— Мы бы потерпели, — задумчиво обронил один из рабочих. — Только совсем тяжко стало. Трое наших умерло за последний месяц. Не выдержали. Как быть? Еще шестерых за два месяца до забастовки?

— Если выступим без оружия, без поддержки герильерос, тогда похороним не шестерых, — пожал плечами Уго. — Как я похоронил дядю, брата.

— А если мирно попробовать? Вдруг? — в который раз за вечер повторил седой работяга, куривший самокрутку еще картиннее Шеннона.

— Они своих рабочих в Корнильоне не пожалели, я же рассказывала про расстрел мирного выступления в столице! — вспылила, наконец, Кончита. — Рохос пошинкуют, не моргнув и глазом!

Рассказывала. Милоша очень впечатлила замалчиваемая здесь, в Бланкатьерре, история того, как в Корнильоне появился парламент. О самом существовании парламента рохос никто не рассказывает, хотя завоеватели, разумеется, поголовно о нем знают. Но даже между собой они предпочитают не обсуждать, что созданию парламента, ограничению власти монарха, целому ряду законов, вроде закона о десятичасовом рабочем дне, предшествовала революция и казнь действующего короля.

Впрочем, и Кончита, и Уго, и он сам, и некоторые другие подпольщики после лекции Кончиты обратили внимание на странное совпадение по времени: дарование корнильонцам определенных свобод — и завоевание Бланкатьерры. Уж не в этом ли причина безбожного ограбления белой земли — ради того, чтобы бросить кость собственным гражданам? Или тут что-то другое? Они высказали гипотезу, которая требовала тщательной проверки... и снова — уже без него.

— Перестань, — прошептала пересевшая к нему поближе Кончита и ласково коснулась ладонью его щеки. — Знаю, о чем думаешь.

— Откуда? И о чем же я думаю? — улыбнулся, потянулся к теплой коже, чуть загрубевшей за годы шатания по стране.

— У тебя вид виноватый. А думаешь о том, что без тебя будет забастовка, будут бои. Что ты плывешь к своим, но бросаешь нас.

— Угадала. Ты всегда меня угадываешь. Глупо, конечно, но мне действительно... стыдно?

— Вот и перестань, — Кончита шутливо щелкнула его по носу. Посерьезнела, поднырнула под его руку и крепко обняла. — Ты привык, понимаю. Привык быть великаном. Любую ответственность берешь на себя, когда лечишь, когда дерешься. Отвечаешь за своих с каравеллы, за своих дома и тех, которые на Шинни. За нас, рохос, тоже. За коров морских...

— А про коров откуда узнала? — тихо рассмеялся Милош.

— Дик, — пожала плечами девушка. — А ты брось мучить себя. Ты большой, Милош. Ты самый большой, смелый и добрый, нет, не смей мне возражать, я тебя люблю, я лучше знаю. Но даже тебя на весь мир не хватит.

— Не буду винить себя, раз уж ты просишь и ты права. Но, знаешь, paloma… Жаль, что не хватит.

К ночи вооруженную забастовку назначили через месяц после отплытия «Гринстар».

От контрабанды оружия все-таки отказались. Просчитали, что риск слишком велик, а от десятка ружей толку — с гулькин нос. Зато среди многочисленных бумаг Милоша прекрасно затерялись чертежи и рецепт создания пороха, а среди инструментов и механизмов, каких не знала Лимерия и тем более другие северные страны, замечательно спрятались механизмы — и, на всякий случай, старый, но проверенный колесцовый замок, и новейший ударно-кремневый.

Рой повздыхал по поводу того, что Милош и Джон забили все, что могли, собранными в экспедиции материалами — записями, семенами растений, гербариями, камнями, костями и всем, до чего они дотянулись и что посчитали важным. Повздыхал, прикинул запасы провизии, рассчитал кратчайший маршрут до лимерийского порта и махнул на своих сумасшедших исследователей рукой.

Последний тюк уложили накануне, и оставшиеся два дня до отплытия Милош мог полностью посвятить своей любимой. И не только ей.

Когда утром Кончита умчалась варить кофе, в дверь деликатно постучали. Вошел Уго, улыбнулся ему одними уголками губ, присел на стул рядом с кроватью. В черных глазах сдержанного рохо затаилась откровенная печаль.

— Мы можем говорить честно, — не то спросил, не то сказал.

— А когда-то было иначе? — улыбнулся Милош.

Уго чуть приподнял брови, что означало у него иронию пополам с обычным философским отношением ко всему на свете.

