Когда они встретились, посреди площади лежало уже три расчлененных тела. Разведка не дала ничего. Мелькнула сумасшедшая мысль: а не поджечь ли степь?

— Увезут их в другое место, — возразил один из мужчин.

К камню подвели бившегося в истерике подростка. Его собирался резать другой корнильонец. Да, судя по бурым пятнам на одежде, на каждого замученного приходился один изувер. Все молодые, некоторые растерянные. Трое старых, матерых и равнодушных. Мальчишка взмолился, и острые его коленки звонко стукнулись о камень.

— Оставайтесь здесь, ждите подмогу. Вот пистолет, — объявила Кончита, быстро перевязывая платок на манер странниц некоторых орденов.

— Что ты...

— Ждите здесь. Не выдавайте себя до прибытия подмоги. Что бы со мной ни случилось.

Идеально отполированная сталь мачете ослепительно блеснула в солнечных лучах. Судя по жестам одного из матерых, молодой корнильонец должен был сначала кастрировать мальчишку...

— Именем святого Аурелиано, остановитесь!

Тридцать одна пара глаз как по команде уставилась на нежданную гостью.

— Именем святого Аурелиано, светом Господа нашего умоляю вас: одумайтесь, остановитесь! Вы нарушаете заповедь Его: не убий ближнего своего!

— Ишь, проповедница нашлась! — фыркнул один из матерых.

— Дикари нам не ближние! — расхохотался ей в лицо один из молодых.

Кончита просила, призывала, требовала, умоляла до тех пор, пока ее не связали и не заткнули ей рот.

— Развлечем голубку, прежде чем оприходовать?

— Развлечем. Сама напросилась, пташка, никто не звал!

По перепачканному в пыли и соплях лицу мальчишки слезы текли каким-то невероятным, нескончаемым потоком. В человеке не может быть столько слез. В маленьком еще человечке, худющем, кожа да кости, не может быть столько крови. Но она все текла, и текла, и текла... После того, как ретивый юный палач красивым точным ударом кастрировал подростка, он принялся за его пальцы. На ногах, после — на руках. Не может быть столько крика в человеческой глотке, но ребенок все кричал и кричал — пока ему вспарывали живот, пока корнильонец выковыривал оттуда пьяным от крови клинком кишки. И с последним, наконец-то милосердным ударом его голова отделилась от изуродованного тельца и подкатилась к самым ногам Кончиты.

Через мгновение палач осел в темный, воняющий кровью, дерьмом и мочой песок, бессмысленно сжимая горло, пронзенное стрелой.

Пятеро против тридцати. Четверых сразу, еще двоих — двумя стрелами следом. Двадцать четыре. Те двое, что держат Кончиту, наверняка отвлекутся, а веревки на ее запястьях ненадежные. Метнет нож, перерубит их, может быть, ранит ее... пустяк. У нее будет нож, сразу минус еще один. Двадцать три. Сейчас фургон надежно охраняется, но в панике про него хоть на пару минут забудут, и Уго успеет пробраться туда, освободить крестьян... У них есть все шансы, чтобы перебить эту мразь. Но не всех до единого.

— Пленных — брать. Двух-трех. Уго, готов?

— Да.

— По местам.

Дальше завертелось в привычном ритме драки. Он еще успел заметить, как Кончита подхватила нож и резанула по ноге чуть выше пятки стоявшему рядом врагу, а дальше его затянул вихрь рукопашной. Как и предполагалось, от лука, пистолета и тем более фитильных ружей было мало толку, зато в ход пошли кстати прихваченные мачете.

Он срезал одного, другого, третьего, увернулся от четвертого и пятого, чтобы тут же уложить обоих двумя ударами — клинком и кулаком. А после взвыть от нестерпимой боли, пронзившей левый глаз.

Метнувший в него нож корнильонец тут же слег, скошенный Шенноном. Милош выдернул из глаза лезвие, прижал к нему спешно сорванный шейный платок и всмотрелся оставшимся глазом в поле боя.

— В плен! — крикнул он Уго, который прижал к земле корнильонца с проседью в волосах.

— В плен! — крикнула Кончита одному из крестьян, державшему за горло бледно-зеленого молоденького корнильонца со следами рвоты на трясущихся губах.

