежнему спокойная, не проронившая ни единой слезинки, находится под надежным присмотром Милоша.
Нет, не так он хотел оказаться в маленькой девичьей спаленке. Не так он хотел обнимать Кончиту, всегда подвижную, живую, а нынче будто заледеневшую, безмолвную.
Прошло два или три часа после того, как повесили Хуана. В гостинице все шло своим чередом, хозяин и его женщины вели себя как ни в чем не бывало, и только когда последние постояльцы разошлись по своим номерам, они дали волю своим чувствам. Кто как умел.
— Когда? — решился нарушить жуткую тишину Милош и жестами показал, мол, когда хоронить. Тело Хуана ведь по-прежнему висело во дворе.
— Mañana, — глухо ответила Кончита.
Комментарий к Часть II. Вихри. Глава 1. Милош. Завтра * melt (науатль) — агава. В этом мире мельта во всем похожа на агаву (внешний вид, жизненный цикл, применение), кроме способа распространения семян. Белые шарики мельты — это фантазия автора.
Катрина — одно из изображений, связанных с мексиканским Днем мертвых, женская фигура, чей череп украшают пышные цветы.
basura (исп.) — отбросы, мусор.
====== Глава 2. Али. Сейчас ======
Растут, растут невидимые крылья.
Какой размах! Какой размах!
Земля, река, деревья — все поплыло,
И синь в глазах, и синь в глазах.
Всё выше, выше, к белым облакам.
Качели тут, качели там.
И я лечу, легка,
С тобой всё выше в облака.
И я лечу, легка,
С тобой всё выше, выше, выше в облака.
К. Валькадос
Все тело окружало свежее мягкое тепло. Марчелло нырял в шелковые волны и плыл так уверенно, как будто умел это делать с самого рождения. Во сне легко было позабыть, что на самом деле он не умеет плавать. Податливая толща воды расступалась перед ним, и гибкие, ласковые водоросли обвивали его руки и бедра, нахально подбирались к его почему-то твердому члену, влажно обволакивали нетерпеливую плоть... Какой восхитительный сон!
В следующее мгновение Марчелло резко распахнул глаза, осознавая, что это вовсе не сон. Он на самом деле обнимал со спины Али, их пальцы переплетались, а его мужское естество, скользкое от масла, вошло в любовника уже наполовину.
— Ох, — спросонья хрипло выдохнул юноша и опасливо замер. Вдруг его habibi все еще больно? Все-таки после первого раза прошло всего несколько часов.
— Это называется — еще спишь, но уже трахаешь, — весело мурлыкнул Али и бесстыже заерзал бедрами, самостоятельно насаживаясь на член Марчелло. — Ты продолжай, продолжай.
— Я уже что? — поперхнувшись, переспросил переводчик.
— Профессионала коробит подобная лексика в постели? Не ворчи, звереныш, я не знал. Учту на будущее.
— Да я... о-о-ох... не против. Просто не ожидал. Привык читать про романтику.
— В твоих прекрасных книгах во время соития беседуют стихами? — Али немыслимо изогнулся, и его любовник приметил в туманной спозаранку зелени ехидный огонек.
— Нет, но я могу, если хочешь, — кое-как сохраняя ровное дыхание, ответил Марчелло. На самом деле ему было абсолютно плевать на то, как и о чем говорить. Его вело от того, что они в принципе разговаривают, пока его член с каждым движением все резче толкается в горячую глубину.
— Сейчас... — из-за тихого протяжного стона не разобрать было, спрашивал художник или предлагал.
— Тогда слушай...
Немилостью пророка выпил я амриту,
Отравленную кровью нежного ифрита,
В запретные вступил сады очарованья,
Что смертным не узреть. И вижу: мне открыта
Пещера меж соцветий пышных амарантов,
И я в нее проник. Мерцали сталактиты,
Неведомым огнем пронзенные — о чудо! —
И я б теперь ослеп. Но манят хризолиты
Очей твоих все дальше, вниз, не возвращаться
И в страсти умереть на ложе из самшита,
В объятьях ядовитых пери, отдавая
Века на небесах за смуглые ланиты.
Последние строки дались ему с трудом. Нелегко одновременно декламировать стихи, пусть даже те, которые сам когда-то и перевел, и чувствовать, как бьется в руках дрожащее от удовольствия жаркое тело, слышать, как рвется подушка в зубах Али и все равно не заглушает короткий беспомощный вскрик.
Али был счастлив. Нет, не так. Али в мыслях своих парил над Пираном на крыльях нежданной радости и безумного вдохновения.
Еще накануне его бы нервировала ситуация неопределенности с работой на стройке, если бы куда больше ни волновало свидание с Марчелло. В самом деле, заработок учителя девочки-калеки был постоянным, но весьма скромным, а разгрузка в порту оплачивалась относительно прилично, зато время от времени. На таком долго не протянешь — с учетом платы за жилье, университет и его грандиозных планов по созданию картины.
Но стройка... стройка и требовалась ему до зарезу, и пугала до жути. Али, разумеется, привык к тяжелой работе еще в лагере, но там ее организовывали иначе. Здесь, в городе, если уж разгружали товар, так при минимуме рук и до полного изнеможения. Если уж таскали камни и бревна, то до цветных пятен перед глазами и пустой, гулкой, как нежилые пещеры или новые, незаселенные здания, головы. Физический труд выматывал и отуплял. Когда фён зарабатывал на отдельное жилье, то вечером после стройки вползал в общую комнатку, пялился невидящими глазами в потолок, и не мелькало даже намека на мысль о том, что неплохо бы взять в руки уголь или книгу.
Поэтому сегодняшняя встреча после занятий стала для него не то что глотком свежего воздуха. Как будто ему принесли огромный драгоценный кубок, полный чая с жасмином, и сказали: «Пей, все твое».
Лесная эльфиечка, за которую он заступился в трактире, узнала его в толпе на улице, ведущей из университета в нижний город, и поманила в сторонку. Рядом с ней стоял пузатый добродушный мужчина с красным лицом и губами, которые смешно шлепали, стоило ему заговорить. Оказывается, лесные эльфы поставляли для этого владельца нескольких лавочек разнообразные дары природы, начиная с меда диких пчел и заканчивая поделочным деревом и камнем. И он великодушно согласился дать работу заступнику дочери одного из своих партнеров. Когда же толстяк узнал, что юноша учится на художника, восторгу и шумному причмокиванию не было предела. Ведь он как раз собирался открывать новое заведение и подыскивал толкового, но недорогого мастера, который размалевал бы стены, прилавки и всякое по мелочи.
