— Кончита!!! Вот ты где! — на террасу влетела раскрасневшаяся Каролина и на мгновение замерла, хлопая ресницами. Виновато шмыгнула носом, мол, простите, что ворвалась, и уже гораздо спокойнее добавила: — Если хочешь, пойди, погляди. Там Дик так танцует! Только ногами, а прелесть какая и трудно! — высокая девушка в длинных праздничных юбках попыталась изобразить подскоки и свалилась бы, если бы ее вовремя не подхватили руки великана.

— Джига, — смеясь, сообщил сестрам название нерейского танца Милош, и они втроем отправились любоваться маленьким матросом.

Каблуки башмаков отбивали простой четкий ритм, и под наспех подобранную Хуаном мелодию маленький Дик легко подпрыгивал, с немыслимой скоростью то выбрасывая ноги, то выстукивая ими по плотному земляному полу, и за лихой нерейской пляской жадно следили отнюдь не только женские глаза. Оно и понятно. Дик и прежде радовал товарищей танцами, и даже иногда подначивал на это дело внезапно стеснительного Шеннона, но сегодня впервые он танцевал настолько безупречно и вместе с тем беззаботно. Милош заметил, что его друг то и дело перехватывал восхищенные взгляды Роя, и постепенно на душе у него становилось спокойнее. Пусть их страсть родилась из болезненного стремления позабыть любовные поражения, но почему бы ей не превратиться в нечто подлинное и серьезное? Или хотя бы не поддержать их на время.

Правда куда больше фёна волновали его собственные чувства. Несмотря на всю беспредельную нежность, которую Милош испытывал по отношению к своей семье и своим друзьям, несмотря на горячую привязанность к своему делу и подпольщика, и лекаря, он с детства привык руководствоваться прежде всего разумом. Эмоции обычно следовали за анализом, выводами, решениями, но не наоборот. Исключения, разумеется, бывали, но чтобы настолько? Здесь, в притягательной, жаркой, цветущей, пустынной, доброй, несправедливой стране он всего неделю назад познакомился с этой удивительной семьей, а с первой ночи в «Черном сомбреро» ему казалось, что он вернулся домой. И в присутствии одного человечка его сердце нагло выходило из-под контроля хозяина и начинало колотиться как сумасшедшее, а в груди разливалось невероятное спокойствие — словно на море, когда дует легкий теплый ветер.

Вот и теперь... Праздник постепенно угас, Изабелла, ворча, увела в спальню своего слегка перебравшего братца, к слову, державшегося с полным достоинствам, несмотря на чары текилы, абсолютно трезвый Милош и вполне вменяемый Шеннон помогли растащить тела своих товарищей и остальных постояльцев по номерам, Хуан взял на себя физически тяжелую часть уборки, сестры споро перемыли и вытерли посуду. Каролина осталась расставлять тарелки и рюмки, а Кончита собрала влажные полотенца и отправилась развешивать их в саду. И вот какого, спрашивается, Милош как привязанный вышел следом за ней?

Статус пусть бывшего, а все-таки полковника, обеспечивал дочери и племяннице сеньора Ортеги вполне надежную защиту от домогательств постояльцев, от которых страдали менее везучие девушки в других гостиницах. Но к своим без малого двадцати годам сестры неплохо представляли себе как светлые, так и темные стороны мужской натуры. И справедливо побаивались недвусмысленных взглядов и прикосновений.

Сейчас Кончита не боялась. Абсолютно. Одна, в саду, когда отец уже спит беспробудным сном, а ее верный маленький нож не спасет от чудовищно сильного великана, она совершенно не испугалась его молчаливой фигуры и после — огромных крепких ладоней на своей талии. Мужские твердые губы невесомо коснулись ее виска, широкая грудь за спиной так и манила прислониться, довериться... Что Кончита и сделала.

Ветер стих, и теплый воздух наполнял пряный аромат ночной красавицы, который сплетался с волнующим, непривычно близким запахом чистого мужского пота. Обжигающие руки мягко скользили по ее талии, выше, деликатно, не касаясь груди, ниже, по бедрам, не дотрагиваясь до сокровенного. Спрашивая, изучая. Кончита робко провела пальцем по тыльной стороне ладони Милоша. Ох, неужели можно? Чуть шершавая, грубоватая кожа, едва различимые в полумраке голубые змейки вен.

