Но я надеюсь, что однажды ты завершишь сегодняшнюю сказку. Вернее, вы. Ты честно призналась: в голову ничего не приходит, а потому ты передавала мне своими словами неоконченную балладу Марлен. И мне очень-очень интересно, так какой же самый прекрасный на свете звук?
Кажется, сегодня, когда ты брал меня в первый раз будто в последний, ножкой кровати зацепило сундук, в котором я храню драгоценный ультрамарин. Иначе как объяснить то, что весь мир залило синим? Мир цвета твоих глаз, а я сумасшедший, Марчелло. Потому что поверил одной из переведенных тобой легенд, расцвеченной лазурью, саорийской синью, бирюзой, усыпанной лепестками васильков и лаванды, потому что в теории ну конечно же знаю: любимый человек не может и не должен затмевать собой все. Потом, когда-нибудь, на рассвете, придет и практика, но сейчас — ты, спящий, затихший звереныш, такой ручной и смирный в моих объятиях. Откуда ты дикий такой взялся, городской книжный мальчик?
Но там, на горизонте твоей сказки, бирюза, подсвеченная солнцем, становится зеленой-зеленой и свежей, как ясная улыбка мамы, и сумрачной, как отпечаток леса на радужках глаз дедушки Богдана, и душистой, как чай, которым мы обожаем запивать пахлаву. Саорийские истории тоже тягучие и сладкие, ты знаешь, это все из-за меда. Хочется верить, что гречишного меда, темного, нежного — Милош, братишка, где ты? Манящего, теплого — а у папы были невероятно теплые руки. Марчелло, тебе нравится пить чай из глиняных чашек? Однажды я расскажу тебе, что глина впитала в себя живую ласку моего Саида и мертвую ласку моего дедушки Рашида. Марчелло, еще чуть-чуть, и ночная синь уступит место голубому, а сегодня или завтра наконец-то вернется Хельга. Ну вот, я же говорил, что стал сумасшедшим!
Послезавтра, через неделю, через месяц будет короткая схватка, тяжелая драка, а то и настоящая бойня, но это потом и все равно ведь рядом с тобой. А сейчас и всегда, Марчелло, безумного художника тянет в вечность, навсегда мир останется синим-синим. Ненасытный звереныш, может, ты все-таки распахнешь свои глаза прежде, чем раскроешь меня перед собой?
На моей подушке внезапно обнаруживается вторая подушка, поменьше, понаглее и полосатая. Баська, и где прикажешь мне спать? Осторожно пристраиваю свою голову с краю, а Шеннон и Дик хихикают и шепотом решают, кто же из нас двоих все-таки хозяин? На самом деле я и сам склонен думать, что хозяин — она, этот пушистый деспот. Наш хозяин, сеньор Ортега, ласково зовет свою сестру Изабеллу la diablesa. Баська, тебе бы тоже подошло это имя, хотя ты здорово уступаешь в пылкости сеньоре, ее дочке и племяннице.
Впрочем, по сравнению с половиной здешних жителей, корнильонцев, и Саид бы показался ледяной статуей. А Али сошел бы с ума, пытаясь зарисовать их портреты. В самом деле, кто бы из них согласился позировать без движения дольше пары секунд? Зато рохос пришлись бы ему по нраву. Вот уж чьи непроницаемые спокойные лица буквально просятся в подполье!
Ребята на соседних кроватях еще ворочаются с боку на бок, привыкая к новому месту, а я как-то вдруг проваливаюсь в сон и открываю глаза, разбуженный пением птиц на рассвете. После безмолвия Драконьих земель с непривычки оглушает. Удивительно. Я нахожусь за много месяцев пути от лагеря, а такое чувство, будто вот-вот меня поцелует мама. Откидываю легкое одеяло, подхожу к окну, наивно надеясь на чудо... И чудо происходит! В комнату впархивает черная с белой каймой на крыльях бабочка. Дотрагиваюсь до кожаного шнурка на лбу. Смотрю в сад сквозь прорези в широких темно-зеленых листьях. С добрым утром, родные!
Кончита и Каролина — тоже ранние пташки — смеются где-то на террасе и, кажется, шутливо переругиваются с попугаем. Похожий на разбуженную не в то время суток сову Джон что-то сосредоточенно высматривает в траве. Это сказка, или я и в самом деле дома?
