— Понял теперь, какая в той траве силушка? — уже откровенно веселясь, полюбопытствовал жрец.

Марчелло торопливо влез в штаны, распахнул дверь в горницу — и всю усталость как рукой сняло.

— Да что вы ржете, мужики? Грамотные люди, а над горюшком моим насмехаетесь!

Горем селянина оказался выдающийся и, вероятно, ни правым, ни левым кулаком не сбиваемый стояк.

— Ты зачем этот мешочек-то взял? — кое-как вымолвил сквозь смех и слезы Марчелло.

— Ну дык это... Лежало! — уверенно ответствовал сосед. Брови на высоком загорелом лбу сложились домиком: — Помолись, преподобный!

— Как я тебе помолюсь? Боги милостивые, помогите моему ближнему вздрочнуть так, чтобы напасть его ветром сдуло?

Теперь уже утирали слезы все трое.

— Завтра за сегодня вспашешь, — предложил Марчелло. Подмигнул: — Это тебе во искупление за тяжкий грех зачтется. Да, Ансельм?

— Какой-такой тяжкий грех? — искренне опешил селянин.

— Какой... Ты разве у лекаря мешочек стянул? Больница-то не чья-нибудь. Ваша, общая. Что ж ты себя и своих обкрадываешь? — уже тихо и серьезно объяснил историк.

В центре стола возлежала огромная оранжевая тыква. По размерам вполне сопоставимая с девятимесячным животом Герды. А может, ее живот вышел под стать богатому яркому плоду. Оборотица заметила умильные улыбки Ансельма и Ягны, которые откровенно сравнивали ее и тыкву. Остальные селяне, заглянувшие в гости, больше интересовались диковинным овощем, чем девчонкой на сносях. Ее мама — тоже.

Герда украдкой вздохнула. С другой стороны, хоть за одним столом теперь изредка сиживали, сестер и брата от нее не гоняли. Отчим по-прежнему морду воротил, но давняя взбучка Саида, покровительство Ансельма и поддержка Марчелло ограждали ее от откровенной злобы с его стороны. Все лучше, чем прежде.

— Ну как, мы пробовать ее будем али любоваться? — нарушила тишину деловитая хозяйственная баба.

— Любоваться, — поэтически вздохнул Ансельм.

— Про-о-обовать, — мечтательно протянула старшая из сестренок Герды. Год выдался урожайный, крестьяне ели досыта, но она, кажется, могла все лопать и лопать, оставаясь при этом тоненькой, как свирель. Не в коня корм.

— Пробовать так пробовать! Герда, ваш Милош ученый сказывал, как это чудо-юдо готовить? Не потравимся?

— Отчего же травиться-то? Сейчас вот кусочек на салат пойдет, столько на всех-то хватит? А это на суп, — и Герда плавно взрезала плотную, твердую корку. Горницу жреческой части дома наполнил непривычный, густой, сладковатый запах.

Работа в руках соседок закипела. Кто-то запел, прилаживая старую частушку про капусту к новому овощу. Мама молчала, глядела на нож в своих руках, но дочки-оборотицы не сторонилась. В животе зашебуршилось проснувшееся дите.

— Ма-а-ам, — Радко потянул за юбку. Герда хотела было заметить, что занята покуда, готовит, но лицо ее шкодливого ребенка оказалось непривычно угрюмым и даже сердитым.

— Да, сынушка? — спросила, когда они вышли из шумной хаты в светлый, залитый закатным румянцем двор.

— Не хочу маленького, — выпалил сын и уставился на ее живот.

Герда мягко присела на чурбак и внимательно всмотрелась в сумрачные глаза Радко. И с чего бы вдруг? Радко просиял ярче солнышка, когда в свое время родители объяснили ему, что у мамы растет животик, в котором прячется кроха, его братик или сестричка. С восторгом слушал первые толчки малыша. В деревне с редкой серьезностью воспринял себя маминым защитником, пока папы нету рядом. Вместе с родителями выбирал имя, подходящее и для мальчика, и для девочки.

Так что случилось? И не сегодня случилось... Герда припомнила то, чего не замечала из-за нарастающей тревоги. Беременность будто бы протекала легко, спокойно, но вот второй ребенок ее мамы от первого брака, от мужа-вервольфа, родился мертвым. Может быть, глупости, но она волновалась, шла последняя неделя, и Радко невольно доставалось меньше внимания. А ведь сын реже подходил к ней, обнимал ее живот, кажется, давно не разговаривал с малышом.

