Лимериец осекся, отпустил руку тещи, поглядел куда-то в сторону. А потом беспечное лицо его сделалось очень-очень серьезным.
— Я верю Джону, мы все привыкли доверять ему. Но, сеньора Изабелла, я прошу не из блажи какой, не от дури, как Вам думается. Я, — Дик осекся, сглотнул и продолжил, тихо и веско: — Я сам выжил при рождении только благодаря моему отцу. Простите, но я пойду сейчас к своей жене, даже если и Вы, и Ваш брат будете против. Это моя жена и мой ребенок.
Юноша коротко поклонился сеньорам Ортега и прошел в комнату роженицы, не встретив ни малейшего сопротивления. Опешившая сеньора Изабелла не глядя забрала из рук брата графин с текилой и одним махом выпила не меньше трети.
— Каков, а, — только и промолвил бывший полковник.
— Canalla! — оповестил всех вокруг о своем мнении Чико.
— Птица, да ты права, как никогда прежде!
Влажное душное многоголосье сельвы сменила жаркая степная тишь, изредка прорезаемая воем койота. Очередной визит в очередную деревню. Не без грусти покидали они Альчикчик, где познали и горечь потерь, и радость борьбы с болью, болезнью и невежеством. Усыпали могилу Гая жизнерадостными, как он сам, солнечно-желтыми цветками. Милош взял с холмика земли и спрятал в маленький мешочек. Если в Лимерии у Гая и оставались родные, то сам он об этом ничего не знал, но капитану «Гринстар» следовало передать эту память о его матросе. Подпольщикам претили манеры и взгляды истинного аристократа О’Конора, но своих подчиненных он ценил и берег.
За день до прибытия в нужное поселение поредевший отряд разделился. Уго и Шеннон собирались навестить небольшой тайный лагерь Hermanos, которые после жестокого подавления возмущений на одной кофейной плантации задумались о широком вооруженном сопротивлении, а Милош и Кончита следовали прямиком в пункт назначения.
— Уго, дорогой, оставишь нам гитару? — Кончита мило захлопала ресницами, и Милошу подумалось, что этот жест она переняла скорее у него, чем у своей кузины, тем более что в Сорро за его голубкой подобных преступлений не числилось. А откуда у него самого эта манера? Наверняка подцепил еще в родном лагере, благо, выбор объектов для подражания был богатым.
— Оставлю. Будешь распугивать койотов, — флегматично, без тени насмешки ответил Уго.
Так они и оказались у костра вчетвером: Милош, Кончита, Баська и гитара, в обмен на которую Уго и Шеннон взяли обеих лошадей. Пахло раскаленной землей и кукурузным кофе, в припорошенном звездами небе вилась пушистая мерцающая лента Млечного Пути, а из темноты выступали зловещие силуэты опунций.
— Спеть тебе? — Кончита устроилась на его коленях как на подушке и лениво тронула струны. Тем небрежно-очаровательным движением, которое сводило его с ума.
— Спой, paloma.
Тихий, грудной, как у многих рохос, не столь богатый, как у Уго, но по-своему красивый голос выводил страшный в своей прелести романс. Или прекрасный в своем ужасе? Черные, как сама ночь, волосы рассыпались по его ногам, словно крылья бабочки или птицы. Баська пригрелась под боком и лишь косилась почему-то в сторону костра.
Ay muerte tan rigurosa
déjame vivir un día,
un día no puede ser
una hora tienes de vida.
Влюбленный выпрашивал у смерти час, всего лишь час, чтобы повидаться с возлюбленной. У них же было много, много часов на то, чтобы ласкать друг друга и тренировать друг друга в стрельбе из лука, в метании ножей. Чтобы молчать и говорить. Чтобы слышать и видеть. Но и всех этих часов не хватало на самое драгоценное, на потаенную неназываемую мечту.
… vamos el enamorado
que la hora ya es cumplida. **
— Милош, иногда я тебя ненавижу, ты знаешь?
— Иногда и я тебя ненавижу.
Кончита беззвучно застонала, уронив голову на руки. Мы не понимаем. Ты лучше знаешь, как. Ты умная, научи нас. Объясни, мы не понимаем. Эти слова, одинаковые, монотонные, предсказуемые, похожие на какое-то нелепое заклинание, она слышала третий день подряд. Если в Альчикчик привыкшие к относительной свободе рохос почти легко согласились обсуждать прочитанное и высказывать свою точку зрения, то здесь само предложение сначала освоить самостоятельно и объяснить смысл текста своими словами, а уже потом послушать ее объяснение вызывало в великовозрастных учениках приступ настоящей паники. История с Ритой казалась ей теперь милым недоразумением.
