Саид вернулся в лазарет, поцеловал пришедшую в себя маму и поспешил дальше, надеясь, что еще успевает.

Знахарь вольных братьев виновато развел руками, но Саид и без того догадывался. Присел на лежак рядом с Хорьком, прижался щекой к его изуродованной огнем щеке, обрадовал напоследок:

— Мамочка моя очнулась. Шалом уверяет, что поправится.

— Ой, спасибочки тебе, аж на душе легко стало! — из последних сил веселясь, отозвался бывший разбойник, вольный брат и герой молодой республики. Сквозь туман близкой смерти в глазах мелькнула привычная хитринка.

— Я буду скучать по тебе, Хорек, — сквозь слезы улыбнулся Саид.

— Буэнавентура***.

— Что, прости?

— Мамка моя... грамотная была, книжками баловалась... Вот и назвала меня чудно: Буэнавентура.

— Прощай, Буэнавентура. Уходи свободным.

Глава посвящается памяти Буэнавентуры Дуррути, одного из виднейших анархистских лидеров времен Гражданской войны в Испании 1936—1939 гг. Будучи убежденным анархистом, Дуррути сумел разглядеть в коммунистах Испании своих союзников и вместе с ними сражался за свободу республики. Погиб во время обороны Мадрида в ноябре 1936 года.

È questo il fiore del partigiano,

o bella, ciao! bella, ciao!

bella, ciao, ciao, ciao!

È questo il fiore del partigiano

morto per la libertà!

«Bella Ciao»****

Конец второй части

Комментарий к Глава 24. Саид. Плата за республику * История Юдифи переделана автором для нужд главы и с библейской историей схожа лишь в общих чертах.

«Единственная церковь, которая даёт свет — это горящая церковь». Эту фразу нередко повторял испанский анархист Б. Дуррути

Образ Хорька не имеет никакого отношения к подлинному историческому Дуррути. Общими у них являются лишь анархистские взгляды, имя и слова о горящей церкви. И, пожалуй, смерть за республику.

С итальянского.

Эпиграф:

Сегодня утром я был разбужен

О, белла чао, белла чао,

белла чао, чао, чао!

Сегодня утром я был разбужен

И увидал в окно врага!

Постэпиграф:

То будет память о партизане

О, белла чао, белла чао,

белла чао, чао, чао!

То будет память о партизане

Что за свободу храбро пал!

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Музыкальная тема главы: «Bella Ciao» в исполнении оркестра Горана Бреговича (http://pleer.com/tracks/9933444VcSO).

====== Часть III. Ветряная мельница. Интерлюдия 5. Болотный камень ======

Там, где леса зеленеют столетнею медью,

Чудится мох на деревьях живым малахитом,

Корни сплелись для земли и скелетом, и сетью,

Там, под истлевшей листвою тропинка укрыта.

Вьется тропинка, лукавя, то прямо, то криво,

Манит на свет, что дрожит в серебре паутинок.

Небо раскинуло плат над задумчивой ивой,

Сон навевает постель из осок и кувшинок.

Путник, не спи! Осторожнее! Ива — сухая,

Слышишь ли хохот среди переломанных сучьев,

Чуешь ли ты, что вода под осокой — гнилая,

Слышишь ли в треске рогоза шипенье гадючье?

Стон-причитание доброму гибель пророчит,

Солнечный луг обернется коварной чарусой.

Прочь убегай и не медли!.. А впрочем, а впрочем,

Можешь остаться, коль ты не считаешься трусом.

Там, где у черной коряги сошлись три дороги,

Белый багульник напитан русалок слезами,

Где под луною не властны ни бесы, ни боги,

Путника смелого ждет заколдованный камень.

Первого гостя дождалась однажды трясина.

Лесом осенним скрипел обездоленный ветер,

Вторил ему на прощание крик журавлиный.

Только вот путнику некогда плакать о лете.

Камень сыскал он заветный у древней коряги

И окропил его спелой, рубиновой клюквой.

Коль не обманут старинные дедовы байки,

Утром те ягоды вправду рубинами будут.

Брызнул закат в драгоценные бусины ягод,

Черные воды болота блеснули агатом.

Ночь продержаться, а после без муки и тягот

Станет счастливчик в мгновение ока богатым.

Ночь подступила бесшумно, лишь ласковый шорох

Листьев рогоза дарил ему песню покоя.

