Без доли смущения и равнодушно мы покорно выполняли все, что нам прикажет санитар.

В холодном погребе, на цинковом столе, лежало еще одно тело - скелет, обтянутый кожей, приблизительно той же давности, что и груда мяса, которую мы выложили на другой стол.

Я понял, что эта приблизительность была очень характерна: приблизительно люди, приблизительно чего-то хотят, приблизительно скоты, приблизительно обновление, приблизительно крах всего сущего, приблизительно я - Наполеон, я хочу поиметь Империю.

Глава шестая

ЖИЗНЬ НАКАНУНЕ

Я нарочно завешивал свои окна шторами, чтобы не раздражал свет.

Зверь в клетке - это тоже состояние, это тоже занятие.

И снова у меня начинает жутко болеть голова. И, подступающая как тошнота, радость, которая царит в бессмысленной природе. Тошнило от запаха свежих листьев, от солнца слепли глаза. И эта безумная широта и небо, программирующее манию сверхгигантизма.

Только если смотреть на листья помогает фантазия - через пару месяцев они будут валяться, мерзкого бурого цвета, в грязной луже. А от солнца надо носить очки. А для того, чтобы вообразить себя сверхгигантом, надо в начале превратиться в личинку, улыбаться и кланяться как китаец. А лично мне это неприятно.

Вечером я вышел гулять. Сажусь на скамейку.

Если смотреть перед собой - безликая толпа. Я смотрю на траву.

Помнится, как-то читал в записках одной питерской девушки:

" Если долго сидеть у Казанского собора и смотреть под ноги, на лужи на траву, то благородные насекомые муравьи превращаются в маленьких свифтовских человечков..."

Это у нее вышло поэтично. Свифт. Она описала даже какую-то сценку случившуюся между пришельцами из Лилипутии.

Я тоже пытался научиться свифтомскому стилю мышления, но для этого надо пить много вина или употреблять наркотики. Я не пью много вина. А девушка-писательница курила анашу.

Словно саламандра в огне - в зеленой траве я вижу ящерицу.

Память. Что-то из прошлого или будущего...

Моя милая была далеко. За долгие годы я так и не встретил Ее снова. Неужели и за всю жизнь не встречу?

Жизнь становится страшной язвой, изъедающей во мне самое лучшее. А в Ней всё менялось непредсказуемым образом. Моя любимая, моя мечта.

И когда я на секунду забываю обо всем, то представляю как превращаюсь в стадо свиней, отнюдь не овец. Боже! Сбрось меня с обрыва, чтобы я исцелился.

Мое разделение и размножение происходило так же легко, как это происходит у насекомых. Чтобы поймать призрак реального успеха требуется обо всем забыть.

Ты должен напоминать птицу.

Желание выжить, увы, оказывается сильнее веры.

Внутри самого себя ты не чувствуешь ответственность за все совершенные преступления. И ничто не изменится.

Этот второй. Он, кажется, решился.

- Кто второй? - спрашивает она.

- Нет. Это я так...У меня отняли мечту.

- Какую мечту?

- Теперь я уже не помню, у меня ее отняли...

- Вы плохо себя чувствуете?

- Нет. Мне бы только попить чаю и закурить.

- Хорошо. Я сделаю для вас чай.

Поставив на поднос кофейный сервиз на двух персон, и насыпав в вазочку конфет, он подходит к зеркалу и смотрит - как он выглядит? Похоже, он нравится себе.

Она ждет Его в тягостном томлении. У Нее тоже включаются рефлексы, основной инстинкт.

Она ждет разврата. Ей скучно без прелюбодеяния. Но внешне все должно быть эстетизировано и возведено в культ.

Всё как в пьесе. Хорошо перед началом рассказать какой-нибудь анекдот.

Должно что-то произойти. И смех и грех. Тошнотворный смех.

А ведь на месте этого второго должен быть я. Если бы когда-то бред о зеркале...Впрочем, раздвоение в наше время обычная вещь.

