Стефан никогда не рассказывал жене о том, что ему пришлось пережить после смерти родителей, и все сказанное им повергло ее в шок. Поэтому некоторое время девушка молчала, не сводя взгляд с парня.

— Даже если так… — наконец пробормотала она. — Зачем тебе нужна я?

— Любое зло должно быть отмщено, Елена, — холодно произнес он, и Елена вздрогнула, наверное, впервые осознав, как далеко может в своей жестокости зайти этот человек. — Я никогда не смогу забыть ничего из того, что произошло по вине твоего отца и отчасти — из-за тебя.

— Мои родители погибли, — едва слышно прошептала она, почувствовав, как по щекам снова текут слезы. — Кому мстить? Стефан, пожалуйста…

— Знаешь… — задумчиво произнес он. — Сын за отца в ответе, чтобы там ни гласили поговорки. Я искал тебя четыре года, чтобы посмотреть на ту, из-за которой мне пришлось пережить весь этот ад. И я не отпущу тебя. Теперь почувствуй и ты, каково это — жить в мире, в котором тебе неоткуда ждать помощи. Быть полностью сломанным и опустошенным. Понять, что все, чем ты жил, превратилось в туман.

Елена на негнущихся ногах прошла к кожаному дивану и неловко плюхнулась в него, на мгновение потеряв координацию. Она глубоко вдохнула и закрыла лицо руками. Осознание, что все, что связывало Стефана с ней, — это лишь слепое желание отомстить, что во всех его признаниях в любви и обещаниях нет ни доли правды, — словно бы ломало изнутри. Стефан хотел видеть ее такой — растерянной, полностью отчаявшейся. И сегодня ему удалось одним движением растоптать весь ее мир, как песочный замок на пляже.

— А теперь поднимайся и проваливай, — из прострации ее вырвал недовольный рык мужа. — У меня нет ни малейшего желания сейчас тебя видеть.

Елена не двинулась с места, лишь подняв на него глаза.

— Ты не поняла? — теряя терпение, крикнул он.

— Я же тебе верила… — одними губами прошептала Елена, но этот шепот звучал громче любого крика, потому что заключал в себе боль от предательства и… Надежду. Надежду на то, что он ее услышит. Что его сердце не такое жестокое. Что он — человек, а не зверь.

— Пошла вон!!! — взревел Стефан и Елена, поднявшись с дивана, выбежала из кабинета, а Сальваторе устало опустился на кресло и потер глаза. — Ненавижу тебя, тварь… — прошептал он в пустоту. — Как же я тебя ненавижу…

Ему нужно было время, чтобы успокоиться, но вскоре он все равно уехал в офис. Елена, чтобы немного прийти в себя, отправилась в душ. Хотелось смыть хотя бы часть того, то она сейчас чувствовала, забыться, отключить любые эмоции. Она несколько минут стояла под прохладными струями воды, ощущая, как по коже пробегают мурашки и руки и ноги постепенно холодеют из-за разницы температур. В душе, умом понимая, что это, конечно, не так, Елена после всего рассказанного Стефаном все равно начала чувствовать себя действительно отчасти виновной во всем произошедшем, и от этого становилось еще хуже. От потрясения мысли путались. Поверить в то, что Джон, по природе своей очень добрый человек, согласился пойти на убийство, было невозможно, но все ее предположения о том, что эта автокатастрофа — просто стечение обстоятельств, разбивались о реальность. Но она не держала зла на своего отца: что бы ни делали ее родители, для Елены они всегда будут самыми любимыми, самыми дорогими людьми.

Внутри Елене было жаль Стефана — на какое-то время она будто бы забыла, что из-за него погиб её дядя. Но с другой стороны, становилось понятно: он действительно не отпустит ее и сделает все, чтобы сломать жизнь ей. Свою жалость к нему она старалась в себе перебороть, чтобы не купиться на его ложную, лишь видимую невинность снова. Елена оказалась в сложном лабиринте, выхода из которого пока не было видно.

