Они прошли по мраморному простору Царской залы, потом вниз по лестнице и на мощеную парковку Кортиле дель Маресциалло. Там стояли большие, на колесах, баки, переполненные мусором.

– Надеюсь, завтра их увезут? – сказал Ломели.

– Да, ваше высокопреосвященство.

Втроем они прошли под арку в следующий двор, потом в другой, потом в еще один – по лабиринту тайных клуатров справа от Сикстинской капеллы. Сооружения возле нее из кирпича унылого мышиного цвета неизменно разочаровывали декана. Почему внутри капеллы человеческий гений проявил себя в полной мере, чуть ли, по мнению Ломели, не избыточной (у него от этого наступало нечто вроде эстетического несварения), но постройкам, окружающим капеллу, не уделили должного внимания? Они напоминали складские помещения. Или фабрики. А может быть, это делалось намеренно? «В Котором сокрыты все сокровища премудрости и ведения»[18].

Его мысли прервал О’Мэлли, шедший рядом.

– Кстати, ваше высокопреосвященство, с вами хочет поговорить архиепископ Возняк.

– Думаю, это невозможно. Кардиналы начнут прибывать через час. А как по-вашему?

– Я ему сообщил об этом, но мне показалось, что он очень взволнован.

– О чем он хочет поговорить?

– Мне он не пожелал сказать.

– Но это же просто смешно! – Ломели взывал к Мандорффу, прося его поддержки. – Каза Санта-Марта будет опечатана в шесть. Ему следовало обратиться ко мне раньше. У меня много дел, которые я должен завершить до этого времени. С его стороны это как минимум беспечность.

– Я ему передам, – сказал О’Мэлли.

Они пошли дальше, мимо салютующих швейцарских гвардейцев в их будках, оказались на дороге. Но не успели пройти и десятка шагов, как угрызения совести стали для Ломели невыносимы. Нет, он был слишком резок. Это говорил не он – его тщеславие. Он надулся от ощущения собственной важности. Хорошо бы ему не забывать, что через несколько дней конклав завершится, и тогда он, Ломели, никому уже не будет интересен. Никто уже не будет делать вид, что слушает его истории о балдахинах и толстых папах. И тогда он в полной мере поймет, что значит быть Возняком, который потерял не только своего любимого понтифика, но и свое положение, дом и перспективы – и все в одно мгновение.

«Прости меня, Господи».

– Вообще-то говоря, с моей стороны это несправедливо, – признался он. – Бедняга, вероятно, волнуется о своем будущем. Скажите ему, что я буду в Каза Санта-Марта встречать прибывающих кардиналов. А потом постараюсь уделить ему несколько минут.

– Хорошо, ваше высокопреосвященство, – кивнул О’Мэлли, делая запись в бумагах на клипборде.

До того как завершилось строительство Каза Санта-Марта, более чем двадцатью годами ранее, кардиналы-выборщики на время конклава размещались в Апостольском дворце. Влиятельный архиепископ Генуи кардинал Сири, ветеран четырех конклавов и человек, который посвятил Ломели в духовный сан в шестидесятых годах, сетовал, что это все равно как быть похороненным заживо. В средневековые комнатенки заталкивали кровати, в таких же комнатенках размещались приемные с занавесками, имитирующими приватность. Для умывания каждому кардиналу полагался кувшин с водой и таз, а в качестве «удобств» – стул с отверстием и ведром. И только папа Иоанн Павел II решил, что такое убожество в конце двадцатого века более невыносимо. Он распорядился построить Каза Санта-Марта в юго-западном углу Ватикана, что обошлось Святому престолу в двадцать миллионов долларов.