И далась ей эта баллада? А ведь начала сочинять ее просто так, как очередную в длинной веренице ярмарочных песен. Поспорили как-то между собой соловьиные трели, переливы арфы, журчание ручья, шелест листьев, звон золотых монет, голоса детей и еще чего-то там... продолжать можно долго, в общем, поспорили они, кто из них очарует больше случайных путников, встреченных на дороге. И с чего вдруг Марлен захотела закончить эту историю не привычной шуткой, а всерьез? Отыскать бы теперь тот самый звук...
Конец первой части
====== Часть II. Вихри. Глава 1. Милош. Завтра ======
До рассвета оставалось не больше часа. Гостиницу наполняло сонное теплое дыхание постояльцев, птицы еще дремали, и даже балагур Чико не тревожил тишину гостиницы своим не слишком-то вежливым ворчанием. Однако вся семья сеньора Ортеги бодрствовала и бесшумно суетилась на кухне, завершая последние приготовления к празднику. Сам хозяин разливал по флягам крепкий сладкий кофе, Изабелла и Каролина превращали початки маиса в ритуальных кукол и о чем-то шептались, а Кончита чуть в стороне от остальных укладывала все необходимое в отдельную маленькую корзиночку. Так уж повелось с тех пор, как девочке исполнилось девять лет.
Вдруг привычное одиночество на заре Дня мертвых нарушило наглое пушистое почесывание о босые ноги девушки. Кончита опустила глаза, уже заранее догадываясь, чью бесстыжую морду сейчас увидит, и столкнулась взглядом с золотисто-зелеными глазами кошки высокого матроса, который вместе с остальными членами экипажа «Гринстар» жил у них вторую неделю.
— Баська, когти, — укоризненно заметила Кончита, когда животное принялось уж очень активно топтаться передними лапами на ее ступне.
— Мяу, — невозмутимо ответила зверюга. Мол, да, когти, я же кошка, в конце-то концов.
— Прав старина Чико, каналья ты, — вздохнула девушка, положила в корзинку початок, завернутый в тортилью будто младенец в пеленку, и присела на корточки. Почесала Баську за ушком, чтобы тут же услышать громкое довольное мурчание. — Иди к хозяину, что-то зябко.
Утро и впрямь выдалось холодным. Отставной полковник Хорхе Альберто Ортега надел старый теплый мундир, женщины — пестрые пончо, и все вчетвером, непривычно, без Хуана, вышли из дома. Ну а Хуан... что ж, у рохо в этот День мертвых есть кого помянуть, но не на аурелианском кладбище. Поэтому он и покинул гостиницу в одиночестве и на несколько минут раньше.
Северо-западный ветер принес в Сорро песок и белые шарики мельты *, которые призраками метались по полупустынным улицам и зловеще шуршали в пыли, вторя шелесту пальмовых листьев. И впрямь День мертвых. Может быть, из-за леденящих душу песчаных бурь и диких завываний ветра корнильонцы редко выходили на улицу в этот день раньше восхода солнца, пугаясь собственного праздника.
Зато те местные жители, что приняли веру и традиции завоевателей, с легким сердцем покидали свои глиняные домишки, и в бедных кварталах семье Ортега уже не было так одиноко. Молчаливые и внешне бесстрастные от природы, в это утро рохос становились еще сдержаннее, и вот уже к аурелианскому кладбищу подходила безмолвная толпа с темными, будто высеченными из камня лицами. Отставной полковник замер возле огромной опунции, приложил руку ко лбу и к сердцу и обвязал колючую зеленую ладонь белой ленточкой. Вслед за ним Стража мертвых украсили лентами женщины, и все четверо продолжили свой путь. Они шли между могилами до развилки возле другой опунции, поменьше, и здесь-то Кончита свернула налево, как всегда, одна.
В дальнем углу кладбища под молоденьким деревцем авокадо лежал простой квадратный камень с традиционным резким орнаментом рохос по краям и коротким именем посередине. Кончита откинула за спину тяжелые косы, опустилась на колени перед могилой, зажгла свечу и положила на камень подношения: куколку-початок, сласти и цветы.
— Здравствуй, братишка.
Авокадо ответило ей перешептыванием листьев, которые тускло поблескивали в мягких лучах занимавшегося рассвета.
В девять лет Кончита узнала от своего отца о том, что на самом деле является его приемной дочерью. Сеньор Ортега открыл ей кое-что о ее происхождении, но часть истории пообещал рассказать, когда настанет время. Девочка привыкла доверять отцу, и даже его горькие откровения не подорвали этого доверия, а потому она терпеливо ждала назначенного часа и только раз в год в полном одиночестве приходила к могиле единственного родного по крови человека.