Пока Елена была в душе, на кухне завтракал Энзо, жуя какой-то бутерброд и запивая его кофе. Напрасно он думал, что работа со Стефаном пройдет для него бесследно. С тех пор, как он начал работать в этом доме, Сент-Джон потерял всякий покой: с каждым днем слышать крики и видеть кровь на ранах Елены, которые наносил ей Стефан, было все сложнее — он не понимал, в чем перед хозяином провинилась эта молодая девчонка, которая так его любила и подарила ему дочь. Все сильнее хотелось уйти куда-то из этого дома, стены которого, казалось, давили на него и где атмосфера была пропитана слепой ненавистью. Вот только куда теперь ему было уходить? Семья, родители, которым пришлась не по нраву жизнь в США, были далеко — в Италии. А здесь, в Нью-Йорке, не было дома, в котором бы его ждали, за исключением дома Сальваторе — и то лишь для того, чтобы воплотить в реальность все его безумства. Да и как он теперь уйдет? Стефан уже точно не даст ему так просто это сделать: слишком много успел увидеть Энзо за этот короткий промежуток времени.

Парень думал об этом всем, ловя себя на мысли, что, вопреки всему, Елену ему очень жаль. Было в ее запуганном, но таком добром взгляде больших карих глаз что-то такое, что говорило ему: она ни в чем не виновата.

Из раздумий Энзо вырвал детский крик, доносившийся из комнаты: по всей видимости, проснулась Никки. Итальянец встрепенулся, но не двинулся с места, подумав: «Ребенок — это уже не моя забота». Однако девочка кричала все громче, но Елена, по всей видимости, из-за шума воды этого не слышала. Потеряв терпение, Энзо подошел к ванной и громко постучался в дверь, так что девушка от испуга даже вздрогнула и локтем задела бутылку с шампунем. Послышался грохот.

— Елена, — крикнул Энзо, — ребенок плачет!

Гилберт встрепенулась и пробормотала: «Да, иду», — но охранник ее, видимо, не услышал, однако ему стало ясно, что Елена сейчас выйдет из ванной, когда она выключила воду.

Девушка постаралась как можно быстрее смыть с себя остатки шампуня и хотя бы обмотаться в полотенце, но это все равно заняло у нее определенное время, так как руки дрожали и она постоянно что-то роняла и задевала.

Слышать детский крик было уже невозможно, и Энзо, преодолев какой-то внутренний барьер, зашел в детскую, где в кроватке в плаче заходилась Никки.

— Ну что ты ревешь? Сейчас придет твоя мама, — пробормотал парень, посмотрев на девочку, но та начала плакать громче.

«Ну где она, черт возьми?» — мысленно пробормотал итальянец.

И то ли сработал какой-то отцовский инстинкт, то ли ему просто хотелось как можно скорее успокоить ребенка, чтобы плач его больше не донимал, но Энзо, про себя выругавшись, наклонился к кроватке и неловко взял на руки малышку.

— Ну все, прекращай, прекращай, — раздраженно проговорил Сент-Джон.

Пройдясь с Никки на руках по комнате, на комоде он заметил погремушку. Он потряс ею перед девочкой, но плакать она не перестала.

— Ну и кто придумал, что эта хрень успокаивает детей? — вслух сказал Энзо, с раздражением отложив погремушку обратно на комод.

Он попытался покачать ее, но опыта в общении с детьми у него совершенно не было, так что успокоить Николь у него не получилось.

«Дурдом», — пронеслось в голове у Энзо, и в этот момент он услышал позади себя знакомый, полный негодования голос.

— Что ты делаешь? — взвизгнула Елена, стоявшая на пороге комнаты, увидев охранника с дочерью на руках. В голове сразу появились самые худшие мысли.

Энзо даже не успел ничего ответить, как Елена, в два счета преодолев разделявшее их расстояние, подошла к нему и буквально выхватила девочку у него из рук.

— Кто тебе вообще разрешал брать ребенка на руки?!

Она крепко прижимала дочь к себе, гладила по затылку и говорила ей на ушко ласковые слова, чтобы как-то успокоить. Но вместе с этим Елена была просто в ярости и казалось, что еще немного — и она его ударит. Такое поведение на несколько секунд ввело его в ступор.

— Я… Просто… Она плакала, — запинаясь, попытался объяснить итальянец.

— Чтобы на пушечный выстрел не подходил к Никки, понял? — сквозь зубы с ненавистью процедила девушка.

— Истеричка, — с раздражением выплюнул Энзо, потеряв терпение. — Я ее просто пытался успокоить!

— Я тебя предупредила, — холодным тоном бросила Елена.