‒ Бунажки на стол!

‒ Вот талон.

‒ А медицинская карта?

‒ В регистратуре сказали, что медицинской карты нет, она должна быть у вас.

‒ Идите, скажите, пущай ищут, пока не найдут. У меня вашей карты в жись не было. Я все сказал.

Веревкин выскочил из кабинета и спустился в регистратуру. Девушка тут же подошла к окошку с улыбкой на молодом лице.

‒ Сейчас, подождите немного.

Девушка ушла вглубь, затерялась между стеллажами, недолго рылась на полках, но вернулась ни с чем.

− Куда девалась ваша карта, не могу знать. В ячейке, где она должна быть, ее нет. Скажите врачу, пусть у себя поищет.

− Он уже искал и не нашел.

− Пусть ищет, как следует.

− Ну, хорошо.

Веревкин поднялся на третий этаж. У Шаламова уже сидел мужчина.

− Ну что? иде карта?

− Сказали: у вас.

− Спуститесь и скажите, что у меня вашей карты нет.

− Я уже говорил.

− Еще раз скажите.

В регистратуре на первом этаже к окошку подошла та же девушка.

− Карту!

− Как фамилия?

− Я уже вам говорил.

− Вас тут много. С утра до вечера человек пятьсот проходит, всех не упомнишь.

− Веревкин.

− Подождите.

Она вернулась так же быстро и точно так же развела руками.

‒ Скажите этому молокососу, что в регистратуре сказали, чтоб он вас принял, а медицинскую карту я ему передам.

‒ Хорошо, я так и сделаю, спасибо, ‒ сказал Веревкин.

‒ За что спасибо?

‒ За то, что не нашли.

‒ Все будет в норме. Пойдите, скажите, что мы сказали, а если он сделает квадратные глаза, пусть он скажет вам, а вы скажете нам, что он сказал вам, чтоб вы сказали нам. А мы скажем вам, что сказать ему. Договорились?

‒ Чертовщина какая-то, ‒ произнес Веревкин, поднимаясь на третий этаж. Он рванул дверь на себя и вошел без очереди. Шаламов широко раскрыл глаза.

‒ Карты нет, то есть, она сейчас уже есть, когда меня нет на первом этаже, карта появляется, а когда я появляюсь у окошка, медицинская карта исчезает. Но они сказали, чтоб я сказал вам, а вы скажете мне, я спущусь и скажу им.

− Скажите, что у меня вашей карты нет.

У Анатолия Петровича стал высовываться язык, который просился на плечо, когда он очутился у двери Шаламова с пустыми руками. Теперь у него сидела дама, пришлось ждать.

− Бунажку нашел?

− Не нашли.

− Пущай заведут новую медицинскую карту. Идите вниз.

− Послушайте, профессор! мне надо будет вызывать скорую помощь: мое сердце не выдержит.

− Ничего. Укол от простуды дам, и все пройдет. Не такое здесь бывало. Лифт работает?

-−Кажись.

− Ну, тогда у чем дело?

Александр Васильевич медленным шагом дополз до лифта и когда он открылся, быстро юркнул внутрь, потому что лифт быстро закрывался без нажатия кнопки. Девушка, что только что отправила его в третий раз на третий этаж, подошла к окошку и, сохраняя очаровательную улыбку на лице, сказала:

− Вы знаете, как только вы ушли, ваша карта нашлась. Это...это какое-то волшебство. Такое случилось в первый раз. Уж не обессудьте. Но я знала, что вы придете, потому что деваться некуда. Вот забирайте свою медицинскую карту, хоть и не положено выдавать на руки больному, но в порядке исключения.

Шаламов сидел у себя, и все время посматривал на часы. Когда Александр Васильевич положил карту на стол, он, держа мобилку у левого уха, изрекал: чичас буду.

− Но вы уж меня не покидайте. Я оголюсь, вы гляньте на мой зад и коленкой под зад, и готово.

‒ Я скажу вот что: приходи через неделю, а лучше через две, но с талоном и я осмотрю...всю твою урологию, но не вздумай, кому сказать, что я тебе сказал.

‒ Профессор! Да чтоб я? никада такого случиться не может. Чтоб я единственного профессора на всю округу, на весь район, на всю Москву продал, такого никада не случится.

− Я не профессор, я обыкновенный врач.

− Так мы вам присвоим...за добросовестное отношение к работе и уважение к больным. Вон не прошло и двадцать минут, как вы двадцать человек осмотрели, а одной даме даже совали...

− Это вас не касается.

− Понял, так точно, есть.

‒ Гм, черт, подлизываешься, ‒ миролюбиво сказал Шаламов. ‒ Обнажайся и ложись на кушетку.

