Карлос и Кончита были близнецами, рожденными рохой от корнильонца. Карлос умер во младенчестве, а Кончиту взял на воспитание сеньор Ортега. Какая болезнь сгубила ее брата, что стало с ее настоящими родителями — девушка не знала, но догадывалась: вряд ли отец взял в жены местную крестьянку, а потому его судьбой она не слишком интересовалась. Жива ли ее мама, погибла ли — этого не знал уже сам бывший полковник.

Пламя свечи дрогнуло и едва не погасло. Кончита прикрыла огонек одной ладонью, а ко второй, ровно живой, подлетел шарик мельты. Девушка ласково тронула пальцами тонкие нити, с которых осыпались уже все семена, и одними губами произнесла короткое слово.

— Катрина **, смотрите, Катрина идет! — зашумели на улице дети.

Каролина и Кончита вылетели из-за стойки, промчались между столами, тормоша своих гостей с востока, и в два звонких голоса позвали их за собой. Сеньор Ортега чокнулся рюмкой с Джоном О’Рейли, залпом выпил текилу и неторопливо последовал за девочками. Сеньора Изабелла опустила на один из столов празднично запеченного поросенка и отправилась на террасу вслед за всеми, шурша нарядными юбками.

— Вот, Катрина! — радостно воскликнула Каролина и протянула руку.

Впрочем, постояльцы и без того догадались, что речь идет о кукле посреди веселящейся толпы, разряженной в дешевые, но яркие тряпки, и увешенной несметным множеством бус. Откуда взялись бусы, стало ясно в следующее мгновение. Обе девушки сняли с себя украшения и бросили их в руки подошедшего к террасе мальчишки.

— Потом вернут, — жестами объяснила Каролина Дику, у которого от изумления округлились глаза.

Вскоре две нитки повисли на кукле, и та не без помощи одного из своих сопровождающих благодарно клацнула челюстью черепа. Череп, к слову, был человеческий и вполне настоящий.

— Все одинаковые? — спросил Милош у стоявшей рядом с ним Кончиты. Та удивленно подняла брови, и юноша объяснил, уже не так ужасно коверкая бланкийский: — Мертвые одинаковые. Богатые тоже. Она — богатая.

— Да-да, Катрина — богачка, — подтвердила девушка и лукаво подмигнула матросу. — Ишь, как разоделась, франтиха, а мертвее мертвой!

Судя по ответной улыбке Милоша, парень понял, что хотела сказать ему собеседница. А сама Кончита поняла: уж в который раз она неприлично засматривается на открытую мягкую улыбку своего постояльца. Девушка почувствовала, как ее щеки аж запылали от смущения, и торопливо отвела в сторону глаза.

Ближе к ночи в «Черном сомбреро» становилось все жарче и веселее. Явился Рой, который выпросил у капитана небольшое денежное поощрение, отоварился по дороге текилой для хозяина и шоколадом для его женщин. Пришел Хуан с гитарой, девочки притащили маракасы, сеньор Ортега угостил своих постояльцев по поводу праздника сигарами, чем покорил раз и навсегда сердце Шеннона. Столы сдвинули к стенам, и все, кто мог и кто не мог танцевать, высыпали в центр комнаты. Даже клетку с Чико принесли и гордо водрузили ее на стойку. Баська с самым независимым видом будто невзначай устроилась рядом.

День мертвых. Один из немногих праздников в году, навязанный Бланкатьерре завоевателями, который впитал в себя местные обычаи, и народ вовсю пользовался возможностью без утайки следовать своим традициям. Впрочем, корнильонцы из низов с удовольствием присоединялись к этому разудалому веселью.

Гитара звучала все яростнее и бесшабашнее, и Кончите ужасно не хотелось прерывать Хуана ради того, чтобы он принес воду, поэтому девушка сама незаметно подхватила большие ведра и выскользнула наружу. Темнота дохнула на нее зноем и пылью, а чужое тепло напугало так, что роха едва не вскрикнула.

— Прости, — виновато улыбнулся Милош — а это оказался именно он. Как великан сумел пройти за ней почти до самого колодца совершенно бесшумно? — Можно? — и матрос, не дожидаясь ответа, забрал у девушки ведра.

— Спасибо, — смущенно пробормотала Кончита и нервно затеребила одну из своих толстых кос.

