И только Баська, упрямо топтавшаяся на его колене, выпускала коготки ровно настолько, чтобы, чуть покалывая, напомнить ему: он — живой.

— Ты не замерзнешь ли в здешних краях, полоски? — спросил, почесал кошечку за ухом, погладил по спине — и услышал себя будто со стороны. В здешних краях. Не «в наших».

А где они, его края?

Тот старый ельник в княжестве к юго-западу от Йотунштадта они покинули, когда Милош был еще ребенком. Черный Предел, если верить посланию в тайнике, фёны освободили от власти короля и князя, да только он в освобождении не участвовал. Сделал, сколько смог, для рохос, но оставил Бланкатьерру навсегда.

Вздохнул, раздул костер. Дрова ярко вспыхнули, а после изнутри древесины полилось ровное, спокойное пламя. Нечего себя жалеть. Раджи большую часть жизни провел на чужбине, там и погиб. Та же участь постигла и Горана, и Рашида, и только Кахал, счастливчик, закачался в петле под родными небесами.

Но у них было дело и близкие люди, ставшие домом. Он пропустил, по всей видимости, главные битвы в истории Фёна, а родные... Доберется до Блюмештадта, узнает, живы ли они.

Милош потянулся к переметной сумке с едой, но потом отдернул руку. Кусок в горло не лез со вчерашнего вечера. Он лег на спину возле костра, снова погладил Баську, которая тут же свернулась в клубок на груди у хозяина, и засмотрелся на кроны деревьев над головой.

Ветер всколыхнул печальный лес, и с ветвей посыпались рыжие и желтые листья. На миг Милошу почудилось, что над ним простирается волшебное зеленое небо, и оно роняет на землю звездочки.

Справа донесся забытый влажный запах. Милош повернул голову, всмотрелся — и поначалу ничего не увидел. Пришлось встать, пройтись, опять присесть, и только тогда он обнаружил торчащие из травы розовые сыроежки. Тронул подушечками пальцев скользкую, гладкую шляпку. В этом мире росли грибы, созревали мелкие ягоды, цвели скромные цветы — куда им до кроваво-красных лилий на озере Эцтли и пышных пенных орхидей в черных косах у теплого смуглого виска. В этом мире была осень.

Царила осень.

Записку в следующем тайнике он изучал долго и недоверчиво, но в конце концов прикинул, что это слишком не похоже на фальшивку, и теперь неторопливо, цепко глядя вдаль и по сторонам, подъезжал к мельнице.

У этой мельницы была дурная слава. Вроде бы тот хозяин, которого помнил Милош, перекупил ее у прежнего, да только старый мельник, крепкий суровый старик с дубленой кожей, захворал через месяц после продажи и угас в три дня, как свечка. Новый мельник богател у всех на глазах, и не сказать бы, что втридорога драл за помол. Просто ветряк стал крутиться исправнее, муки выходило больше... с чего бы? В зловещих сумерках говаривали, будто вместо дохлой скотинки нынешний владелец прикопал у основания мельницы живьем — то ли кота, то ли петуха. А может, и вовсе человека. Бродили слухи о нескольких путниках, сгинувших в этих краях. Кажется, не обошлось без нечистой силы.

Фёны тогда взялись разобраться с этими слухами, тем более что без всяких шуток один их знакомец направлялся на постоялый двор у мельницы, да так и не вернулся домой. Инженер «Детей ветра» покрутился под каким-то предлогом внутри самого сооружения и доложил, что попросту хозяин сведущ в своем деле и модернизировал механизм движения жерновов. Ганс и Али, которого тогда только-только приняли в призраки, разобрались, что богател мельник, помимо собственного профессионализма, за счет банального обмана крестьян, а поделать с ним ничего не могли. Слишком серьезные у него оказались покровители. Что люди пропадали, тоже не удивительно. Постоялый двор отчасти превратился в настоящий притон, и делались в нем всяческие темные делишки вовсе не мистического толка.

Неужели, пока Милош ходил по морям и плавился под солнцем белой земли, в Черном Пределе все настолько переменилось, что записка товарищей отправляла его на сомнительную мельницу?