«Победили», — это было последнее, о чем подумал Милош, прежде чем потерять сознание от боли.

Предварительный краткий допрос пленных позволил им понять, что деревне опасность не грозит. Пленников палачи выбирали наугад, не представляя себе, откуда они родом и куда направляются. Крестьяне-рохос — вот все, что им нужно было знать. Более подробный допрос отложили до утра.

Бледная холодная луна глядела в маленькое окошко хижины, и таким же бледным в ее молочном свете казалось лицо Милоша. Кончита в очередной раз коснулась губами его лба, проверяя, не началась ли горячка, осторожно потрогала повязку на пустой глазнице — нет, менять не пора. Пробежала пальцами по огромной руке, которая невесомо покоилась на тихой, покорной, сжавшейся в преданный комочек Баське. Живой и даже очнулся там, на развалинах, довольно быстро. Четко проинструктировал ее, как промыть рану, наложить повязку, уже в деревне сам заварил себе травы. Сказывался опыт — его отец тоже в свое время лишился глаза. Умудрялся при этом подбадривать остальных, на пару с Уго удержал крестьян от расправы с пленными, опять же с ним на пару учинил предварительный допрос. Успел напоить отца зверски зарубленного подростка лошадиной дозой снотворного и успокоительного. Перед сном провел с ней краткий разбор операции, подбодрил, сказал, что она все спланировала верно. Может быть, зря рисковала собой, но об этом они еще успеют поговорить завтра.

Подполье длиною в жизнь. Привычка к виду крови, издевательствам, трудным решениям, которые могут стоить кому-то страданий и жизни. Милошу было плохо, но случившаяся трагедия явно не выбивалась из всего того, что он успел пережить до и предполагал пережить после.

А она помнила того мальчишку. Закрывала глаза и видела его вспоротый живот. Открывала глаза и слышала его крик. Шея немела, казалось, это ей отрубили голову, это она сейчас мертвая. И ни радости от того, что они спасли восемнадцать человек от жуткой гибели, ни счастья от ощущения теплой кисти любимого в ее ладонях. Да, он выжил. Она выжила. Сегодня. Это, в сущности, пустяк, случайность, прихоть судьбы. Здесь и не пахнет справедливостью. Почему им выпала жизнь, а тем, четверым, мучения и смерть? Разве они заслужили жизнь, когда едва начавший узнавать мир подросток лежал сейчас во дворе своего дома бесформенной кровавой кучей?

— Как же так, Господи?

Ночь откликнулась тихой заупокойной молитвой, которую читали в соседнем доме.

Именно так — «шинкованием» — называли боевики колумбийских «эскадронов смерти» («парамилитарес») тренировки новобранцев по расчленению живых людей...

Вильальба так описывает этот процесс:

«Людей вскрывали от груди до живота и доставали внутренности, потроха. Им отрубали ноги, руки и голову. Это делали с помощью мачете или большого ножа. Остальное — потроха — руками. Мы, курсанты, доставали кишки».

Из истории «эскадронов смерти» в Колумбии

Комментарий к Глава 16. Милош. Романс влюбленного и Смерти * Сампоньо — индейский вариант флейты Пана.

(исп.)

Смерть! Не будь такой суровой!

День еще позволь прожить мне.

Речи быть о дне не может:

Час твоей остался жизни.

А теперь идем, влюбленный,

твое время завершилось.

Цитата из испанского народного «Романса влюбленного и Смерти» («Romance del enamorado y la muerte»). Название главы отсылает к этому романсу.

Песня в исполнении Виктора Хары: http://pleer.com/tracks/6415194TRi0

====== Глава 17. Али. Время точить клыки ======

Дверь, что вела из кухни в комнату супругов, плотно закрыли, надежно оберегая от грозного внешнего мира охваченную очередным кошмаром Лауру. Вроде бы началось все с безобидной боязни острых предметов, которая время от времени находила на нее и через несколько дней, максимум, пару недель исчезала без следа. Но вдруг сегодня к утру появились новые страхи, и уже в полдень больная наотрез отказывалась покидать спальню. Спасибо, хоть пользоваться ночным горшком не стыдилась.