— Отставить работу, мы вам обед принесли! — не терпящим возражений тоном отчеканила Зося.
— Слушайте, я как раз спросить у вас собирался. Про Вивьен, — Марчелло дорасчистил стол, все одно на нем еще не зашифрованные книги лежали, забрал из рук Марлен корзинку с едой и бухнул на столешницу, уронив при этом всего одно яблоко. — С Радко такое бывало? Или с твоими, Зося, когда маленькими были? Вивьен всю неделю упрямится больше обычного. И не капризничает, а именно настаивает, демонстрирует, что она хочет конкретную вещь или хочет сделать что-то сама. Даже если ей неудобно.
— А круги квадратами называет? — уточнила Зося.
— Цвета неправильно показывает. Причем она точно их знает, чему-чему, а цветам ее Али с помощью красок научил будь здоров. Но я прошу красный — показывает зеленый. Прошу желтый — показывает синий.
— Было! — хором рассмеялись обе мамы, и молодая, и седая. Герда посмотрела на Радко, который серьезно изучал половинку яблока, и прикрыла рот ладошкой: — Ой... Так у сынушки совсем недавно прошло, а началось-то зимой, в два с половиной годочка. А твоей маленькой четыре.
— Стойте, — Марлен наморщилась, потерла виски. — В детях ни лешего не понимаю, но на память не жалуюсь. Марчелло, ты сказал, упрямится больше обычного, как будто это не здесь началось. А Вивьен, когда вы только приехали... — она умолкла и жестами изобразила то равнодушное, отрешенное состояние, в котором девочка находилась первые недели в Блюменштадте.
— Верно. Упрямилась там, в Пиране. Потом по дороге и здесь, — Марчелло нервно дернул рукой, — Потом снова заупрямилась, но не как сейчас, а по-другому. Уж простите за грубость, как будто достать нас с Али хотела. На прочность проверяла, что можно, что нельзя.
— Ну я тебя поздравляю, милый... кто ты мне? Зять? Невестка? — хохотнула Зося. — Поздравляю, потому что и Радко, и мои оболтусы в свое время доставали нас точно так же. Года в два с чем-то.
— И? — густые брови крепко склеились над синими глазами.
— Вивьен как будто заново проживает то, что должна была прожить раньше. По твоим словам выходит, что раньше не могла, то у кормилицы жила, то отец ее на нянек бросал, не его вина, конечно. А сейчас ты постоянно с ней, Али отлучается ненадолго, у нее нормальная спокойная семья. Теперь — можно. Все в порядке. Она похожа на обычных детей.
Радко вскинул голову и втянул носом воздух. Вскочил, не выпуская, однако, из руки яблоко, и кивнул на дверь:
— Папа.
— Папа и дядя Али, — подтвердила Герда, но продолжала почему-то принюхиваться. Растерянно прошептала: — Третий запах есть, будто и новый, и родной.
Вся пестрая компания, за исключением Вивьен, заинтересованно повернулась к двери. Вскоре в проеме показались две головы, с длинными и короткими иссиня-черными кудрями.
— Кого еще не хвосте притащили, ну, выкладывайте! — потребовала Зося. — Герда почуяла, закатывайте глаза обратно.
Али, тепло улыбаясь, подошел к матери и встал у нее за спиной. Саид взъерошил кудри и попросил:
— Мамуля, ты только не очень падай, хорошо? — и уступил дорогу смуглому черноволосому великану.
В саду дома, где поселилось разраставшееся в последнее время, как на дрожжах, семейство командира Фёна, царило настоящее сладкое безумие. Местами даже в буквальном смысле. Стол ломился от пирогов с яблоками, капустой и курятиной, воздух полнился горьковатым чужеземным запахом кофе и привычным — пряного меда.
С улицы постоянно кто-то приходил, одни топтались в сторонке, любуясь чужой радостью, другие пожимали руку Милошу, задавали пару вопросов, дивились на гербарии, механические часы, карты, говорили Зосе, что она чудо как хороша в кружевном платке, спадавшем с головы на плечи, стаскивали кусок пирога себе и парочку «детишкам» и деликатно оставляли путешественника его родным. Родные были дружелюбны, но гостей не задерживали.
Чуть в стороне, у сарайчика, на своем привычном рабочем месте устроился Богдан. Глаза старика видели слабо, зато руки помнили каждый инструмент и безупречно различали разные виды древесины. А сейчас он медленно, кропотливо выстругивал тело игрушечной птички и не задавал себе вопросов, зачем понадобилась детская забава его давно выросшему старшему внуку.