Гостиница напоминала Ломели советские жилые дома – шестиэтажный прямоугольник серого цвета, положенный на бок. Комплекс состоял из двух соединенных короткой центральной перемычкой блоков, каждый по четырнадцать окон в ширину. В снятой с самолета фотографии, опубликованной в прессе этим утром, здание выглядело как вытянутая буква Н, северная часть которой, блок А, выходила на Пьяцца Санта-Марта, а южная, блок Б, – на стену, отделяющую Ватикан от Рима. В Каза имелось сто двадцать восемь апартаментов с персональными туалетами и ванными комнатами, хозяйничали здесь монахини в синих мантиях Конгрегации дочерей милосердия святого Викентия де Поля. В промежутках между выборами папы (то есть бóльшую часть времени) здание использовалось как гостиница для приезжающих прелатов и полупостоянное общежитие для некоторых священников, работающих в администрации курии. Последний из этих обитателей освободил свое жилье рано утром и переехал в помещение в полукилометре от Ватикана – Domus Romana Sacerdotalis[19] на Виа делла Траспонтина. После посещения Сикстинской капеллы Каза Санта-Марта показалась декану жалкой и заброшенной. Ломели прошел через пропускное устройство, установленное в холле, и взял свой ключ у сестры за стойкой портье.

Комнаты распределили на предыдущей неделе по жребию. Ломели досталась на втором этаже блока А. Чтобы добраться до нее, нужно было пройти мимо апартаментов покойного папы. Они были опечатаны по законам Святого престола с утра после его смерти, а Ломели, чей грешный отдых состоял в чтении детективов, покои папы казались сценой преступления, о которых он часто читал, и тревожили его. Красные ленточки, висевшие крест-накрест на двери от косяка до косяка на манер «колыбели для кошки», кардинал-камерленго зафиксировал восковой печатью с гербом. Перед дверью стояла большая ваза со свежими белыми лилиями, источавшими тошнотворный запах. По обе стороны помаргивали в осеннем мраке две дюжины церковных свечей в красных стеклянных канделябрах. Площадка, на которой когда-то толпилось столько людей и которая была центром управления Церковью, теперь пустовала. Ломели опустился на колени и вытащил четки. Попытался молиться, но мысли все время возвращались к последнему разговору с его святейшеством.

«Вы знали о моих трудностях, – обратился он к закрытой двери, – но отказали мне в отставке. Хорошо. Я понимаю. У вас были основания для этого. Но дайте мне теперь, по крайней мере, силы и мудрость пройти через это испытание».

Он услышал, как за спиной остановилась кабина лифта, и бросил взгляд через плечо. Никого не увидел. Дверь закрылась, лифт поехал дальше наверх. Ломели убрал в карман четки и поднялся на ноги.

Его комната находилась справа на полпути до конца коридора. Он отпер дверь, толкнул ее в темноту, нащупал на стене выключатель, щелкнул им – загорелся свет. С удивлением Ломели обнаружил, что гостиной здесь нет, – только спальня, стены простые, белые, полированный паркетный пол и металлическая кровать. Но потом он подумал, что это и к лучшему. Во дворце Конгрегации доктрины веры у него были апартаменты площадью четыреста квадратных метров, там хватало места для рояля. А такое жилье напомнит ему о простой жизни.

Он открыл окно, попробовал распахнуть и ставни, забыв, что они заколочены, как и все остальные в этом доме. Все телевизоры и радиоприемники были вынесены. Кардиналы, как предполагалось, должны быть полностью удалены от мира до конца выборов, чтобы никто не мог подвергнуться влиянию новостей. Ломели подумал, какой бы вид ему открылся, если бы не ставни. Собор Святого Петра или город? Он уже потерял ориентацию.

Проверив кладовку, он удовлетворенно отметил, что расторопный капеллан отец Дзанетти уже принес сюда из апартаментов его чемодан и даже распаковал. Священнические одеяния висели на вешалке. Красная биретта[20] лежала на верхней полке, белье – в ящике. Он счел число носков и улыбнулся. Хватит на неделю. Дзанетти был пессимистом. В крохотной ванночке лежали зубная щетка, бритва и кисточка для бритья, а рядом – упаковка таблеток от бессонницы. На столе – его требник и Библия, переплетенная копия Universi Dominici Gregis[21], правила избрания нового папы и более толстая папка, подготовленная О’Мэлли: сведения обо всех кардиналах, имеющих право голоса, вместе с их фотографиями. Рядом была кожаная папка с черновиком краткой проповеди, которую Ломели должен произнести на следующий день, когда под телевизионными камерами будет служить мессу в соборе Святого Петра. От одного только взгляда на эту папку его желудок завернулся узлом, и пришлось поспешить в ванную. После чего он сел на край кровати, наклонив голову.