— Кончита будет ждать тебя?

— Нет... Нет, Уго, я не вернусь. Пока мы плыли сюда, я мог погибнуть во время шторма и на Драконьих землях. Рой отлично управляется с каравеллой, но море своенравно. Я даже не знаю точно, доплывем ли мы до родных берегов. Дальше, если все-таки мы прибудем в Лимерию — я поеду к своим, и наверняка будет драка и не одна. Выживу ли? А уж обратный путь... Слишком призрачна надежда, чтобы обрекать Кончиту на годы ожидания неизвестно чего. Да и она... Она редко участвует в прямых столкновениях, но ты же понимаешь, что с ее характером всякое может случиться.

— Да, — рохо кивнул. Посмотрел на окно — на него из сада запрыгнула Баська. Почесал за ушком мягко ступившую к нему на колени кошечку и вновь посмотрел на Милоша: — Ты уплывешь. Я предложу Кончите стать моей женой. Она всегда будет любить только тебя, знаю. Но ей надо жить. Вдвоем легче, и она может стать счастливой матерью. Мне же достаточно ее дружбы. Если она согласится, и у нас будут дети, я расскажу им о тебе. Если откажется... буду беречь ее. Как получится — с ее характером.

Оба тихо засмеялись, разделяя на двоих восхищение любимой женщиной. Уго достал из-за пазухи шнурок с резным деревянным амулетом и надел его на шею Милошу:

— А тебя пусть бережет вот это.

К Дику он заглянул сам. Заглянул — и на миг потерялся, утонул в чужом счастье. Маленький Джон сидел на руках у Каролины и сосредоточенно перебирал деревянные четки. Молодая мама, кажется, не замечала ничего вокруг и серьезно наблюдала за сыном. Даже не обращала особого внимания на мужа, который вытянулся рядом на кровати и гладил то ее колено, прикрытое цветастой юбкой, то голую пяточку малыша.

— А, Милош! Заходи-заходи! — преувеличенно бодро воскликнул Дик. Он не обладал сдержанностью Уго, и вся его грусть из-за грядущей разлуки с другом выплескивалась то в слишком громком нервном смехе, то в подозрительно блестевших глазах.

— Идем, золотко мое, поможешь маме кофе сварить, — проворковала Каролина, подхватила сына на руки и вихрем унеслась на кухню. Она, как заметил Милош, вообще почти всегда бегала и порхала, видно, компенсируя месяцы неповоротливости во время беременности.

— Мы с Кончитой завтра на весь день к морю, только ночью вернемся. Вот, зашел попрощаться сегодня, — объяснил Милош и присел на кровать.

— Хорошо придумали. Еще бы погодка, как сегодня, продержалась... Ну, продержится, — протараторил лимериец, старательно улыбнулся — но вдруг резко нахмурился и стукнул кулаком по колену: — Как так, Милош! Почему, зачем такая несправедливость! Ты же самый первый из всех, кого я знаю, заслуживаешь счастья. Ты... — и Дик махнул рукой на всякую выдержку. Слезы градом покатились из его огромных светлых глаз.

— Это тоже счастье, — тихо ответил лекарь и ласково сжал плечо друга. Засмотрелся на него, вспомнил... Веселый и смешливый, но весь какой-то нескладный, неудачливый Дик в самом начале путешествия. Славный малый, только все норовил спиться. Дважды едва не погиб, пить бросил — и едва не ударился в блядство. Спасибо, Рой оказался порядочным человеком, и у них вышло даже что-то вроде вполне приличного романа. А сейчас — муж, отец, правая рука сеньора Ортеги, красавец-мужчина, пусть невысокий ростом, зато с доброй, широкой душой. И как от души отплясывал он нерейские рилы и джиги, а Каролина хлопала в ладоши и откровенно восхищалась своим супругом. Пожалуй, ради этого тоже стоило добраться до белой земли.

— Угу, понимаю, — сквозь всхлипывания пробормотал Дик. Уткнулся носом в грудь Милоша, обхватил его руками. Потерся о рубашку, вытирая слезы, и вскинул голову, вновь улыбаясь, на этот раз совершенно искренне.

Их отношения тоже изменились. Поначалу Милош приглядывал за своим непутевым приятелем, и было в этом что-то покровительственное. Потом терзался угрызениями совести из-за влюбленности Дика, а сам Дик искал спасения в постели Роя. Сейчас... сейчас, за последний месяц, и до того в редких письмах они стали, наконец-то, друзьями. Никакого неравенства, никакой неловкости.