И она раздвоилась - эта переливающаяся всеми цветами ящерица в изумрудной траве и эта жестокосердная убийца, ведьма в обличии мадонны.

Я решил пойти на самоуничижение. Когда становишься сам себе безразличен, то надо что-то придумать. Надо придумать себе смерть.

А на этого второго она смотрела как на бога.

Что же в нем было привлекательного? Его атлетическая фигура? Его пустые, безразличные глаза? Его самоуверенность? Его честолюбие? Когда с ним кто-то говорил, то он нарочно становился в вызывающую позу? Словом, всё отрицательное.

Если её муж не догадывался о её прелюбодеянии, то ей становилось скучно. Ей необходимо было его позлить, ей необходимо было все время что-то преодолевать. Ей нужен был барьер, как для кобылы. Она искала дешевого азарта и интриг.

- Вы пренебрегли мной. Я вам этого не прощу, - говорила она.

- Пошла ты на хер, милая моя, - отвечал он и при этом сплевывал.

И вот в этот момент ей становилось хорошо, ее гениталии при этом выделяли влагу.

Она не захотела менять своих привычек и потребовала, чтобы сумасшедший больше не приходил к ней, не мешал ей.

Вчера я разговаривал со священником. Он утверждал, что я стал грешником еще в детстве. Что-то вроде родового греха. Вот же идиот. Неужели ребенок может быть грешником?.. Если бы он знал, как я по крупице копил этот грех, как каждый свой разумный день я его вытравливал из себя.

Мне просто не повезло. Мне нужно было научиться приспосабливаться еще в утробе матери, сделал я вывод из слов священника. Оказывается и религия не допускает к себе тех, кто не в состоянии приспосабливаться.

Я вытравливал из головного и спинного мозга всё, что мешает инстинкту самосохранения. По кусочкам пожирал свое тело. Но когда природой заложено некое зерно, то человеку не дано осуществить самого элементарного.

Строй души, нарушенный поверхностными желаниями. И тонкое мышление. "Унижающий себя да возвысится".

Любой поворот её бедер вызывал в теле дрожь и безумные желания.

Томление в желудке, схожее с шумом водопроводной трубы, когда стерлись прокладки. И еще ее голос. Когда просто она называла его по имени, то он как-то размякал и успокаивался.

И, кстати, вспомнив ту дурочку на унитазе, я постарался спроецировать ее телоположение на свои эротические чувства - это был идеальный вариант.

Нравственность, как и эстетика, выдуманы и ложны. Намного удобнее чувствовать себя извращенцем. И бабам это нравится. Если это не сильно больно.

Когда я положил ей руку под поясницу, то это была даже не неловкость, это было телодвижение кретина. Я попытался что-то сказать, но глотка ссохлась.

И очень приятно судить верховной властью, когда ты животно несовершенен.

Милая моя, я схожу с ума.

Репетиции и тренинги закончились.

Вавилонское царство древности теперь модернизировалось и превратилось в оплот.

Постоянно разрушать, порой, становится просто невыносимо.

Был ли он в моей жизни - миг созидания?

И все-таки она не сдалась. Предпринимала всё, чтобы я умер.

Вероятно, она заподозрила что-то неладное. И я стал Ей окончательно противен.

Я стал жаловаться на головные боли и недомогания. Говорил, что с детства не терплю насилия над собой.

И все-таки это была только легкая слабость, когда черная вселенская сила давит на тебя и выжимает животворящие соки. Я виноград. Вином из меня уже кто-то напился.

Я чувствую, что становлюсь послушным рабом её мыслей, желаний, вероисповеданий. Боже! Что в них?!

Потом всё пошло своим чередом. Каждое утро я приходил к Докторше. Она задавала свои вопросы, а я охотно, на автомате, рассказывал всё, что в подобных ситуациях рассказывают.

Как всегда, играя наивность, она спросила:

- Как вы тут оказались?

Я объяснил в который раз, что не инопланетянин. Рассказал всё про ящерицу. И был уверен, что она ничего не поймет. Боялся, но все-таки спросил: когда?