— Почему не хочешь, сын? — ровно, но без привычной ласки спросила Герда.

— Не хочу брата. И сестру не хочу. Они плохие, — по-взрослому ответственно сказал Радко.

Значит, не просто малыша, а именно брата или сестру... Все верно! Давеча ее сестры здорово подрались, насилу их растащили по разным углам. А сегодня утром брат устроил откровенную подлянку младшей сестре, та отомстила, завязалась очередная склока, обоих заперли дома. Именно поэтому смотреть тыкву пришла только старшая, не провинившаяся сестра. Порой они жили мирно, можно сказать, любили друг друга. А иногда ровно с цепи срывались.

— Не нравится тебе, что мои сестры с братом собачатся?

— Не нравится.

— Но они у меня есть. Я их люблю, дружу с ними. Не всегда по-доброму поговорить выходит, что у меня с ними, что у них между собой. Но ведь и хорошо бывает. Как на реку на той неделе ходили. Понравилось?

— Здорово было, — тут же разулыбался Радко. Все-таки долго хмуриться у него не получалось. Взъерошил кудри отцовым жестом, вспомнил: — И теленка лечили. И Вивьен на лошадке катали.

— Вот видишь, сынушка, — Герда одобрительно коснулась дочерна загорелой щечки ребенка. Подумала-подумала и добавила с тихим рыком в голосе: — И еще, Радко. Хочешь ты или не хочешь, а маленький уже есть.

В карих глазах замерцали хищные огоньки. Верхняя губа дернулась, совершенно по-волчьи обнажая зубы. Оборотица рыкнула чуть громче, прихватывая сына за загривок. Радко зубы не спрятал, но все-таки погладил живот мамы. Нежно, как прежде.

Кажется, эта буря миновала. Но надо бы подстраховаться.

— Ох, пушистик ты мой пузатый. Совсем испереживалась, — Саид снисходительно чмокнул жену в пепельную макушку. — Конечно же, ничего ты не напортила тем, что приехала в деревню и взяла с собой Радко. Растет наш парень, пусть знает, что бывают и такие отношения между родными, пусть учится принимать и прощать. И все ты верно ему выговорила, должен выучить, что жизнь человеческая не по его желанию и прихоти дается.

— Правда? — Герда по-детски счастливо улыбнулась и потеснее прижалась к нему.

Сердце чекиста екнуло. Его не меньше жены колотило накануне родов, со дня на день ждали. И за нерожденного пока ребенка переживал. И за старшего сына, который в четыре года внезапно попал из теплого, затопленного лаской родного дома в довольно сложные отношения Герды с ее семьей. И вообще... Но любимой тревоги досталось больше.

Саид уверенно поцеловал Герду во второй раз, теперь в живот, схлопотал по губе какой-то конечностью малыша и ответил:

— Правда. И я кое-что еще придумал. Нет, не скажу! Сюрприз будет!

Бывшие фёны сами не очень понимали, как так, не сговариваясь, приехали в родную деревню Герды солидной, даже слегка пугающей толпой. То ли экспериментальная площадка на участке Ансельма, где выращивали тыкву и фасоль, привлекла их внимание, то ли прибавление в семействе Саида интересовало, то ли просто выдались последние жаркие летние деньки, и душа просила праздника.

И ведь допросилась.

На площади перед новым деревянным храмом, опрятным, прозрачным, светлым, как его жрец Ансельм, селяне расставили столы. Первое по-настоящему свободное лето уставило льняные скатерти мисками с кислой капустой, картофельными кнедликами, тыквенной кашей, загадочным салатом из фасоли, печеными яблоками, пирожками с богатой начинкой, блюдами с набитой в вольных лесах дичью. Посреди этого сказочного изобилия возвышались кувшины с квасом, медовухой и поздними полевыми цветами.

Шалом отрезал себе сочный кусок оленины, собрался было отведать его... но в поле зрения попал Эрвин, который рассеянно отпивал из кружки квас. И больше ничего.

— Любовь моя, прости за грубость, но ты со своими диетами у меня в печенках уже сидишь.

— Да ну, я не на диете!

— А что же тогда?

— Просто есть не хочется. Наверное, волнуюсь перед выступлением.