‒ На спину или на живот?

‒ На левый бок.

Веревкин с радостью улегся и приспустил штаны.

‒ Колени поджать к животу! ‒ приказал он, засовывая указательный палец, куда положено. ‒ Ну, знаешь, что-то есть, а когда что-то есть ‒ это сигнал. Необходим глубокий анализ. Мне тут надо гайки подвернуть на новом аппарате, а этот аппарат почти тоже, что и я. Приходи через неделю, а лучше через две...с картой и талоном. Все, можешь быть свободным.

‒ Благодарю вас!

‒ О, какое взаимопонимание лечащего врача и больного. Как в Англии. Я там проходил практику. Там врач мужчина даже целуется с больным мужского полу. Если больной понравился, то есть пришелся по душе. Я тогда сказал себе: и я, Шаламов, буду так поступать. Но здесь, в этой занюханной поликлинике меня не поняли. Главврач стала на дыбы. Целоваться с больными − ни в какую. Короче, пока. Через неделю, лучше через две. Можно и без талона.

‒ А без медицинской карты?

‒ Это уж я не могу знать. Придешь через две недели, и я скажу, нужна эта карта или не нужна. Тут еще и лаборантка скажет свое слово, понимаешь. Поэтому если ты, если у тебя в кармане заваляется конфетка для будущего кандидата медицинских наук Шаламова, то надо, чтоб там были две конфетки, а не одна, ты понял?

‒ Да, но пенсия у меня с гулькин нос. Недавно назначили по возрасту. Меня выпихнули с работы досрочно. Как в Турции: коленкой под зад. Двух лет не хватало до пенсии.

− Меня это не интересует, хотя...я думал: мы подружимся. На каждый прием хотя бы десятку...зеленую, разумеется, а ты... ну жди, как все.

− Чего ждать?

− Смерти, чего еще? Пройдет, каких−то лет двадцать и я ее буду ждать, родненькую. Не обижайся, хорошо. Ну, вот молодчина-старикашка, а то все такие капризные, голова от вас болит.

При этих словах у Шаламова отвисла молодая нижняя челюсть, он еще раз, теперь уже презрительно, оглядел клиента, повернулся и ушел к своему столу, заваленному многочисленными бумажками, в коих до сих пор не разобрался.

Веревкин почувствовал, как холодок прошел по его спине и застрял где-то внутри и там, внутри образовался комочек. Он этот комочек долго не проходил, сверлил мозг и посылал недобрые сигналы в сердце.

Сердце среагировало тут же: оно забилось чаще, а потом устало и начало стучать едва-едва, плохо снабжая питанием головной мозг, руки, ноги и даже пальцы на руках и особенно на ногах. Не успев дойти до лифта, он присел на ступеньки и снова налился тяжестью. Голова стала клониться к полу, ноги выпрямляться в коленях, кулак лег под голову, и ...показалось так хорошо.

Но этот покой нарушили медицинские сестры, они обступили его со всех сторон. Кто-то давал укол, кто-то измерял давление, кто-то совал ему под нос флакончик и от всего этого он ожил, встал на ноги и попросил всех, чтоб его отпустили домой.

‒ А вы точно доберетесь самостоятельно до своего дома, на каком этаже вы живете? лифт у вас работает?

‒ Спасибо, мои дорогие. Если ваш лифт довезет меня на первый этаж, я точно добреду до своего дома...по свежему воздуху. Я был у будущего вашего профессора Шаламова, который вместо профессора Драчевского и после его приема мне стало дурно. Вот и результат, вы понимаете.

‒ Хи‒хи, Драчевский такой же профессор, как вы балерон.

‒ Неужели? А я-то думал... впрочем, я пошел. Еще раз благодарю за помощь. Это Шаломов, а все думаю, что он профессор.

Воздух в Москве хоть и желает лучшего, но все же на улице дышалось лучше, чем в поликлинике, и Веревкин медленными шагами побрел в сторону своего дома.

По закоулкам, да переулкам редко шастали машины, дневной бум, прошел, и Александр Васильевич думал грустную думу о том, что этих врачей он одолеть не сможет: ему придется бродить по этажам три месяца и ни один врач ничего для него не сделает. По одной простой причине: у него худые карманы. Ни долларов, ни рублей в этих карманах нет. Пособие по безработице, которое он получал и отдавал супруге, а супруга ездит на рынок покупает кости и варит на них супы, едва хватало, чтоб не отбросить концы. Изо дня в день. Кому пожаловаться? мэру города? Мэр даст им пенделя. Для этого у него служба, а эта служба старой закалки. Получив письмо, он тут же направит комиссию.