Наши друзья хмыкают и кивают. Герда склоняется над Саидом и с тревогой спрашивает о чем-то. Саид отвечает, успокаивая своего волчонка бережным прикосновением к щеке. По-стариковски, пытаясь не прослезиться, радуюсь их близости будто союзу собственных детей, которых у меня никогда не было.

— Но что делать в более трудных, неоднозначных ситуациях? Самый яркий, живой пример из недавнего прошлого: трагедия в Болотище. Мы стараемся не навязывать свою волю крестьянам, мы поддерживаем их собственные ростки сопротивления, как в случае с «Алыми платками». Мы правы? Насильно мил не будешь? Они и решились на самостоятельное выступление против воинов своего господина. Поплатились большой кровью, потерей домов. Мы поплатились смертью Ганса и Ждана. Надо было жестче вести себя с крестьянами, принуждать их к подчинению нашей доброй власти? А как быть с другими деревнями, на всех ведь не хватит нашего насилия? Вижу, у вас нет ответов. У меня, увы, пока что тоже нет. У меня есть размышления. Не так давно я высказал Зосе и Эрвину гипотезу о существовании двух миров в пределах единого человеческого мира. В соответствии со знаками, которые читаются двояко. Условно обозначу их как мир восьмерок и мир бесконечности. Когда мы работали с «Алыми платками», мы столкнулись с удивительным фактом перемещения некоторых женщин, подвергшихся насилию, между двумя мирами. Тем, где они терпели издевательства, и тем, где были свободны. Но я говорю не просто о свободе от насилия, о свободе передвижения. В том, втором мире они были сами собой, в единстве со своей сутью. Если мы с вами отвлечемся от этого отвратительного опыта сексуального насилия и посмотрим сами на себя, то обнаружим нечто схожее. Мы часто говорим: «В том, большом мире». Или: «А в нашем маленьком мире». Кто мы там? Я — травник. Зося — повитуха Сельма. Эрвин и Марлен — менестрели. Герда — беглая крепостная. Саид — резчик по дереву. Мария и Марта — мастерицы. Анджей — кузнец. Продолжать я могу долго. Каждый из нас любит свое ремесло, но вспомните то чувство, с которым вы порой продаете свой товар или свои умения. Кем вырастет принятый Зосей младенец, добрым отцом или деспотом? Меч, выкованный Анджеем, защитит слабого или перерубит его пополам? Мы не знаем. Там, в том мире, мы всего лишь функции. Кто мы здесь? Зося — только наш командир? Или она учитель, или подруга, или мать, или возлюбленная, или ведьма, или гроза, или тепло? Продолжать можно бесконечно. Да, Мария?

— Разреши уточнить, Шалом. В том мире мы функции, но ведь больше ничем и не можем являться. Живем-то мы здесь, многие очень давно. А Марлен, например, у нас недавно. Там она кузина барона Фридриха, тетка Камиллы, сумасбродка в кругу родственников. Как быть? — взгляд нашей лучницы напряженный, требовательный, Арджуна скупо улыбается, втайне гордый каждым из своих подчиненных. Он гордится и метким выстрелом, и метким вопросом, и тихим смехом, и грустным вздохом. Я бы, пожалуй, поведал об этом, отвечая на сомнения Марии, но тут вскидывается Марлен:

— Да, там я кузина барона Фридриха. Прочувствуй, Мария, самого благородного барона Фридриха. Что это значит? Что он понимает мои песни или сопереживал мне, когда я шесть лет просидела рядом с прикованным к постели отцом? Точнее, он сопереживал, но как? Ах, она бедняжка, это так мучительно! Он не понимал, почему мне плохо. Принадлежность к семье тоже может быть функцией, особенно в мире баронов.

— Верно, — жестом благодаришь нашу арфистку за пример и продолжаешь: — Но между двумя мирами не возведена крепостная стена. Там, за пределами наших лагерей, нашего приюта в мир восьмерок проникает мир бесконечности и наоборот, иначе девушки из «Алых платков» не обладали бы опытом перемещения между ними. И насилие в двух мирах выглядит совсем по-разному. Там — как приговор, как единственно существующее решение. Иного не дано. Король властвует над своими подданными, помещики владеют крестьянами, товар оплачивается монетами, судьи обладают бесспорным правом судить, ибо они поддерживают порядок, без которого мир рухнет. От себя добавлю: тот мир. Здесь — как выбор. Как выбор осознанный. Верно, Саид? Когда ты вступал в отряд теней, ты ведь осознанно принимал правила Фёна и после понимал, за что тебя высек отец? Ты не оспаривал решение суда из страха перед отцовской властью или из-за того, что оно было справедливым?