Вдруг засияло. Не сон наяву и не морок,

То бриллианты мерцали — дотронься рукою.

Брызнул рассвет, и слетели на камень пушинки,

Малые птахи за спелой рубиновой клюквой.

Нынче у черной коряги справляли поминки,

Плакал слезами русалок невинный багульник.

Солнца кувшинок белели в зеленых ладонях,

Ива сухая купалась в живой благодати.

Путник второй объявился, прекрасен и строен,

Встал он у камня и меч обнажил на закате.

Вспыхнула знатная сталь — рукотворное чудо.

Хор лягушачий завел восхищенные трели,

Всхлипнули жалко болотные бедные руды.

Черные воды пахнули горчинкою эля.

Путнику злата не надо, рубины — пустое.

Вызов он бросить пришел суеверной тревоге.

Ночь продержаться для храброго — дело простое,

Там, где у черной коряги сошлись три дороги.

Месяц плеснул серебром на дремотные травы,

Зыбкую темень подернуло белым туманом.

Гость усмехается: где же русальи забавы?

Сталью отвечу на все мертвяковы обманы.

Искорки солнца в невинной росе засияли,

Скорбным венком над корягой заплакал багульник.

Капельки клюквы алели на брошенной стали,

Там, где под камнем остался отчаянный путник.

Вешнее солнце трясину озябшую грело,

Ветер тревожил деревьев продрогшие кости.

Розовый жемчуг дарили побеги подбела,

Камень встречал заколдованный третьего гостя.

Тронули грубые пальцы засохшую иву,

Тронул коварную кочку проверенной палкой,

Замер он, слушая пташек шальных переливы,

Запах багульника плыл над могилой русалок.

В коробе путника места — довольно для дара

Топей погибельных. Соки змеиного корня,

Листья брусники и клюквы спасают от жара,

Жарко железу болотному в знающем горне.

В коробе полно. И сумерки полны печали,

Маетно сердцу и сладко от вешних дурманов.

То ли русалки у путника сердце украли,

То ли он сам подарил его белым туманам.

Брызнул рассвет в драгоценные бусины ягод,

Клюквы последней на камне две щедрые горсти,

Солнце смеется в воде. Из-под черной коряги

Бьется источник — умыться бы сонному гостю.

Там, где леса зеленеют столетнею медью,

Чудится мох на деревьях живым малахитом,

Корни сплетают пути между жизнью и смертью,

Там для тебя, если зорок, тропинка открыта.

Вьется тропинка, лукавя, то прямо, то криво,

Манит на свет, что дрожит в серебре паутинок.

Небо раскинуло плат над зеленою ивой,

Плещет источник в венке из веселых кувшинок.

Там, где у черной коряги сошлись три дороги,

Белый багульник влюбленными вскормлен слезами,

Где под луною не властны ни бесы, ни боги,

Ждет — не тебя ли, мой друг? — заколдованный камень.

====== Глава 1. Осенние цветы ======

Лес пах осенью.

Приближение холодов смутно угадывалось в Иггдрисе, ощущалось в горах, но именно здесь, на равнине, под сводами еще зеленого леса Милош остро, не собой сегодняшним, а давней детской памятью уловил тоскливые и светлые осенние блики.

С ветки сорвался игривый золотистый листок. Его братья, зеленые и крепкие, висели как ни в чем не бывало и тихо шептались о своем, а он, одинокий, плавно покачиваясь, плыл в воздухе. Милош бездумно подставил раскрытую ладонь и поймал этот лист, погладил нежную поверхность, в которой теплилась жизнь, медленно утекая сквозь пальцы... Свои собственные пальцы он воспринимал как чужие. Все его тело, могучее, надежное, отказывалось ему служить. Словно это не он, а некто посторонний, незнакомый гладил кору сосен, дубов и ясеней, разжигал костер с помощью еловой паутинки, аккуратно собирал мелкие ягоды брусники, пользуясь руками и зрением того мальчишки, который жил давным-давно, лет семнадцать-восемнадцать назад. Где был он сам? Остался ли на разоренном кладбище рохос близ Сорро, а может, упал в синие волны вместе с телом Джона О’Рейли, или тихо, как эта вот паутинка, сгорел в прощальном объятии Шеннона, развеялся пеплом его самокрутки.