Посреди одобрительного гудения послышались отдельные проклятия. Лицо Хоря смягчилось, и он заметил вполголоса, уже одной Герде:

— Веришь ли, как будто боль мою с лица этот огонь слизал.

— Тебя покалечил барский огонь. Или не только?

— Барский. А крепость нашу, то, что баре с нами творили, разве орден не одобрял?

— Одобрял, — медленно ответила оборотица. Принюхалась к людям, к себе, почуяла соль на щеках молоденького служителя. — А в этом храме память моя. С мамой службу слушала. Над бабулечкой моей тут молитвы читали... Приговоры выносили, и это помню. И еще... Хорек, милый, жрецу-то я дюже сочувствую, не сочти за слабость. Добрый он.

— Добрый, — кивнул бывший разбойник. Нахмурился, почесал безволосую бровь. — Надо было, что внутрях, вынести, конечно. И пусть бы он верил, служил... но не здесь, Герда. Тут стены кровью пахнут, мясом паленым пахнут.

— Пот еще. Ну, тех, кто храм этот строил.

— Эк ты! Что ж теперь, палить не надо было?

— Да вроде надобно... У людей, видишь, праздник. А так-то... Не знаю. Думаю.

Хорек обнял ее и поцеловал в волосы, с которых от его прикосновения случайно сполз платок.

— Эх, был бы я по девчатам, попробовал бы отбить тебя у Саида! Не отбил бы, а все одно попробовал!

Герда засмеялась, прогоняя весельем тоску по мужу и сыну. Первого не видела с неделю, второго — с месяц.

— Ох, Пламя Милосердное, спаси-защити! Ох, люди, мертвяк, мертвяк явился! Грех это, храм горит, люди, покайтесь! Мертвяк!..

А вот и признал ее один из соседей. Эффектное, как сказала бы Марлен, появление.

— Живая? — серые глаза в сеточке морщин уставились на нее опасливо и подозрительно.

— Жива, матушка, — Герда поклонилась родительнице, легко, а не как положено, до земли. Кивнула злому и напуганному отчиму. Улыбнулась было опешившим сестренкам и сторожкому брату, да тех утащила от нее подальше тетка. — Жива. Я тогда к фёнам подалась-то, из неволи барской. Замуж вышла, сынок у нас, три годка вот-вот...

— Этот муж что ли? — угрюмо спросил отчим и кивнул на Хоря, который на почтительном расстоянии пас подругу.

— Друг, — покачала головой оборотица. — Мужа моего, коли повезет, утречком повидаете. Он тоже из фёнов. С сыночком пока познакомить не могу, прости, матушка, в тылу он остался. А звать его — Радко. Радость наша.

— А чего ж явилась? У фёнов кисло стало? — грубо продолжал допрос мужик, не ведавший, должно быть, что порядком испытывает терпение бывшего разбойничьего атамана. И не только его.

— По поручению фёнов и явилась. Больницу у вас открывать будем, травницей я стала. Нюх мой волчий пригодился, травы лекарственные понимать, грибы да ягоды. Видишь, — а это уже отчиму, глаза в глаза, — у мудрого хозяина всяко сгодится, к делу приладится, а худому золото дай — в кабаке пропьет.

— Ты, волчье отродье! — отчим шагнул к ней, прицелился оттаскать за косу — и замер. В кадык ему едва не ткнулся длинный боевой нож.

— А батюшку дурным словом хаять не смей, — мягко предупредила Герда.

— К матери и близко подойти не надейся. Слышь, Эльза?! Запрещаю тебе балакать с этой!.. этой...

— У вас из «Алых платков» кое-кто имеется, али ты забыл? Я пошепчу подругам, что ты жене с родной дочерью видеться запрещаешь. Ну, бывайте. С восходом солнышка и мысли светлее, побеседуем. Правда, матушка? А пока пойду я. Устала очень.

Над соломенными крышами, умытыми праздничным солнцем, зловеще высилась почерневшая от копоти башня. Саид и Арджуна с усмешкой переглянулись: вольные. Фёнам были чужды их показательные выступления вроде подпалить что-нибудь, устроить публичную порку или, наоборот, раздать отнятое у очередных аристократов и купцов, красиво, широко швырнуть в толпу золото и серебро, открыть, проливая половину на землю, драгоценное вино. И все-таки эти шальные выходки обладали особым очарованием, сумасшедшинкой нового мира, и крестьяне, забитые, заезженные, скрюченные в три погибели, распрямляли плечи и тянулись к ним. Вольных любили. Жители освобожденных деревень и сами фёны. Тех вольных, что остались на их стороне.