— Папа и страх перед его властью? — повторяет Саид, и в улыбке его все солнечные зайчики этого дня. Он хохочет над очевидной нелепостью подобного сочетания, а следом за ним веселится весь лагерь.

— Ой! — Герда аж подпрыгивает на месте, но потом смущенно прячется в кудряшках Саида.

— Поделись с нами, Герда, — ласково просишь свою обожаемую ученицу.

— Мы ведь про людей да зверей с Хорьком твоим спорили, помнишь, Саид? Мы говорили еще, мол, нету у зверей настоящей свободы, потому что выбирать они не могут. Куда брюхо голодное зовет, туда и бегут, — хмурится наша оборотица, ерошит свои чудные пепельные волосы, непривычно ей, что не всегда заплетенные. — Как же так? Выходит... я крепостной что зверем была? Выбирать-то мне не приходилось... А зверь-то во мне выбрал, когда я Георга рвать не стала...

Вдруг ты подбираешься весь, будто сам зверь дикий, что-то учуявший, торопливо листаешь свои записи, не найдя нужного, просишь совет подождать немного, скрываешься в нашей пещере и вскоре возвращаешься, листая потрепанную книгу. Я узнаю этот томик, а ты читаешь взволнованно, на одном дыхании:

— «То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному»*. Это из писаний безумного пророка Карла Трирского. Зося и Саид наверняка помнят! Того самого, который сказал: «Предположи теперь человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие на доверие»**, помните? Та магическая формула, которая разрушила ненависть Рашида к его убийце и нашему первому командиру!

Впервые вижу тебя таким. В матовых глазах твоих — невероятно! — заметен блеск, ты хмуришься, но так, что лицо твое сияет. Черный свет моего сердце, какой новый знак тебе открылся?

— Я... Простите, я не знаю, что сейчас произошло, но это важно. Очень важно. Я запишу и обязательно попытаюсь разобраться с этим в дальнейшем исследовании... Итак, вернемся к насилию. Как видите, дело не в том, есть ли насилие в принципе, а в том, к какому миру оно принадлежит. Дело в том, помогает ли оно становлению выбора, чему служит, против кого и во имя кого направлено, каковы потери, каковы результаты. Ребенок тоже творит насилие над матерью, когда появляется на свет, и мать с отцом насильно, не спрашивая, дают жизнь ребенку. Это не значит, что нужно отменить деторождение, вы согласны?

— Ты предвидишь мое сомнение, — усмехается наша ведьма. — Мы творим насилие, да, но с подобным оправданием легко прийти к тому выводу, что цель оправдывает средства. И мы возвращаемся к вопросу о том, как просто стать чудовищами.

— Командир, я добавлю, — встревает Саид. Куда же ты делся, шебутной развеселый парень? Под стать матери сейчас, напряженный, думающий. — Вернусь к тому памятному спору с Хорем, какой уже упоминала Герда. Он тогда мне хороший вопрос задал, а я не стал отвечать впопыхах. Я убеждал нашего вольнолюбивого разбойника в необходимости и справедливости нашей дисциплины, в том, что она не противоречит свободе. А он заметил, мол, это пока у вас командиры золотые. А ну как кто с гнильцой попадется, да не один, с компанией? Воспользуется всей нашей системой требований, наказаний? От себя продолжу мысль вслед за мамой: решит, что цель оправдывает любые средства, а игра стоит свеч?

— Это тот вопрос, на которой у меня, как я и предупреждал, нет ответа. Возможности магии знаков предельны, и на данный момент я чувствую, что подошел к этим пределам. Для дальнейшего продвижения мне требуется помощь. Я прошу каждого из вас, если вдруг вы столкнетесь с двумирием и конкретно насилием сами, если вспомните, подумаете о чем-то — непременно сообщите мне. Однако... боюсь, тут необходима работа историка. Я послал запрос нашему товарищу из «Детей ветра» Янеку, но он, во-первых, гораздо старше меня, и его великолепный разум уже не слишком подвижен, а, во-вторых, у него давно не было доступа к библиотекам, свежим данным, статистическим сборникам... Ну что же, будем искать других историков.