Очередную попытку диалога прервали крики на улице. Кончита прислушалась. Кажется, что-то важное и даже из ряда вон выходящее.
В плотном кольце переполошившихся женщин, захлебываясь и бурно размахивая руками, силился связать несколько слов подряд мальчонка лет десяти. Старая знахарка, приковылявшая кое-как из своей хижины, положила руку на лоб и грудь парнишки, забормотала неразборчиво, и вскоре перепуганный ребенок затих. Вскоре у Кончиты перед глазами все плыло от ярости.
Изредка крестьянам, скрюченным непомерной, почти дармовой работой на плантации, удавалось выкроить время на заработки в ближайшем городе. Двадцать три таких счастливца, включая четверых детей, покинули деревню месяц назад. Их возвращения ждали со дня на день, а объявился только один. Мальчик, заикаясь и вздрагивая, сказал, что в сумерках на их стоянку в степи напали. По говору вроде бы корнильонцы, наглые, уверенные в себе, но не похоже, чтобы бандиты. Всех связали и загрузили в какой-то фургон, а парнишке повезло. Отлучился по нужде, его не заметили, а свои не выдали. Едва не писаясь по дороге от страха перед ночной степью, вздрагивая от стенаний койота, он сумел таки проследовать за медленно ехавшим фургоном и добрался до пустынных развалин древнего города рохос. Зачем туда привезли его соседей, его маму и старшего братишку, он так и не выяснил. Решил, что лучше побыстрее добраться до деревни и попросить помощи.
— Ты посчитал корнильонцев? — спросила Кончита.
— Да. Вот, — и мальчик растопырил пальцы на обеих руках. Сжал и снова растопырил. Дважды.
— Тридцать. Ружья, пистолеты, луки, ножи, мачете, что ты увидел?
— Ружья и мачете... кажется.
Мысли лихорадочно метались в голове. Соберись, ты единственная из Hermanos сейчас в деревне! Милош, Уго и Шеннон отправились на какое-то диковинное захоронение, обнаруженное в часе верховой езды от деревни. Она бы и сама присоединилась к ним, если бы не трудности в школе. Мужчины в большинстве своем на плантации, из оставшихся на вылазку решатся в лучшем случае четверо. У них в распоряжении лук, ружье и пистолет. Мачете... толку от них? Но все равно лучше взять.
Через четверть часа из деревни отправились четверо всадников. Один мчался в сторону захоронения, трое — Кончита и двое мужчин — к развалинам города.
То, что лежало на плоском камне посреди бывшей площади, больше походило на разделанную тушу крупной обезьяны, чем на останки человека. Кончита категорически отказывалась верить в то, что это совсем недавно было человеком. Порубленные на куски конечности, рассеченный живот, внутренности аккуратной кучкой — рядом. Одного из корнильонцев бурно рвало в давно пересохший фонтан.
— Нет, — шепотом велела девушка одному из своих спутников, который схватился было за ружье.
Нет. Их всего трое, с луком, двумя огнестрелами и тремя мачете. Двумя пулями и стрелой они снимут троих. Остается двадцать семь. Древний город практически сравняли с землей, и долго бегать по уцелевшим развалинам, заманивая за собой врагов, не удастся. Они застрелят в лучшем случае еще пятерых-шестерых прежде, чем их самих убьют. Что сделают с оставшимися крестьянами до того, как подоспеют Милош, Уго и Шеннон? Разделают с еще большей жестокостью? Увезут в неизвестном направлении?
— Осмотрим все вокруг. Очень тихо, — сказала Кончита, воспользовавшись тем, что выведенная из фургона крестьянка истошно завопила. — Ищем что угодно, что их отвлечет. Ищем пути отступления. Встречаемся здесь.
От воя женщины, которой мачете отрубили кисть, что-то оборвалось внутри. Кончита поползла, всем телом вжимаясь в сухую, колючую, в трещинах, обломках камней и жестких травах землю. Равнодушное яркое солнце жгло, жгло немилосердно, а женщина снова закричала. Что отсекли ей на этот раз? «Святой Камило, помоги, укрепи». Дальше, дальше, невольно считая новые и новые вскрики.