Но были и другие. После казни предателя во дворе замка Баумгартенов часть его оставшихся на свободе товарищей куда-то исчезла. Они потом долго корили себя, а толку? И в колоды их не посадить было, не удержать поперек воли.

После беглецы объявились. Звали они себя уже не вольными братьями, а коротко — Волей. Били в спину и оставляли после себя записки. Убили троих фёнов, троих вольных братьев, одну женщину из «Алых платков». И вот тогда, тогда-то фёны вспомнили все: долгие годы своей упорной работы, просветительскую деятельность «Детей ветра», ту неприглядную роль, которую приняла на себя Зося, когда одним ударом, прибавив себе немало уважения среди мужской части зрителей, обезглавила предателя.

Фёнов оценили. Их жесткую, страшную открытость, их помощь подопечным в деревнях на протяжении многих лет. Оценили, сравнили с делами Воли, и последней не осталось места в Черном Пределе. Одних крестьяне отловили сами, другие бежали в горы или еще куда. Опасность неприкаянным призраком дрожала посреди ясного полдня восстания, ведь могли вернуться, вновь начать убивать...

Однако на уныние времени не наскребли.

Выматывающие странные осады, когда воины не могли пополнить запасов, но и сражаться тоже не получалось — то лучники восставших возникали из ниоткуда, то призраки, упыри и прочая мерзость — эти осады оправдали себя. В двух замках распахнули ворота. Из одного бежали. Замок Теодора открыли изнутри те самые парни во главе с рыжим, которых в свое время изрядно озадачил Арджуна. Увы, Георга, коему фёны буквально мечтали выпустить кишки, за стенами не обнаружили, зато Шалом помог разродиться его жене. Бывшие воины нестройными рядами переползали на сторону мятежников.

Главная цитадель княжества, Шварцбург, неумолимой ненасытной громадой нависала над молодой республикой. Она заглатывала, всасывала, впитывала в себя верных короне людей и время от времени наносила удары по освобожденным поселениям, чаще всего тем, где защитники из фёнов, вольных братьев и самих крестьян были в дефиците. Расчет оказался верным. Пара сожженных дотла деревень и ряды шибениц с изуродованными висяками вдоль дорог, и вблизи Шварцбурга народ зашептался, мол, а сдалась нам такой ценой эта свобода. Южная и северная границы Черного Предела не волновали восставших, там дружественные силы добивали собственных землевладельцев. Еще севернее, в Волчьих Клыках, той их части, что была отрезана от остального массива глубокими ущельями и географически выделялась в обособленную единицу, подняли головы гномы, которые больше двадцати лет терпели владычество Грюнланда. А вот с востока изрядно доставали войска его величества.

Отражать удары с восточной границы и ждать подвоха изнутри они дольше не могли. Главную цитадель необходимо было взять. Собственно, именно к ней держали путь стрелки Фёна под командованием Арджуны. Планировали дать роздыху себе и коням до рассвета и помчаться к Шварцбургу. Аккурат в канун соботок.

В солидном, просторном, сложенном из дубовых бревен доме, где многие годы обитали жрецы, разводили суету Герда, местный знахарь, в чьей компетентности она успела убедиться, пара помощниц и вездесущая малышня под ногами. Хорек, Саид и Мария добавляли шуму в этот бардак. Арджуна с достоинством изучал до дыр засмотренную карту.

— Знала бы ты, что о твоей жене говорят, пока тебя нету, — смешливо фыркнула Герда, когда во время очередного рейда мимо Саида тот откровенно прихватил ее за бедро.

— Кто посмел? — дурашливо нахмурился Саид.

— А дружок твой, Хорь! Говорил, мол, кабы по девчонкам был, так попытался бы отбить меня у тебя!

Комната слаженно заржала, как могут ржать только люди, готовые назавтра встретить смерть.

— О как, — лучник разворошил кудрявую голову и с обидой уставился на ехидную обожженную физиономию. — А коли ты сейчас не пытаешься отбить меня у Герды, так выходит, по-твоему, я страшный?