— Я прошу о помощи, а не о лекции, Стайлс. И без тебя буду примерным добродетелям.

— Оʼkей. Во-первых, — он прошел около меня, намеренно зацепив плечом, а пока я удерживаю себя в руках, чтобы всерьез не дать ему затрещину за такое обращение со мной, Гарри продолжает, — Не смей заводить тему о том, что произошло. Захочет, сама начнет, может, даже захочет увидеть реакцию, — произнес он, задирая голову, и осматривая мой номер. — А тут чисто. Сам или та горячая блондинка-горничная?

— Захочет увидеть реакцию? И подожди, как мне реагировать? — изумился я тому, как отдаленно говорит Гарри, и задаю ему волнующие меня вопросы, пропуская его вопросы мимо ушей. Мне кажется, что от этого завтрака зависит слишком многое. Розали вела себя слишком странно, задумчиво, словно размышляла, сбегать от меня, или остаться. Это мне не нравится, совсем не нравится!

— Поддержи ее, Веркоохен. От тебя требуется только это, — объясняет Гарри, повернувшись ко мне. — Во-вторых, Нильс, лучше, на данный момент, обойдись без прикосновений. Не души ее объятиями, ей нужно привыкнуть к тебе.

— Но вчера… Подожди, там все так серьезно? — беспокойно спрашиваю я, прикрывая глаза руками.

— Да, серьезно. Ты не видел того, что с ее телом. Это… не описывается словами. Розали и в больнице не давала к себе прикасаться, отказывалась от лечения, спасло только… — Гарри осекается, а я внимательно слежу за тем, как он чешет затылок. — Только факт о том, что будут большие шрамы, — продолжил он, словно заученные фразы.

Что ты мне не договариваешь, Стайлс?

— В-третьих, ей нужна поддержка. В больнице с ней была женщина, квалифицированный психолог, три дня она помогала Розали, что заметно, пошло ей на пользу. Теперь поддержка должна идти от тебя Нильс, она должна почувствовать, что на этот раз в стальных руках, и ты ее точно не выпустишь и не навредишь сам же. Доверие должно царить меж вами. Кажется, это все, пока что.

Я прохожу за Гарри в гостиную, медленно садясь в кресло, нервно разминая свою шею.

— Ты говорил с ней о Хоффманском поместье?

— Мы не приближались к этой тебе, — резко отвечает Гарри.

— И почему мне кажется, что ты врешь? — пытаюсь я вывести друга на чистую правду. Тот лишь неприступно пожимает плечами.

— Может, потому что тебе только кажется?

— Господи, да почему же все так сложно? Почему все случилось с нами? — шепчу я себе под нос, прикрывала лицо руками, переходя пальцами в волосы, которые были значительно короче, чем раньше.

— Вам двоим лишь нужно немного времени. Веркоохен, перестань, от твоей обворожительности все девчонки под чарами, а Розали тебя любит, иначе бы ее тут просто не было. И тем более, включи мозг, он всегда тебе помогал снимать женщин на ночь.

— Твой юмор не смешен и ни как не вдохновляет.

— Мой юмор будет понятен только мне, а вдохновлять не должен, Нильс. Когда встретишь ее, сам вдохновишься без особой на то причины.

— Пообещай мне, что если она что-то задумает, не важно что, не важно когда — ты скажешь мне это.

— Это что еще должно произойти? — интересуется парень.

— Необдуманность поступка, истерика, может, она продумает план мщения. Я не знаю, что люди выкидывают в таком состоянии, как Розали… Она может сегодня сбежать, а завтра скинутся с крыши, и мне важно знать о каждом ее шаге, Гарри…

— Веркоохен! — яро прошипел Стайлс на меня, подрываясь с дивана. — Розали не самоубийца, если бы хотела, у нее было слишком много шансов еще в больнице. И она не может от тебя сбежать, ты все равно отыщешь ее, в этом предположении или действии только неразумность. А Розали умная девочка, тебе ли не знать? — рычит он, но с объяснениями, которые больше утешающие для него, нежели он этот настрой передает мне. Гарри садится обратно, потупив взгляд на затушенном пламени в визуальном камине у стены.

— Я просто не знаю, что думать. После всего, что произошло, я должен был отойти в сторону.

