“Срочно помыть окна”, – сделала себе заметку Жоа.

В углу слева от нее устроилась печь, дальше большой шкаф, очевидно, для лекарств, у одного из окон – большой крепкий стол с двумя такими же крепкими стульями, у другого – скамья, а справа от нее приютился умывальник. На гвозде возле умывальника висело полотенце и фартук, который когда-то имел белый цвет, но теперь назвать его белым можно было весьма условно. На взгляд Жоа, он скорее был серым.

“Тем лучше, как раз подойдет для уборки. А для приема у меня есть и халаты, и фартуки. Спасибо доктору Леонарду и Кенди. Они настояли, чтобы я взяла их с собой. Теперь понимаю, почему”.

На столе стояло несколько металлических тазиков разных размеров.

“Это, очевидно, приемная комната. Неплохо”.

Быстро обойдя дом, Жоа убедилась, что мэр не солгал. Дом был в порядке и нуждался всего лишь в хорошей уборке. Жилые комнаты были на втором этаже. Как и приемная, они были обставлены мебелью, а на широкой кровати Жоа обнаружила мягкий толстый матрац, шерстное одеяло и две подушки.

“Что еще нужно для жизни? – повеселев, подумала она. – А остальное приложится со временем! А теперь – за уборку! Все на борьбу за чистоту, как говорила Антуанет! Сначала первый этаж, а затем здесь. Начну, пожалуй, с приемной. Кажется, где-то внизу я видела ведро и веник”.

Поставив сумку на небольшой столик у окна, Жоа сняла плащ и шляпку и поспешила вниз. За окном занимался новый день.

Вот уже который день погода стояла на редкость мерзкая. Ватно-серые тяжелые тучи нависли так низко, что, казалось, лежали на плечах. Из промозглой мутной пелены неутомимо моросил ледяной мокрый снег, смешиваясь с потом и клубящимся паром хриплого дыхания. Земля под ногами раскисла, превратившись в вязкую хлюпающую грязь.

Но, несмотря на отвратительную погоду, а быть может, как раз вопреки ей, работа на стройке шла полным ходом. В воздухе стоял тихий и монотонный гул разговоров, то и дело перемежающийся резкими криками команд, а порой скабезными шутками и взрывами хриплого смеха.

- На счет три. Раз, два, три – взяли!!!

- И-эх-х!

- Пошли…

- Да помедленнее, ты! Попер, как паровоз! Тяжело…

- Осторожнее, уронишь!!! Двигай ногами!!!

- Да помедленнее, ты, осел! Чё ты прёшь? Куды торопишься, будто к девке на свиданье опаздываешь? А то как уроню?!!

- Заткнись и держи крепче!

- Полегче, спину сорвешь, ирод!

- Кладем.

- Да, помедленнее!

- Осторожно… Так… Оп-па!

- Есть!

- Ну что? За следующей?

- Господи, да сколько ж их, а?

- Да до хрена, прости Господи! До хрена, прости мя грешного, и больше! На наш век хватит. Пошли, что ль?

- Эх, курнуть бы!

- Ага, щ-щас-с! Размечтался! Почитай, только начали.

- Да я по-быстрому.

- Ты это того! Брось! Бригадир увидит – такую трепку задаст, мало не покажется! – рабочий – здоровенный мужичина с щедрой проседью в слипшихся от пота спутанных космах, бычьей шеей и мощными кувалдами рук – опасливо покосился в сторону, где у основания гравийной насыпи двое мужчин поднимали очередную шпалу. – Молод парень, – хмуро пробормотал он. – Молод, да лют. Ой да лют… И какая преисподняя его сюда занесла?

- Слышь, может я-таки курну, а? Курить хочу, нет мочи! Я только одну самокруточку! Я по-быстрому, а? – в голосе его более молодого напарника зазвучали почти умоляющие нотки.

- Даже думать забудь! – строго одернул его седой. – Али забыл, как он Дюку харю начистил? Аки кота нашкодившего мордой в грязь натыкал, тот и пикнуть не успел. Никаких перекуров до перерыва! От и жди! А то все пашут, а он, значит, курить будет!

- Да до перерыва еще ого-го, – уныло вздохнул молодой, глядя слезящимися от холода и ветра глазами на высокие штабеля деревянных шпал возле насыпи.

- А то! – важно изрек седой. – Бригадир сказал, что пока эти штабеля не уложим – никакого перерыва. Никому!

- Да уж.