В другой стороне, под молодым ясенем в кресле на колесах сидел Арджуна. Он будто бы внимательно читал один из путевых дневников Милоша, но куда чаще посматривал то на толпу вокруг стола, то на желтеющие листья над головой на фоне умиротворенного вечернего неба. Под рубашкой он хранил мешочек с локонами своего старого друга, перед собой видел собравшихся вместе троих мальчишек, которых беспричинно считал чем-то средним между своими друзьями и своими детьми, а их собственные дети, пока только двое, но кто знает, кто знает, их дети играли рядом среди увядающих цветов.
Комментарий к Глава 1. Осенние цветы Дорогие читатели!
Во-первых, заявляю, что автору нисколечко не стыдно за тонные тонны флаффа в этой главе )))
Во-вторых, я догадываюсь, что хочется разговора Зоси и Милоша. И он будет! Просто разговор между мамой и сыном после пяти лет разлуки, когда они даже переписываться (в отличие от Али) не могли, — дело серьезное. Он будет, но не в этой главе. Я не решилась перегружать главу аж двумя подробными разговорами при встрече.
И, в-третьих, автор уходит в отпуск от этой работы на пару недель, т.е. до конца майских праздников и еще чуть-чуть :) Вот так ;)
====== Глава 2. Люди как боги ======
— Человеческой милости есть предел, — сказала дрожащим голосом леди Аутрэм.
— Вот именно, — сказал отец Браун. — Этим она и отличается от милости Божьей. Простите, что я не слишком серьезно отнесся к вашим упрекам и наставлениям. Дело в том, что вы готовы простить грехи, которые для вас не греховны. Вы прощаете тех, кто, по-вашему, не совершает преступление, а нарушает условность. Вы терпимы к дуэли, разводу, роману. Вы прощаете, ибо вам нечего прощать.
— Неужели, — спросил Мэллоу, — вы хотите, чтобы я прощал таких мерзавцев?
— Нет, — отвечал священник. — Это мы должны прощать их.
Он резко встал и оглядел собравшихся.
— Мы должны дать им не кусок хлеба, а Святое Причастие, — продолжал он. — Мы должны сказать слово, которое спасет их от ада. Мы одни остаемся с ними, когда их покидает ваша, человеческая милость. Что ж, идите своей нетрудной дорогой, прощая приятные вам грехи и модные пороки, а мы уж, во мраке и тьме, будем утешать тех, кому нужно утешение; тех, кто совершил страшные дела, которых не простит мир и не оправдает совесть. Только священник может простить их. Оставьте же нас с теми, кто низок, как низок был Петр, когда еще не запел петух и не занялась заря.
Гилберт Кийт Честертон, «Последний плакальщик»
Баська лениво приоткрыла один глаз и тут же закрыла его обратно. Кошечка появилась на свет на Веселом острове, несколько лет прожила в городах и деревнях Бланкатьерры, а потому, вероятно, еще не привыкла к связи между перекличками петухов, рассветом и «пора вставать». Впрочем, Милош подозревал, что даже усвой Баська эту нехитрую истину, ничто не помешает ей дрыхнуть в постели и с новым знанием.
Он осторожно выскользнул из-под лоскутного одеяла, стараясь не потревожить полосатый клубок, со вкусом потянулся и распахнул окно. Осень баловала теплом и ласковым солнцем после горячки боев и стыни потерь минувшего лета. Не его боев и потерь.
С улицы потянуло запахом скинувшей тяжесть урожая земли и терпким дымком — кто-то спозаранку жег сухие листья. Во дворе Фенрир сосредоточенно закапывал ямку, а вдалеке неуверенно каркнула одинокая ворона и смолкла. Тишина. Блаженная тишина Республики, сжавшей и хлеба, и тела.
Вдруг из окна соседней комнаты послышался характерный звук. Женский стон, приглушенный ладонью или подушкой. Что ж... у Саида было прекрасное начало дня.
Об этом его не предупреждали. Ни Кахал, ни отец. О том, что грань между бойцом-подпольщиком и чудовищем переходят не в безумии драки, не во время допросов — а допрашивал он корнильонцев не раз. Не над гробом дорогого человека и не в глухой тоске одиночества. А дома, в окружении любящих людей, в покое и относительной сытости. Оба командира истратили охапки слов и бессловесных намеков и ни едином звуком не обмолвились, как бывает нестерпимо зрелище счастья самых родных, самых близких. И если к семьям двойняшек он почти привык, смирился, то мама...