Издалека все казалось вполне обычным. Ветряк крутился, как положено, вот уже у постоялого двора он различал суету, естественную для ранней осени. Тряхнул головой. Вдруг показалось? Посмотрел на Баську, которая ехала в корзинке, прилаженной к седлу второй лошади. Уши кошечки стояли торчком и даже наклонились в сторону мельницы. Так и есть. Люди пели.

Вскоре Милош уже различал бледные, по сравнению с рохос, лица, знакомые светлые и темно-русые волосы, широкие, но не столь яркие, как у корнильонцев, улыбки. Рассматривал их, знакомился заново, вслушивался в местный диалект и учился понимать его, различать в интонациях, шутках и намеках истинный смысл сказанного.

— Откуда будешь, добрый гость? — спросил у него мужик с копной пшеничных волос, прибранных под очелье, и умным прищуром внимательных серых глаз.

— Здешний я. Только дома не был пять лет, — окончательно отбросив тревоги, честно признался Милош.

— Погоди-ка... — мужик нахмурился, потер белой от муки ладонью лоб и вдруг просиял: —Не из фёнов ли? Не старший ли сын командира?

Эти слова были сказаны с такой солнечной улыбкой, что показалось несомненным: мама жива. Не смея поверить своему предчувствию, Милош вопросительно приподнял бровь, мол, с чего ты взял.

— Ты на Саида похож.

Нет, определенно, так о покойниках не говорят. Стоп. На Саида? Нет, конечно, Саид и Али, будучи в разных подразделениях Фёна, чаще действовали порознь, чем вместе, но если по княжеству прокатилось восстание, то скорее сражались бы плечом к плечу... Нехорошие, липкие подозрения холодком расползались в груди, но Милош почему-то не хотел обсуждать их с человеком, пусть приветливым и внимательным, но все-таки чужим. Он старательно изобразил вежливую улыбку, кивнул, спрыгнул с лошади и спросил:

— А где хозяин мельницы? Мне бы переночевать.

— Дык я и есть нынешний мельник-то, — весело подмигнул ему светловолосый. Мельник. Не хозяин. Сколько вопросов! — Заночуешь, мил человек, и постель тебе мягкая будет, и еда вкусная, и коняг твоих пристроим, и зверюгу... Ох, баловница, ты в какой драке хвост потеряла? — а это уже Баське.

— На Веселом острове все кошки такие, куцехвостые от рождения, — объяснил Милош и посадил животинку себе на плечо.

— Чудной мир! Ну, идем, идем, лошаденкам корму зададим! Тебе, поди, с сумками-то помочь? Здоровые какие.

На самом деле переметные сумки оказались намного меньше, чем Милошу мечталось, но все-таки подавляющую часть собранных в экспедиции материалов везли в Лимерию. Себе он забрал разнообразные мешочки с семенами, дневники, механизмы, в том числе замки для огнестрелов, несколько папок с гербариями, карты, кое-какие предметы из культуры рохос и, само собой, подарки. Правда, как четвероногие трудяги везли эту поклажу?

Стены дома, три четверти которого отвели под постоялый двор, пахли детством, бревенчатыми укреплениями землянок. Не глиняные хижины рохос и не пропитанный солью и влагой корпус каравеллы. Хозяйка, молодая, робкая, но расторопная женщина, принесла ему свежайший пшеничный хлеб, миску с гречкой и грибами, клюквенный кисель. Не маисовую лепешку, бобовый суп и кофе. Левую руку жег серебряный браслет, шнурок, на котором висел резной амулет, свивался удавкой.

Мельник подошел к нему, явно намереваясь присесть рядом и почесать языком, но, видно, прочитал что-то на лице своего гостя, хлопнул его по плечу и оставил в относительном одиночестве. За соседним столом смеялись и пели, лихо стукались друг о друга кружки с медовухой. За другим столом двое хмурых крестьян обсуждали закон о земле и, кажется, не слишком одобряли политику новых властей. Говорили друг другу, мол, что за порядки такие? Воевали за землю и вроде получили ее, но как-то не так. Ни продать ее, ни заиметь надел больше отмерянного.

— А зачем тебе кусок поболе? — крикнул парень, сидевший за веселым столом. — Батраков себе нанять да стать барином заместо старых бар?

— Молчи, сопляк, мал со мной спорить, — огрызнулся тот из недовольных, у которого в волосах проглядывала седина.