По обеим сторонам капеллы вдоль длинного прохода были выставлены простые голые столы, образующие четыре ряда. Только на столе, ближайшем к решетке, лежала материя – его подготовили к осмотру Ломели. Декан вошел в капеллу, провел рукой по двойному слою ткани: мягкое алое сукно, ниспадающее до пола, и более плотный, гладкий материал – бежевый, под цвет ковра, – на столешнице и ее краях создавали достаточно твердую поверхность, чтобы на ней можно было писать. На столе лежали Библия, молитвенник, карточка с именем, авторучки и карандаши, небольшой бюллетень для голосования и длинный список из ста семнадцати кардиналов, имеющих право голоса.

Ломели взял карточку. XALXO SAVERIO. Кто такой? Он почувствовал приступ паники. После похорон папы декан старался познакомиться со всеми кардиналами и запомнить некоторые личные детали. Но перед ним прошло столько лиц (покойный папа роздал более шестидесяти кардинальских красных шапочек; только за последний год – пятнадцать), что эта задача оказалась ему не по силам.

– Как это вообще произносится? Салсо?

– Халко, ваше высокопреосвященство, – сказал Мандорфф. – Он из Индии.

– Халко. Я вам признателен, Вилли. Спасибо.

Ломели сел, чтобы испытать стул. Наличие подушки ему понравилось. И достаточно места, чтобы вытянуть ноги. Он откинулся на спинку. Да, вполне удобно. С учетом того времени, которое им придется провести здесь взаперти, удобство было необходимостью. За завтраком он читал итальянскую прессу; теперь до окончания выборов чтение газет было ему запрещено. Специалисты по Ватикану единогласно предсказывали длительный и бурный конклав. Он молился, чтобы они ошиблись, чтобы Святой Дух вошел в Сикстинскую капеллу пораньше и назвал им имя. Но если тот не материализуется (во время предыдущих четырнадцати собраний определенно никаким Святым Духом и не пахло), то они, возможно, проведут здесь не одну неделю.

Ломели обозрел капеллу – всю ее длину. Странно, как изменялась перспектива, если ты сидел на метровой высоте над мозаичным полом. В пространстве под их ногами специалисты по безопасности установили глушащие устройства, чтобы исключить электронное подслушивание. Однако конкурирующая фирма консультантов настаивала на том, что такие меры предосторожности недостаточны. Они заявляли, что лазерные лучи, нацеленные на окна в верхней части капеллы, могут улавливать вибрации. Рекомендовали заделать все окна досками. Ломели наложил на это запрет. Отсутствие дневного света и клаустрофобия были бы невыносимы.

Он вежливо отверг предложение о помощи Мандорффа, поднялся со стула и двинулся вглубь капеллы. Недавно положенный ковер издавал сладковатый запах, как ячмень в молотильне. Рабочие расступились, пропуская Ломели; следом за ним шли секретарь коллегии и обер-церемониймейстер папских литургических церемоний. Он все еще никак не мог поверить, что это уже происходит и лежит на его плечах. Все было как во сне.

– Знаете, – сказал декан, возвышая голос, чтобы его было слышно за шумом электродрелей, – когда я был мальчишкой, в пятьдесят восьмом году – я тогда учился в семинарии в Генуе, – а потом в другой раз в шестьдесят третьем, еще даже до моего посвящения, я любил разглядывать рисунки конклавов. Тогда во всех газетах печатали рисунки художников. Я помню кардиналов на тронах под балдахинами, они во время голосования сидели вдоль стен. А когда голосование заканчивалось, они по очереди нажимали на специальный рычаг, и балдахины последовательно падали, оставался только один – над троном избранного кардинала. Вы можете себе такое представить? Старый кардинал Ронкалли, который и не мечтал о кардинальской шапке, я уж не говорю о папстве. А Монтини, которого старая гвардия так ненавидела, что во время голосования в Сикстинской капелле гул стоял почище, чем на футбольном стадионе? Представьте, вот они сидели на своих тронах, и люди, которые только что были им ровней, выстраивались в очередь, чтобы склонить перед ними головы!

