Элеонора обреченно покачала головой. На ее лице были написаны сомнение и отчаяние, а в глазах стояли слезы.

- Бедный мой сын. Неужели ты думаешь, что от любви так легко избавиться? Думаешь, что можно отказаться от своей жизни, от самого себя и сделать кого-то счастливым? Нет. Терри, если не понимаешь, просто поверь мне: то, что ты придумал, никого из вас не сделает счастливым. Будут только разочарование и горечь, а в итоге вы станете еще более несчастными, чем сейчас.

- Мама, прошу тебя! – в голосе Терри прозвучали раздражение и усталость. – Я не изменю своего решения. Ситуация и так слишком затянулась. Пора делать выбор. И я его сделал. Сделал два года назад, но никак не мог решиться принять. Положение, в котором мы все оказались – это последствия моего выбора, мама. Моего. Не Сюзанны. Не Кенди. Моего. Значит, мне и решать. Я не могу быть рядом с Кенди, но я могу быть рядом с Сюзанной. Она так радуется каждому моему появлению. Она любит меня. Я могу сделать ее счастливой. По крайней мере, я готов сделать для этого все возможное. И невозможное тоже. Ты сама говорила, что сделать кого-то счастливым – это очень много. Разве не так?

- Да, это так, – согласилась мать. – Но вся загвоздка в том, что ты не сделаешь ее счастливой, Терри, а значит твоя жертва, этот прекрасный благородный жест, напрасна. Для того, чтобы сделать кого-то счастливым, нужно беззаветно любить этого человека. А ты ее не любишь. Не любишь! Не любишь!!! Это очевидно для всех, кто тебя хоть немного знает. Скоро это поймет и Сюзанна, если еще не поняла (в чем я, кстати, сомневаюсь). И что будет тогда, ты подумал? Очевидно, нет. Ты строишь воздушные замки, Терри. Замки на песке! И, как все иллюзии, они рухнут от малейшего дуновения реальной жизни.

- Мама, я все решил!

- Хорошо! – Элеонора закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки, – Хорошо, – уже спокойнее повторила она. – Не будем спорить. Как я уже говорила, я поддержу любое твое решение. Даже если вижу, что оно ошибочное. Ты хотел мне сказать лишь это?

- Да. Помолвка состоится завтра после репетиции. Мне бы хотелось, чтобы ты при этом присутствовала. Ты ведь единственный близкий человек для меня.

- Разумеется, я приду! Неужели ты думал, что я пропущу подобное мероприятие?

- Спасибо, мама. Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

- Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Будешь еще чай?

- Да, спасибо.

Элеонора принялась наполнять пустые чашки горячим ароматным напитком, размышляя об услышанном. Было очевидно, что ее сын очень несчастен, что его выбор продиктован долгом, а не сердцем. Но что она могла поделать? Слишком поздно. Слишком много шансов упущено. Слишком туго завязалась петля благодарности на шее ее сына. Ее возражения и уговоры лишь причинили бы ему еще большую боль, но вряд ли что-то изменили. Слишком поздно. Чашки были наполнены. Она поставила одну перед собой, а вторую пододвинула Терри.

Хрупкое равновесие превыше всего.

На следующий день…

Репетиция закончилась. По мере приближения даты новой премьеры режиссер все больше входил в раж, старательно шлифуя и без того почти безупречное мастерство актеров.

“Почти. Черт побери, в том то и дело, что почти” – думал Шарль, стягивая с плеч театральный камзол.

Устало плюхнувшись на стул, он посмотрел на Терри. Они работали как проклятые целый день, не считая двух или трех небольших перерывов, в общей сложности занявших не более часа.

“Черт, как же я устал. А вот Терри, похоже, ничуть”.

С минуту он хмуро наблюдал, как его друг, с которым они делили гримерную, сосредоточено приводит себя в порядок. Терри был еще более молчалив и задумчив, чем обычно. Очевидно, мысли его блуждали где-то очень далеко от сцены, бесконечных выматывающих репетиций и грядущей премьеры. Казалось, он вообще не замечал, что происходит вокруг него. Шарль был немало озадачен. Последние месяцы он только и делал, что размышлял над странными изменениями, происходящими с его другом. Человек, бывший его боевым товарищем во Франции, исчез, и его заменил совершенно иной – вечно хмурый, молчаливый, сосредоточенный, думающий о работе и только работе. Но на сцене Терри оживал – этого никто не мог отрицать. Даже их режиссер, доводивший своей безжалостной критикой признанных актеров труппы до взрывов ярости и истерик, почти не делал замечаний в адрес Терри. В игру его друг вкладывал не только мастерство, но всего себя, всю свою душу, выворачивая ее наизнанку и словно пытаясь выплеснуть наружу все, что копилось и грызло его изнутри. Он был бесподобен. Он был гениален. Каждый раз, независимо от того, была ли это репетиция или выступление – он играл так, словно это был последний раз. Шарль не мог понять, в чем дело, и от этого его беспокойство только усиливалось. Чарли в ответ на его расспросы тоже не смог сказать ничего вразумительного и лишь безнадежно махнул рукой да пробормотал нечто вроде: «Запутался парень. Разберется – полегчает. Оставь его в покое». Но время шло, а Терри все никак не мог разобраться со своими проблемами и становился все молчаливей и отрешенней. Казалось, он должен был быть счастлив. Он прошел войну и остался живым и невредимым. Вернулся домой, к матери, к любимой работе, к красавице-невесте. Но радости не было. Шарль чувствовал, что Терри несчастен. Очень несчастен. Более того, единственное слово, которое приходило ему на ум, когда он смотрел на друга – это тоска. Глубокая, безнадежная, отчаянная, черная, страшная, бесконечная тоска. Терри не рыдал на плече у друзей, не жаловался… Он просто брел по жизни, словно бездомный побитый пес. А он, Шарль, не мог понять самого главного – почему?! И это мучило его беспрестанно, мешая спокойно спать по ночам и радоваться жизни при свете солнца. И каким-то шестым чувством он чуял, что корень всех несчастий таится в золотоволосом синеглазом ангеле по имени Сюзанна Марлоу.

Он частенько бывал в доме Марлоу и стал там почти таким же желанным гостем, как и Терри. Сюзанна поначалу робела в его присутствии, но его непосредственность, доброжелательность и веселый нрав вскоре покорили и ее. Они подружились. Он читал ей стихи, приносил сценарии новых спектаклей. Они часами обсуждали постановки, репетиции, особенности костюмов и прочие мелочи театральной жизни. И во время одной из таких бесед Шарль внезапно понял, как сильно Сюзанна любит театр. Все еще любит, несмотря ни на что. Бесконечно, безумно, страстно. К сожалению, поняв это, он понял и то, насколько пуста и беспросветна ее теперешняя жизнь. Во время их разговоров девушка словно оживала: ее бледные щечки окрашивал румянец, глаза сверкали, и она незаметно превращалась из бледного, недосягаемого в своей холодной призрачной красоте ангела в обычного человека. Обычную, очень красивую девушку. Но все такую же недосягаемую, ибо Сюзанна принадлежала Терри. Шарль не позволял себе забыть об этом ни на мгновение. Он приходил только вместе с Терри, хотя тот обычно не принимал участия в их беседах, а тихо сидел в углу и пил чай. И совершенно не обращал на них внимания. Наверное, он не возражал бы, вздумай Шарль навещать Сюзанну и в его отсутствие, но Шарль почему-то не решался спросить его об этом. Да и сомневался в правильности такого шага. Когда речь шла об этой девушке, Шарль переставал доверять себе. И именно поэтому никак не мог понять холодности и равнодушия, которые специально или ненамеренно демонстрировал Терри по отношению к своей невесте. Он не понимал, что происходит, и от этого сердился еще больше. И беспокоился. За Терри. И за белокурого ангела по имени Сюзанна с глазами цвета летнего неба. Но вопросов не задавал, интуитивно чувствуя, что это слишком болезненная и нежелательная для всех тема. Пока Шарль размышлял над всем этим, Терри привел в порядок костюм, пригладил растрепавшиеся волосы и направился к двери. – Терри. Тот вздрогнул, словно очнувшись от сна, и посмотрел на него так удивленно, как будто только что заметил его присутствие. – Все в порядке? – спросил Шарль. Ответ последовал незамедлительно и был, как всегда, коротким и односложным.