Вдруг они одновременно потянулись друг к другу, губы коснулись губ, и Милош долго, с удовольствием, обстоятельно целовал Дика, отвечая на его уверенный, умелый поцелуй.
Кончита проснулась на рассвете, кое-как заставила себя выползти из-под руки Милоша и отправилась на кухню — собирать корзинку для их вылазки на море. Подходя к комнате мамы, замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Толком не понимая, зачем, тихонько поскреблась в дверь. Знала, что мама тоже привыкла вставать ни свет ни заря.
— Доброе утро, мамочка, — Кончита чмокнула в щеку действительно не спавшую женщину, которая при свете масляной лампы старательно писала заданное дочкой упражнение. Грамота давалась Иолотли с трудом, но она не сдавалась.
— Доброе утро, милая. Вы после завтрака уходите?
— Да... И до ночи, наверное.
В груди кольнуло. Раз, другой. Что-то незнакомое, пугающее, ужасное ввинчивалось изнутри, горло сдавило в спазме. Кончита тряхнула головой, присела на пол у ног мамы и зачем-то затеребила ее белоснежную мантилью, новую, тонкую, которую выбрал для нее Милош.
— Деточка моя, — ласково проговорила Иолотли. После исповеди в нее будто новую жизнь вдохнули. Почти разгладились горькие складки в уголках губ, из голоса исчезли плачущие интонации, из глаз — неизбывное чувство вины. Она совсем освоилась с Кончитой, с удовольствием пробовала разные ласковые обращения, вышивала для нее, готовила, часто приносила им с Милошем завтрак в постель.
Может быть, и завтра принесет. В последний раз.
Чужое, властное, бесцеремонное стиснуло незримым кулаком ее сердце, бухнуло в горло, в живот, разлилось по телу чем-то гораздо более мучительным, чем огненная лихорадка. Кончита уткнулась лицом в колени мамы, ее затрясло, холодный пот противными ручейками заструился по бокам.
— Ох, деточка моя, — повторила Иолотли и ласково укрыла своего несчастного ребенка — руками, мантильей, всем своим нерастраченным за долгие годы теплом.
Голубое море ослепительно сверкало в лучах щедрого жаркого солнца. От этого голубого, золотого, сияющего, чистого кружилась голова. Или от того, как искрились капельки на смуглой коже Кончиты, как ее влажные черные косы облепляли высокую обнаженную грудь... Милош не удержался и в который раз припал губами к ее солоноватому от морской воды соску, едва не мурча от удовольствия, покатал его на языке, скользнул пальцами по животу, задрожавшему от ласки, ниже, ниже, туда, где так тепло, уютно, влажно, знакомо до каждой складочки... Они любили друг друга ранним утром, когда только пришли сюда, и ветер был еще свежим, легкомысленным. Он хотел любить ее и теперь, чуть уставшую от долгого заплыва до одинокого валуна и обратно, темную, жаркую, на обжигающем белом песке.
— Ты такой красивый, знаешь? — выдохнула Кончита ему в губы, пробежала своими удивительными, все понимающими пальчиками по его груди, зарылась в волосы внизу, нежно, будто брала в руки крошечного хрупкого зверька, обняла ладошками его член.
— Ты мне говоришь или ему? — а какая вкусная кожа здесь, за ушком, вкусная и шелковая, и в изгибе шеи, и в ямочке между ключицами, и эта родинка на плече... У нее было совсем мало родинок, и Милош с закрытыми глазами мог бы найти каждую.
— Обоим. Вы друг друга стоите.
— Они тоже друг друга стоят, — он сжал в своих огромных ладонях так чудесно умещавшиеся в них груди, поймал губами беспомощный стон, подхватил Кончиту на руки и вынес из моря на берег.
Черные косы разметались по серебристому под солнцем песку. Так черный орнамент разбегался по серебру его браслета. Так подкрадывались к свету его сердца ядовитые черные змейки.
Они нависли над ним, зашипели, заскользили по нему, и с каждым поцелуем, с каждым ласковым укусом Кончиты его мышцы напитывались этим сладким губительным ядом.
А потом он приподнял любимую за бедра и медленно, очень медленно и вдумчиво опустил ее на свой член, крепко прижал к себе и толкнулся туда, где так хорошо, так мягко... где однажды будет зачат не его ребенок.
