‒ Ну, Сталина Феликсовна, я того, подброшу еще немного, поймите, я пенсионер, не так богат, как другие.

‒ Тогда нечего шлындать по коридорам да по кабинетам, отвлекать врачей. Ваше время ушло. Надо готовиться...к погребению.

‒ Сталина..., вы сволочь. За что взяла пятьсот рублей, я жаловаться буду.

‒ Сейчас все жалуются. Свобода. К тому же, кто видел? у вас свидетели есть? тогда неча поклеп возводить.

Не сказав "до свиданья", Веревкин вышел из кабинета и направился к Драчевскому в правое крыло.

Кабинет оказался закрыт. Больные, что толпились у двери, сказали, что его срочно вызвали, и он на вызове. Обещал быть...до семи часов.

Расстроенный донельзя, он извлек лист бумаги и стал показывать свои анализы рядом сидящим больным, но никто ничего в них не понимал.

‒ А вы зайдите в платную поликлинику, она здесь за углом. Двести рублей, и вам все расскажут. И результат биохимического анализа растолкуют, а то наши врачи неспособны. Там такие вежливые, такие внимательные врачи, голова от них кружится. А тут дерьмо одно.

‒ Спасибо, но я уже был. Там лечат зубы, а что касается мочи, то это дело Орловой.

Прошло около часу, на Драчевский так и не появился. На другой скамейке сидела пожилая женщина в черном платке и все время вытирала глаза. Александр Васильевич побоялся к ней подойти предложить хоть какую−то помощь, но плачущая дама сама стала рассказывать рядом сидящий даме, что ее зять умер в реанимации в одной из городских больниц из−за того, что врач не захотел подойти к нему в ответственный момент. Медицинская сестра, что дежурила у больного, умоляла врача Попердно подойти к больному, но получила категорический ответ:

− Пусть подыхает. Мы ему сделали сложную операцию на желчный пузырь, а он, скупердяй, не дал нам ни копейки.

Так и умер Женя, оставив двух маленьких детей сиротами.

Саша сидел и наливался злостью.

− Надо накатать жалобу мэру города, − сказал он мужикам, сидевшим слева и справа. - Это же безобразие.

− Оно бы не мешало, и еще подписи можно собрать, коллефтивную, так сказать жалобу. Мэр у нас новый, сибиряк, непривычен к взяткам и грабежам как этот Лужман, или Кац.

В это время дверь кабинета Драчевского открылась, но в кабинете сидел не Драчевский, а другой, молодой, худощавы парень с какой−то радостной улыбкой на лице. Вышла бывшая помощница Драчевского и объявила:

− Сегодня прием в общей очереди у господина Шаламова, а все последующие дни только по талонам, прошу не забывать об этом.

Александр Васильевич был пятым в очереди, но не прошло и пяти минут, как он уже зашел в кабинет. Шаламов, не глядя на больного посетителя, тут же дал ему рецепт с надписью "Простамол" и добавил:

− Приходите в следующий раз.

Посетитель не успел раскрыть рта, чтобы сказать, что этот "Простамол" продается в аптеках без рецепта и что это не лекарство, а говно, как раздалась команда:

− Следующий.

Больной быстро спустился на первый этаж, оделся, вышел на улицу, завернул за угол и в платную поликлинику. Но она оказалась закрытой ‒ выходной день. Ни с сего, ни с того, выходной день.

‒ Гм, псы! обязательно напишу мэру Собянину. По всей видимости, Драчевский удрал в платную поликлинику. Надо их, малость, пощипать. Даром деньги получают и еще больных, нищих пенсионеров обирают. Откуда я по пятьсот рублей каждый день буду приносить, если у меня на квашеную капусту не хватает, если на шее жены пребываю.

6

Веревкин подошел к кабинету Шаламова за десять минут до начала приема, что значился в его талоне, но там уже на длинной лавочке, покрытой дерматином, сидели больные старики и старухи. У них тоже были талоны и согласно этим талонам, они уже давно должны были пройти прием у Шаламова. Но Шаламов не появлялся. Дежурная медсестра выходила с виноватым видом и объясняла отсутствие Шаламова тем, что они якобы на вызове, у кого−то седалище полностью вышло из строя и это грозит непредсказуемыми последствиями.