- А то! Надо сказать, что он хоть и лют в работе, да справедлив. Других пахать заставляет, но и сам впрягается как надо. Не отлынивает. И отдыхает только с остальными. И хоть – нутром чую! – не из простых он, а нас, работяг, не чурается! Не то, что некоторые – едва увидят, так уж и нос воротят, как от прокаженных! Лишний раз и не взглянут. А ентот и ест с нами. Да и выпьет, не поморщится, коль оказия есть! Только вот молчит всё. Лишнего слова не вытянешь. И подпоить пробовали. Не помогло. Молчит – и хоть ты тресни! Трезвый – молчит. Выпьет – тоже молчит. Хоть каленым железом пытай. Пить – пьет. Пьет и молчит. Только улыбнется иной раз, да взглянет исподлобья. Косо так. Нехорошо. Недобро. Словно просыпается в нем что-то, али вспоминает чего. И аж кровь стынет да мороз по коже продирает. Да-а… Видать есть чё вспомнить.

- А поспрашивать не пробовали? – тихонько поинтересовался молодой, в его глазах сквозило неприкрытое любопытство.

- Ага, как же! Щ-щас- с! Вот так и пошел спрашивать! Здесь, парень, свои правила. И нарушать их очень не советую. И первое правило: не лезь не в свое дело! А если вдруг у кого обнаруживается настолько длинный нос, что он начинает его совать туды, куды не просют, то его быстренько укорачивают. Раз и навсегда. Шоб неповадно было! Тут у каждого есть, что вспомнить. Да только никто вспоминать не хочет. Вспоминать легко. Само в голову лезет. А вот забыть как? А люди хотят забыть. И он тоже.

- Вона как, – протянул его собеседник.

- М-да… Такой вот он. Редко его в кабаке иль трактире каком застанешь. А коли придет, то сядет где-нить в углу и пьет себе тихонечно. Хотя когда приглашают выпить за компанию – не отказывается. Но не напивается до усеру, как иные. Не буйствует, када выпьет. А иной раз и того, кто чересчур разошелся, приструнить поможет. Да только всё одно ясно – не любит он это. Пьянки, гулянки, кабаки да вертепы. Не любит – и все тут! Хоть и молод. М-да… Странный он парень.

- Эт точно! Не в себе.

- Не-е, – протянул седой, не отрывая взгляда от поднимающейся на насыпь пары со шпалой на плечах. – Я не о том. Голова у него светлая. Нам бы такую, так тоже, поди, бригадирами были. Он ведь сюда позже меня приехал. Простым работягой здесь начинал.

- Да брось! – недоверчиво протянул молодой.

- Вот те крест! – возмутился его напарник. – Он тут всего ничего – несколько месяцев.

- Дуришь!

- Да провалиться мне на этом месте! Вон вместе с тем хлипким мужичонкой, с которым они шпалы тягают, и приехал. Слыхал, откуда-то с Восточного побережья.

- Ну да?

- Шоб меня шпалой огрело, коли вру!

- Эй!!! – строгий, чуть хрипловатый окрик положил конец их задушевной беседе, – Не припомню, чтобы объявлялся перерыв! А ну за работу!!!

- Есть, бригадир! – мгновенно вытянувшись в струнку, пробасил седой.

- Еще раз застану за бездельничаньем – и никакого перерыва вы, двое, до самого вечера не получите. Ясно?

- Куда уж яснее, бригадир! – подобострастно отозвался молодой. – Уже идем!

Размашистым шагом они поспешили вниз, скользя по грязи и гравию, с трудом удерживая равновесие.

- Крут, – пробормотал молодой, швыркнув носом.

- А я тебе о чем, дубина! С таким не побалуешь. Ты не смотри, что он невысок да тонок. Кость у него крепка, да и силушки хватает. Но главное не в этом, парень.

- А в чем?

Седой смерил напарника снисходительным взглядом, словно решая, стоит ли удостаивать его ответом, но пояснил:

- Голова у него, парень. Понимаешь? ГОЛОВА!

- Чего голова?

- Чего-чего. Светлая голова у него, говорю. Просек он наше дело в два счета. Иные тут годами парятся, а толку ни-ни. А он раз, два – и в дамки! Словно всю жизнь на железной дороге провел да шпалы-рельсы клал. Месяц поработал и давай черчижи всякие там глядеть-разбирать, книжки специяльные взял. Изучает, значит, дело наше, дорожное. Говорят, и хозяева его уважают. Опять же и характер у него что надо. В самую точку. Кремень, но без лишней дури. До того, как его бригадиром назначили, тут полный бедлам был. Работали едва-едва. Два шпалы перетащут – и отдых. Работа, значит, стоит. А он враз порядок навел. Задал задание на день – и чтоб к вечеру все готово. А нет – и денег нет! А никто и пикнуть поперек не смеет. По одной плашке ходят, на другую – не заглядывают.