Он чувствовал, что О’Мэлли и Мандорфф вежливо слушают, – и безмолвно отругал себя. Стал говорить, как старик! Тем не менее воспоминания взволновали его. От тронов отказались в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году после Второго Ватиканского собора, который отверг и многие другие старые традиции Церкви. Теперь возникло понимание, что Коллегия кардиналов слишком велика и многонациональна для подобного ренессансного вздора. И все же какая-то часть Ломели тосковала по ренессансному вздору, и он про себя думал иногда, что покойный папа заходит слишком далеко, бесконечно настаивая на простоте и смирении. Избыточность простоты в конечном счете была иной формой показушничества, а гордиться смирением – такой же грех.

Он перешагнул через электрические провода и остановился под «Страшным судом», уперев руки в бока. Созерцал разорение. Стружка, опилки, ящики, картонки, куски подстилки. Частицы древесины и ворса водили хороводы в столбах света. Стук молотков. Вой пил. Сверление. Ужас вдруг охватил его.

Хаос. Нечестивый хаос. Словно на стройке. Но это же Сикстинская капелла!

На сей раз ему пришлось кричать, чтобы его голос услышали за шумом:

– Надеюсь, мы закончим вовремя?!

– Если понадобится, будут работать и ночью, – сказал О’Мэлли. – Все будет в порядке, ваше высокопреосвященство, как и всегда. – Он пожал плечами. – Ну, вы же понимаете – Италия.

– О да, и в самом деле – Италия.

Ломели сошел с алтаря. Слева находилась дверь, а за ней небольшая ризница, известная под названием «Комната слез». Туда немедленно после избрания направлялся новый папа, и здесь его облачали в подобающие одеяния. Это было забавное маленькое помещение с низким сводчатым потолком и простыми белеными стенами, напоминающее узилище. Ризница была заставлена мебелью: стол, три стула, кушетка и трон, который будет вынесен в капеллу для нового понтифика, чтобы кардиналы-выборщики могли выразить ему свое почтение. В центре находился металлический стержень, на котором висели три белые папские сутаны, завернутые в целлофан: малая, средняя и большая, а также три рочетто и три моццетты[17]. В дюжине коробок лежала папская обувь разных размеров. Ломели взял пару. Внутрь была набита папиросная бумага. Он покрутил туфли в руке: без шнуровки, изготовлены из простого красного сафьяна. Поднес их к носу, понюхал.

– Готовишься к любым неожиданностям, но предугадать все невозможно. Вот, скажем, папа Иоанн Двадцать третий был такой крупный, что ни одна сутана ему не подошла, поэтому пришлось застегнуть спереди пуговицы и распустить шов сзади. Сутану надели на него, как халат на хирурга, а потом папский портной зашил ее сзади.

Он положил туфли в коробку и перекрестился:

– Да благословит Господь того, кто будет призван их носить.

Трое священников покинули ризницу и направились назад тем же путем, которым пришли, – по проходу, усланному ковром, через проем в решетке, потом по деревянному пандусу в малый неф. Там в углу стояли бок о бок казавшиеся неуместными здесь две серые металлические печки. Обе были высотой около метра, одна квадратная, другая круглая, обе оснащены медными дымоходами. Их трубы соединялись, образовывая единый дымоход. Ломели с сомнением осмотрел эту конструкцию. Выглядела она довольно неустойчиво. Поднималась почти на двадцать метров, удерживалась специальными лесами и выходила в отверстие, проделанное в окне. В круглой печи после каждого голосования должны будут сжигать бюллетени, чтобы обеспечить секретность, а в квадратной – дымовые шашки. Черный дым от одних шашек указывает, что по результатам голосования папа не избран, а белый дым от других извещает об избрании нового папы.

Вся эта система была архаичной, нелепой и до странности замечательной.

– Печи уже опробовали? – спросил Ломели.

– Да, ваше высокопреосвященство. Несколько раз, – терпеливо ответил О’Мэлли.

– Конечно, я знаю вашу дотошность. – Он прикоснулся к руке ирландца. – Извините, что морочу вам голову.