Больные озабоченные своими болячками, нервничали, а чужое седалище им было до лампочки. Нервозные старушки стали поговаривать, что лучше было бы возродить старую традицию − создавать живую очередь, а то с этими талонами одна путаница: нужен прохфессор, чтоб разобраться. И Веревкин так стал думать. Он начал им поддакивать и тут же стал своим. Но чтоб эту новую традицию, она никак пока не приживается, поменять, чтоб отменить талоны и возродить живую очередь, как это было раньше, надо пробраться к главной врачихе, к мадам, к которой нет доступа как к ядерной кнопке. А у нее нет приема, она не желает разговаривать с пенсионерами, потому как у всех так много болячек, что в них можно запутаться, как мухе в паутине. Да и лечить их бесполезно, болезни только усугубляются.

Один старый посетитель, с впалыми глазами, налитыми кровью, сидел на жесткой скамейке, опираясь то на одну, то на другую руку. Должно быть, позвоночник не выдерживал тяжести его массивной фигуры, жаловался на то, что он давно сидит, и что если была бы живая очередь, он мог пройти еще до того, как Шаломов куда−то убежал.

− Что хотят, то и делают, чтоб он простатитом заболел, чтоб потом у него аденома появилась, и была у него бельмом на глазу, − высказалась одна старушка, у которой горб был так высок, почти выше головы, и смотрела она только в ноги, даже не пытаясь задрать свою седую голову. − А я...я уже неделю не посетила общественное место, а када посещала, то без пользы.

− Утром, не вставая с кровати, сделайте пять-шесть глотков холодной воды, − сказал Александр Васильевич. − Может это то, что вам нужно.

Ему было жаль старуху, которую возможно бросили дети, внуки на произвол судьбы. По ее фигуре, по тому, как она сидела, как морщилась от боли, было видно, что у нее не все хорошо дома. Известно: дети это цветы жизни на могиле родителей.

− Скорее бы все кончилось. Я не живу − мучаюсь, мешаю своим близким и потому они ждут, не дождутся, когда я перестану дышать. Единственное место, где я могу найти понимание, это полуклиника, это добрые, обходительные врачи, особенно, когда я что−то сэкономлю и принесу им сотню другую. Они могли бы мне помочь, ежели бы у меня что-то было в карманах, но...в моих карманах ветер гуляет уже третий месяц. Внучок Слава пролез в тумбочку и все, шо было выгреб, каналья, шоб у его запор появился, када вырастет. Пензия маленькая, не заслужила. О, кажись, идут..., прохфессор идут. Я первая, я ненадолго.

Однако это был не профессор, а Шаламов, молодой, задорный, он высоко нес голову, а на тех, что сидели на лавочке в ожидании смерти, даже не посмотрел.

Он прошел дальше, в свой кабинет и закрыл дверь изнутри. Ждите, приговоренные.

Александр Васильевич выяснил, что больные с талоном на 15 часов все еще ждут очереди, в то время как часы показывают половину пятого. Он махнул рукой на всю эту нестыковку и присел позади всех посетителей.

Когда подошла его очередь, уже было половина седьмого вечера. Четыре часа в очереди это только начало, и если бы не эта единственная скамейка, куда можно присесть и отдохнуть, пришлось бы туго. За ним заняли еще три человека, но теперь он уже был первым. Дождался. Поскольку никто не приглашал, Веревкин стал рваться в кабинет сам, но медицинская сестра всякий раз выпроваживала его обратно, повторяя одни и те же слова: − Он занят, он занят, у него тяжело больная дама. И он там ей сует, только не подумайте что-то такое поганое; он сует ей палец, сами понимаете, куда, во, слышите, она стонет, − говорила медсестра почти шепотом.

Этот стон вызывал улыбку у медицинской сестры и какую-то злую гримасу. Казалось, она сама рвалась туда, но почему-то воздерживалась от опасного для врача и для себя шага.

После третий попытки Веревкин застал Шаламова за рабочим столом. Он все вытирал испарину на лбу, глубоко дышал, казалось, ему не хватает воздуха. Тем не менее, он протянул руку и сказал: