- Тише, – умоляюще прошептала Жоа, прикоснувшись кончиками пальцев к ее окровавленным побледневшим губам, чувствуя, как горло перехватывают рыдания. Собрав в кулак всю свою волю, она попыталась подавить их и даже улыбнулась сквозь слезы, вот только улыбка вышла вымученной, слабой и дрожащей. – Не нужно разговаривать. Береги силы.

- Зачем? Я знаю, что умираю, – с трудом пробормотала Антуанет, но ее пустой взгляд был устремлен в серую высь неба, отчего казалось, что она разговаривает сама с собой. – Я этому даже рада. После его смерти у меня больше никого не осталось на этой земле. Я жила пока верила, что он тоже живет где-то здесь. Пусть и далеко от меня. Я всегда ждала его. Но его больше нет. Он больше не вернется. Никогда. Так ради чего жить?

- Не говори так! Не смей так говорить! Жизнь так прекрасна! Тебе есть ради чего жить. Ты нужна раненым. В мире еще столько людей, которым нужна твоя помощь. И ты очень нужна нам, Антуанет. Мне, Кенди, Флэнни и остальным.

- Вы молоды. Вам предстоит еще долгий путь. А мой заканчивается. Так и должно быть. Кто-то приходит, кто-то уходит. Жизнь продолжается. И вы будете жить дальше. Только без меня. Я устала, Жоа. Я хочу отдохнуть, – она снова закашлялась, кровь потекла сильнее.

Дрожащей рукой Жоа вытерла темные подтеки, чувствуя, как слезы неудержимо скользят по щекам.

- Тише. Не нужно разговаривать, Антуанет. Береги силы. Ты поправишься. Ты обязательно поправишься, слышишь? Мы тебе поможем. Ты только потерпи. Не нужно разговаривать, иначе тебе станет еще больнее.

Губы Антуанет изогнулись в слабом подобии улыбки.

- Ничего, – с видимым усилием прошептала она. – Я не чувствую боли, Жоа. Я ничего не чувствую с тех пор, как он умер. Только холод. И усталость. Очень-очень холодно. И я так устала. Но ничего… Скоро я отдохну. Наконец-то я смогу уснуть. И там мне не будет холодно. Там не может быть холодно, ведь там будет Крис. Крис снова будет рядом со мной. Рядом навсегда. Наконец-то навсегда, – ее голос звучал все тише и тише, глаза начали тускнеть, лицо побелело еще сильнее, а черты прояснились и как-то неестественно заострились. И только длинные темные ресницы слабо дрожали, словно крылья мотылька над пламенем свечи за мгновение до того, как окунуться в обжигающе-манящее сияние, вспыхнуть и сгореть. – Он обещал, что будет всегда рядом. Он ждет. Я рада, что ухожу к нему. Я ни о чем не жалею. И вы не жалейте. Здесь не о чем жалеть. Без него я все равно никогда не была бы счастлива, поэтому так даже лучше. Любовь – единственное, ради чего стоит жить. А моей любви здесь больше нет. Я ухожу, чтобы вновь обрести ее. Ищи любовь, Жоа. А когда найдешь – береги. Не отпускай ее от себя. Она такая хрупкая. Слишком хрупкая. Ты не представляешь, что значит жить без нее. Но еще страшнее жить, потеряв ее. Жить воспоминаниями. Я знаю… Я жила так восемнадцать лет. Восемнадцать долгих, холодных лет одиночества. Но те несколько дней в 1480, что я провела рядом с ним, стоили всех этих лет. Так что ловите свое счастье за хвост. Не позволяйте ему улизнуть от вас. Любовь стоит всего. Она и есть жизнь. Мы живем, пока мы любим, и умираем, когда в нашем сердце умирает любовь. Мы умираем вместе с ней. И ни о чем не жалеем. Я не жалею. Ни о чем не жалею. Ни о чем… Не жалею…

Антуанет замолчала. Ее грудь слабо приподнималась и опускалась в такт неровному дыханию, которое становилось все реже и реже. Темные ресницы медленно взметнулись вверх и застыли, тусклый отрешенный взгляд карих глаз устремился в начинающую темнеть мутную пелену неба.

- Вот и вечер, – снова прошептала она, но так слабо, что даже сидевшая совсем рядом Жоа с трудом разобрала ее слова. – Жаль, что не видно, как садится солнце. Мне бы хотелось еще раз увидеть закат.

Внезапно взгляд Антуанет прояснился, а на губах заиграла улыбка… Прежняя улыбка, исполненная тепла, радости и покоя, которая озарила ее бледное, испачканное кровью лицо каким-то почти неземным светом. Затем ее губы чуть шевельнулись. Жоа наклонилась ближе, пытаясь разобрать, что она говорит.

- Крис…

Рука Антуанет слабо приподнялась, словно она пыталась дотянуться до кого-то невидимого, и снова упала на одеяло, длинные ресницы затрепетали в последний раз и замерли. Она ушла мягко, нежно и незаметно, как затихает последний аккорд звучной, исполненной драматизма и чувств симфонии, взятый искусной рукой пианиста.

Чуть слышный шепот слился с шелестом ветра в вышине и растворился в нем. Облетевшие ветки задрожали, и последний, еще каким-то чудом державшийся, пожухший листок сорвался и, плавно кружась, опустился на землю.

Они еще долго сидели возле нее. Неподвижно и молча, боясь неосторожным движением или словом нарушить эту застывшую тишину, словно бы склонившуюся в торжественно-приветственном поклоне перед равнодушной и всевластной госпожой Смертью. Наконец Жоа протянула руку и осторожно закрыла глаза Антуанет. Веки плавно и легко опустились, скрывая тусклый остановившийся взгляд. Еще минуту она смотрела на ее лицо, такое строгое и холодно-спокойное, с разгладившимися и прояснившимися чертами. Застывшее, словно внезапно оборвавшаяся песня. И такое красивое. А затем сняла косынку и накрыла его.

- Доктор Люмьер, – Жоа повернулась к старичку. Ее лицо было совершенно спокойно, а голос звучал тихо, но твердо и ровно, – Вы не могли бы связаться с 1480? Там недавно умер один из раненых. Его звали Кристиан-Пьер де Ла Вреньи. Это тот самый человек, к которому ездила Антуанет. Я хочу знать, куда было отправлено его тело. Мне кажется, Антуанет хотела бы, чтобы ее похоронили рядом с ним. Она любила его.

- Понятно, – доктор Люмьер вздохнул и нахмурился. – Думаю, это можно будет выяснить. Когда мы доберемся до нашего нового месторасположения, разумеется.

- Почему они расстреляли колонну? – вмешалась в разговор Кенди. – Ведь на машинах же были красные кресты. Как они могли? Ведь здесь только раненые!

- Это война, Кенди, – вздохнул старичок. – Она не выбирает. Вообще-то я был готов к этому.

- Были готовы? – в один голос ошеломленно воскликнули девушки.

- Да. Это не первая колонна с ранеными, которая подверглась обстрелу. Штаб предупредил о возможности налета. Тем более, что дорога проходит рядом с линией боев. Очевидно, враг подозревает, что мы используем санитарные машины не только для перевозки раненых, но и для подвоза оружия. Заметьте, они стреляли исключительно по машинам и, как только колонна была уничтожена, сразу же улетели.

- Но люди все равно могли пострадать! – жестко возразила Флэнни. – И пострадали.

Впервые за все время их знакомства Кенди видела подругу, вечно-спокойную, невозмутимо-холодную Флэнни, в таком состоянии. Гнев невидимыми волнами исходил от ее высокой и напряженной, словно сжатая пружина, фигуры. Доктор пожал плечами.

- Очевидно, они полагают, что это того стоит, – сухо заметил он. – Что такое жизни людей, когда речь идет о победе? Нет, не о победе. О личных амбициях! Да и жертв могло быть значительно больше, если бы мы не были предупреждены о возможности нападения. Я и Антуанет специально проинструктировали всех врачей и медсестер, как следует действовать в подобной ситуации, хотя и постарались, чтобы это не слишком бросалось в глаза. Не хотели понапрасну беспокоить. Налета могло и не быть, а нервы и так у всех на пределе. Нам тут только нервных срывов и паники не хватало. И без того положение хуже некуда.

- Вы правы, – подумав, согласилась Флэнни.

- Сам знаю, что прав, – хмуро проворчал доктор и, еще раз взглянув на тело Антуанет, отвернулся и досадливо покачал головой. – Накройте ее одеялом, – коротко распорядился он привычным недовольным тоном. – Не нужно, чтобы раненые видели. Да и вообще ни к чему. Надеюсь, машины придут скоро. И займитесь, наконец, ранеными.

- Но…

- Мы не имеем права раскисать, хлюпать носом и сдаваться! Что бы ни случилось, но работа – прежде всего. Слишком много человеческих жизней зависит от этого! Наш бой продолжается, – он направился к кострам, но, сделав несколько шагов, обернулся и внимательно и строго посмотрел на девушек. – Антуанет сказала бы вам то же самое, – добавил он и продолжил путь.