— Что это? — спросил юноша, когда к его ногам подлетел очередной шарик мельты. Он опустил на землю уже полные ведра, присел на корточки и взял в ладони комок белых нитей. — А! — догадка озарила смуглое лицо, и Милош осторожно взял огромными пальцами последнее семечко.

— Мельта, — ответила Кончита и вытянула вверх руки, показывая, какой огромный вырастает цветоносный стебель, и как уже зрелые семена разносит ветром. — Один раз. Потом — смерть, — коснулась ближайшей монстеры и жестами объяснила, как обрубают листья со стебля: — Текила.

— Есть? — поинтересовался Милош и кивнул на сад.

— Есть, одна.

— Одна? — матрос оттопырил один палец.

— Одна, — роха подтвердила сносное представление своего постояльца о числительных и покачала головой: — Темно. Завтра.

— Manana? — дотошно повторил Милош.

— Mañana, — фыркнула Кончита, и оба рассмеялись. Святой Аурелиано, должно быть, ведал, почему чужестранцам тяжко давались некоторые звуки в словах вроде маньяна, ниньо, льянос или тортилья.

— Бланка, — заметил юноша, указывая на нити мельты. Взъерошил черные локоны, поправил съехавший кожаный шнурок и ткнул пальцем в землю: — Терра.

— Тьерра, — поправила девушка. — Бланкатьерра.

И все-то ему нужно. Милош самостоятельно не добрался еще до мельты только потому, что пытался одновременно обследовать весь Сорро сразу, а ведь на нем, как и на остальных матросах, лежали обязанности по возведению временного жилища для членов экипажа «Гринстар» и поиски работы. Все-таки экспедиция прибыла сюда далеко не на один месяц.

Но как, с учетом его скудного пока что словарного запаса, объяснить гостю историю возникновения имени этой страны?

Они вернулись в дом, Милош поставил ведра на кухне, а Кончита прихватила свечу и поманила юношу на ступеньки террасы. Здесь, то рисуя веточкой на земле, то с помощью мимики и жестов она подробно разъяснила его верную догадку. Чуть меньше ста лет назад первые корабли корнильонцев пристали к удивительному берегу. Почвы здесь были песчаные и в лучах беспощадного солнца ослепительно белые. Белые иголки кактусов, восковой налет на листьях мельты и ее белые шарики, что носились по степи, и подсказали им название для края, который поначалу показался им безжизненным и бесполезным. Это после они обнаружили и благодатные зеленые льянос, и золото в горах, и опасную, но притягательную сельву, и совершенно новые сельскохозяйственные культуры вроде маиса, кофе, авокадо, томатов...

— И рохос, — спокойно, без особого выражения бросил Милош.

— И рохос, — с той же интонацией произнесла Кончита. А в груди шевельнулось что-то чудесное, теплое. Да что же в этом пусть красивом, но скромном, неброском парне такого? Шумный яркий Шеннон, смешливый обаятельный Дик, светловолосый статный Рой, да многие с «Гринстар» представляли куда большую опасность для девичьих сердец в Сорро, чем этот привычно смуглый юноша, почти незаметный несмотря на его рост и силу.

— Красивый, — очарованно прошептал матрос, когда на ступеньки рядом с ним опустилась черная ажурная бабочка с белой каймой на крыльях.

— Не hermoso, — девушка указала на Милоша, а потом на себя: — Hermosa.

— Hermoso, — покрутил головой юноша, на миг опустил ресницы и, явно стесняясь, признался: — Mi padre.

— Мельта. Mi madre, — откликнулась Кончита прежде, чем испугалась собственной откровенности. Даже отцу она не открывала то, что почему-то всегда воспринимала призрачные белые шарики как напоминание о своей маме.

— Один раз. Потом — смерть? — помолчав, осторожно спросил Милош.

— Один раз. Я, брат. Потом... смерть, — едва слышно выдохнула последнее слово роха. Конечно, мамы больше нет на свете. Иначе бы она была вместе с ней, своим единственным живым ребенком.

— Брат?

— Тоже смерть. Маленький. Niño, — Кончита уловила жаркую мелодию гитары и тряхнула косами, прогоняя печаль. Ласково улыбнулась и спросила: — А ты? Брат, сестра?

— Братья. Два, — Милош на пальцах объяснил, что его братья были двойняшками. И, судя по неожиданной нежности в низком голосе, оба живые, как, верно, и мама. Отец, которого он увидел в черной бабочке, умер, зато остальная семья есть — и притом огромная. Как чудесно!