— Нильс…

— Нет, правда. Я должен был исчезнуть. Вчера, когда она смотрела на меня, я видел, как она вспоминала все пережитое. Мне так жаль… Это все только по моей вине, и я не уберег ее, как обещал, как клялся. А она же поверила, доверилась…— замучено говорю я. Эти мысли не дают мне покоя какой день, какую ночь. Невозможно жить с этим рубцом на сердце, невозможно видеть свою любимую женщину, и знать, что у нее такие же рубцы на спине от этой же моей чертовой любви…

Хоффман был прав, он обещал и выполнил свое предназначение в ее жизни — словил, загнал свободную птицу в клетку, терзал ее до утомления, вырвав крылья, и оставив след на всю жизнь, вернул обратно. За такое она должна ненавидеть меня. И хоть она этого не показала вчера, я знаю. Я все чувствую, я слишком глубоко въелся в нее, чтобы не понять очевидного.

Господи, дай мне сил на наше будущее. Я буду старателен. Я буду трудиться. Я буду для нее самым лучшим. Пусть, только будет рядом … Я же не проживу и дня, потеряв ее. Не смогу дышать, не смогу думать, не смогу желать, не смогу и жить. Она моя воля, и даже пусть на ней то злосчастное вырубленное огнем и болью крыло, она моя птица, и я вижу, как она порхает… Только, буду ли я рядом? Смогу ли я лицезреть и дальше полет моей самой желанной юной женщины.

***

Заранее спустившись в холл, я ожидаю ее у главного входа в кафе гостиницы, осматривая левую часть холла, где находился лифт, и правую, где была лестничная площадка. Я чувствовал в себе ужасное волнение, которое душило меня исподтишка, добивая меня тем, как медленно ходят стрелки на часах, лишая меня времени прийти в себя.

Ровно восемь. Я оглядываю два выхода из жилой части, но никого не вижу. Холл почти пустой и упустить темноволосую девушку точно не возможно. Только я ни учел ее непредсказуемости и испуганно опускаю глаза на свой пиджак, где показались руки и я почувствовал, как меня резво замели в охапку. Поворачиваю голову, и вижу темные волосы, и девушку, которая еле-еле доставала своей макушкой моего подбородка.

— Доброе утро, Нильс, — отрывается Розали, но, все еще не отпуская рук с моей талии, и я уже вижу, как она вглядывается в мои полные удивления глаза, лучезарно улыбаясь.

Я успеваю рассмотреть, что она одета, и явно спустилась не с номера, а зашла с улицы. Но вовремя, ужасно пунктуальная, что заставляет мои губы расползтись в улыбке.

— Доброе, Рози, — мягко проговариваю я, но мне не удобно разговаривать с ней, когда она стоит сзади, поэтому стягивая ее холодные руки, и взяв их в свои разгоряченные ладони, поворачиваюсь к ней лицом.

Я вижу, как она заметно напрягается, как только наше соприкосновение длится больше пары секунд, и не могу ничего поделать, кроме как отпустить ее.

— Ранняя пташка, где ты уже побывала этим утром? — усмехаясь ей, спрашиваю, ведь до чертиков интересно, почему она встала так рано и, сияя, прибежала с улицы, а не вышла с лифта. Да только я обескуражено смотрю на нее, когда девушка сжимает своими худыми и маленькими пальчиками кулачки, хмурит темные брови, отводя взгляд в сторону. — Черт, прости… Я, совсем не хотел… Черт! — тихо выругался я, так же отвернув голову, касаясь руками своих волос, понимая, что этот жест уже въелся в меня, когда я начинаю нервничать.

«Как, черт возьми, можно было ее назвать этим прозвищем, а, Веркоохен? Ты настолько тупой, чтобы называть ее „пташкой“, после Хоффманов?» — расшумелось мое подсознание.

— Все хорошо, — ее тихий и нежный голос касается моих ушей и я не в силах смотреть на нее — прикрываю глаза, пробуя прийти в себя и взять контроль над всем, чем только можно. — Не нервничай, Нильс. Я в порядке, честно, — говорит она, и я чувствую, как ее рука касается моей щеки.

От этого действия не могу не открыть глаза и не заглянуть в ее, такие темно-карие, искренние, но до сих пор холодные. Где моя любимая карамель? Вернется ли она? Тогда, как скоро?

— Тогда… может, пойдем на завтрак? — предлагаю я и по ее пухлым губам вижу улыбку, но она была слишком слабой до той, с которой она светилась, не назови я ее «пташкой».