— Милош, — а как удивительно подходит его имя для того, чтобы шептать его в черной тишине.

Вместо ответа — уверенное прикосновение губ к ее шее. И сзади... Это оно? Вот то горячее, большое, пугающее, твердое — это оно и есть?

Кончита недоверчиво обернулась. От своих подружек-рохос, соблазненных, а то и вовсе изнасилованных постояльцами-корнильонцами, она знала, что когда член у мужчины становится таким, его уже не удержать. Набросится, повалит, ворвется, ругаясь, целуя, больно наматывая на кулак косы, и между ног появится как будто кровавая рана. Потом, конечно, не во второй и не в пятый раз привыкнешь, даже приятно порой бывает. Но главное — в страсти мужчина слеп и неудержим.

К счастью, кроме этих ужасных историй, девушка слышала и добрые рассказы, прежде всего — тети Изабеллы. Та овдовела много лет назад, а до сих пор вспоминала своего мужа с бесконечной любовью.

Нет, но все-таки... Шалея от собственной смелости, Кончита накрыла ладошкой то, что мгновение назад упиралось в ее бедра. Да что ж ты творишь, el diablo, надо прочь бежать, когда мужчина хочет! Но рядом с тобой — не страшно...

Тяжелые руки легли на ее плечи, и роха вскинула голову — чтобы тут же встретиться взглядом с искрящимися смехом глазами чужестранца. Сама прыснула. Действительно, взрослые парень и девушка, оба прекрасно понимают, что происходит, а исследуют друг друга будто младенцы новую игрушку.

— Каролина. Ждать, — со вздохом сожаления напомнил Милош. Конечно, скоро сестра хватится ее, переживать будет. — Mañana?

— Молодец, — тоном гордой за своего остолопа учительницы сказала Кончита. — Mañana.

Мельта оказалась еще молоденьким, но уже опасным растением с жесткими мясистыми листьями и острыми — клинкам на зависть — шипами. Собор на главной площади, высокий, величественный, открыл чужестранцам свои двери, но простые матросы жались вместе с рохос и бедняками-корнильонцами в тесном закутке, под хмурыми взглядами служек не решаясь пройти дальше, между изваяниями святых, в разноцветные полосы света, что лился сквозь витражные окна-розы, к позолоченному мечу — символу оружия, которым убили святого Аурелиано, пророка и мученика. Огромные мохнатые пауки постепенно перестали пугать путешественников, и местная пища все реже грозила прорваться на волю — спереди или сзади — в самый неподходящий момент.

С языком они постепенно осваивались, а за четыре дня после Дня мертвых Милош и сам стал своего рода учителем. Он обучал Кончиту языку прикосновений, и девушка с радостью постигала новую для нее премудрость. Нет, они не снимали одежды и даже ни разу не поцеловались, но оба по взаимному молчаливому согласию никуда не торопились. Было особое очарование в том, чтобы с каждым днем все лучше понимать слова и прикосновения человека, совсем недавно чужого и далекого.

На пятый день вечером матросы, вымотанные работой на стройке и на каравелле, ввалились в гостиницу и с жадностью набросились на тортилью и бобы, приправленные чили, который пугал их с каждым днем все меньше и меньше.

Вдруг в соседнем помещении, где сеньор Ортега принимал постояльцев, раздался какой-то шум. Злые громкие голоса, удар будто об дерево. Двери обеденного зала рывком распахнули, и в помещение ворвалось пятеро корнильонцев. Четверо явно принадлежали к высшим сословиям, пятого можно было принять и за ремесленника, и за крестьянина с плантации, и за вора. Следом медленно, неестественно спокойно вошел сам сеньор Ортега.

— Он, — бедняк-корнильонец ткнул пальцем в сторону Хуана, который невозмутимо чинил лавку.

— Встать! — рявкнул один из богатых, по виду и уверенным движениям самый главный.

Рохо неторопливо, с достоинством положил на пол молоток, и поднялся на ноги. На смуглом бесстрастном лице не было и тени тревоги.