«Гринстар» покидала Бланкатьерру ранним утром, и Кончита с Милошем не стали тратить время на сон. Но, несмотря на бессонную ночь и то ли пять, то ли шесть чашек кофе она воспринимала все с удивительной, абсолютной ясностью.
Ароматный кофе, по которому они успели соскучиться в деревнях и в сельве, сейчас казался вкусным до совершенства. Цветы в саду пахли волнующе, тревожно. Воздух, горьковатый от соли, наполнял легкие до предела. Каждое прикосновение Милоша, даже самое мимолетное, оставляло на коже незримый теплый отпечаток. В его единственном прекрасном глазу искрилось все золото мира, а глубокий ласковый голос вызывал дрожь во всем теле.
В порт отправились всей толпой, даже маленького Джона прихватили, и по дороге Кончита вдруг увидела то, что знала всегда, но прежде еще не принимала настолько полно, безусловно. Сорро, с его глиняными хижинами рабочего люди, аккуратными симпатичными домами чиновников и торговцев, монстерами, агавами, розовыми, алыми и белыми цветками лиан, каменными фонтанчиками, широкими полями сомбреро, под которыми таинственно поблескивали черные глаза рабочих-рохос, алыми мантильями корнильонок, птичьим трелями и криками обезьян был невероятно прекрасным.
На площади возле собора, из которого доносились звуки органа, Милош робко улыбнулся и попросил всех подождать. У них еще оставалось довольно времени до отплытия и, в конце концов, без обоих лекарей каравелла никуда не денется, поэтому его просьбу выполнили. Милош устроил Джона О’Рейли на лавке в тени сейбы, взял Кончиту за руку и повел ее в храм.
В такую рань внутри было почти пусто. Лишь служка деловито сновал между лавочками, видно, проверяя чистоту перед утреней, да органист разминался, играя в свое удовольствие. Мягкий свет лился сквозь витражные розы, раскрашивая изваяния, золотой меч, стены, сам воздух всеми цветами радуги.
Они присели на скамеечку у самого входа, и служка не заметил, как Милош обнял ее, поцеловал ее волосы, спрятал ее похолодевшую ладонь в своих огромных надежных ладонях. Кончита опустила ресницы и одними губами зашептала слова молитвы, выпрашивая у Бога, святого Франциска и святого Камило, чтобы ее любимый вернулся домой и застал в живых дедушку, маму, обоих братьев и как можно больше друзей.
Когда она распахнула глаза, грозная и нежная музыка органа вплелась в потоки света, и ей почудилось, что Бог услышал. И пообещал.
Красавица-каравелла, которой удивительно шли новые реи, предназначенные для прямых парусов, с нетерпением ждала своего часа. Застоялась, ох, застоялась она в порту. Только поведет ее к родным берегам не капитан Фрэнсис О’Конор, а его бывший первый помощник, ныне временный капитан Рой. Скучают ли корабли по своим ушедшим капитанам?
Баська не слезала с ее рук, словно чуяла что-то. Ластилась, мурчала и даже не обижалась на поводок. А когда Шеннон расцеловал Кончиту в обе щеки и взял кошечку на руки, та жалобно замяукала и ободрала хозяйку, никак не желая ее отпускать.
— Иди, Баська. Присмотри за этими олухами, как они без тебя доплывут, а? — утешила кошку Кончита и поцеловала бархатное ушко.
Джон, еще больше сдавший за прошедший месяц, улыбался по-прежнему мудро и лукаво, а Кончита долго сжимала его морщинистые руки. Он не доплывет. Все понимали, включая его самого. Но оставлять «Гринстар», оставаться на берегу он отказался наотрез.
Милош... А ведь красивый, красивый же с этой трагической повязкой на пустой глазнице, с этими длинными ресницами на единственном глазу и мягким полудетскими взглядом. Высокий, сильный, храбрый. Оживший герой из корнильонских морских легенд. Ее герой.
— Я ведь все равно твоя, правда, любимый?
— Моя. А я — твой.
Последний поцелуй. Последние прикосновения.
— Venceremos, amada. Patria…
— ...o muerte. Vaya con Dios.***
