По-че-му?
Всего-навсего шесть букв, всего-навсего три слога. Но это самый острый вопрос во Вселенной, когда он бьется в человеческое сердце. Почему ты не сохранил благоразумие, когда в госпиталь к тебе пришел человек из агентства по переселению евреев? Почему наплел про Исаака Бекера и «Книгу призраков», если и без того имел все шансы попасть в Америку?
И вопрос не оставался без ответов – их рождало подсознание, – иногда вполне логичных и до того жутких, что ночь напролет не уснешь. Он не желал иметь дела с советскими, поскольку был непосредственным свидетелем их варварства и не видел разницы между ними и нацистами. Не испытывал и охоты строить новую жизнь на кровавых руинах Европы или драться с британцами за историческую родину в Палестине. Только Америка! Когда от тебя остались жалкие лохмотья, нужен новый мир, где можно из этих лохмотьев что-то скроить. Якоб Вайсен внушил себе, что, если в глазах американцев он будет выглядеть героем, они уж точно заберут его к себе за Атлантику. Всем известно: у американцев к героям слабость. Поэтому он взял факты и срастил их с вымыслом, с преувеличениями, – создал миф о своем спасении. Вот только теперь, когда до Манхэттена считаные минуты езды, этот миф выглядит сущим проклятием.
– Якоб Вайсен, правильно? – прочла в анкете жгучая брюнетка из агентства по переселению. Весьма хороша собой, деликатная, она бегло говорила на идише. – Тут написано, что вы хотите переселиться в Соединенные Штаты или Канаду.
– Только в Штаты. Внимательнее посмотрите, в графу альтернативного выбора я тоже вписал США, но кто-то зачеркнул и поставил Канаду.
Женщина не удержала улыбку.
– Якоб, почему только Штаты? – спросила она, открывая перед ним вожделенную лазейку.
И Вайсен рассказал ей о том, как его отчаянный друг детства Исаак Бекер, Писака (даже эсэсовцы его так называли), за полтора года, проведенных в Биркенау и других лагерях комплекса Аушвиц, написал роман с главным героем, у которого не было имени, только кличка – Цыган.
– В этом романе, – объяснял Якоб американке, – Цыгану являются призраки людей, с которыми он познакомился в лагере, перед тем как их задушили газом. Каждый призрак рассказывает свою историю, и Цыган ее запоминает, чтобы поведать миру, если сам останется жив. Исаак так и не раскрыл мне названия книги, но для меня она – «Книга призраков».
– Якоб, это поразительно, но я не понимаю, какая тут связь с вами или вашим ходатайством о переселении в Соединенные…
Вайсен перебил собеседницу, повел дальше свой рассказ:
– Дело в том, что по вине литературного таланта Исаак стал, так сказать, личной собственностью обер-лейтенанта Кляйнманна. Вроде любимой зверушки. Кляйнманн снабдил Исаака блокнотом и авторучкой, чтобы тот записывал свои сочинения. Мерзавец и знать не знал, что блокнот нужен моему другу для работы над «Книгой призраков». Исаак только притворялся, что пишет рассказы на потеху нацистской свинье. В благодарность за придуманные байки полковник не отправлял Писаку в душевую. И хитрость работала, пока очередной рассказ не понравился Кляйнманну настолько, что было решено отобрать блокнот у автора и сохранить. Исаак протестовал, но что толку? Кляйнманн глянул на первую страницу, увидел текст на венгерском и запер блокнот в письменном столе.
– Как ни увлекательна эта история, я все же не понимаю, чем она может помочь в вашем случае. – Но дрожь в голосе выдала волнение агентши.
– Бедняга Исаак запаниковал и пришел ко мне. Он объяснил ситуацию, сказал, что боится, как бы из-за его неосторожного поступка не пострадал весь барак. «Если заподозрят, что вы все знали о моей книге и не донесли, – сказал он, – кто знает, как вас накажут?»
И рыбка села на крючок! Да как крепко!
Женщина протянула через стол руку, положила ее на кисть Якоба.
– Пожалуйста, расскажите, что было дальше.
– Мы с Бекером под покровом ночи забрались в контору, где Кляйнманн прятал книгу. А он вдруг явился и застал нас за возней с замком. Я пырнул это чудовище в горло острым куском стекла. Вот сюда, – тихо пояснил Якоб, дотрагиваясь до нежной белой кожи на шее американки. – Но еще раньше он ранил в ногу моего приятеля. Я хотел остаться и помочь, да тот отказался наотрез. Для него важнее всего на свете была книга. «Ты должен выжить, – сказал он, – и любой ценой спасти ее. Чтобы мир узнал о творившихся здесь злодеяниях». И я пытался выполнить просьбу. Завернул блокнот в тряпье и санитарную клеенку, которую выменял у охранника. На следующее утро спрятал сверток на телеге с золой для ближайшей фермы, – по слухам, ее хозяин был связан с польским Сопротивлением. Или вы не в курсе, что поляки удобряли поля нашим пеплом? Живые мы им были не нужны, зато мертвые…
– О боже! – ахнула собеседница, и по щекам побежали слезы. – А Бекер? Что сталось с Исааком Бекером?
– Его пытали. Потом он висел распятым у всех на виду. Умирал трое суток, его клевали птицы.
– А книга? Удалось ли ее найти? – Брюнетку объял жгучий интерес.
Якоб Вайсен пожал широкими плечами:
– Пропала бесследно. Наверное, тот поляк запахал ее в землю. Боюсь, ее судьба так и останется для нас загадкой.
На этом Якоб мог бы и закончить разговор, но не закончил. Его настолько воодушевило участие женщины, ее слезы, ее красота, что он решился сделать еще один шаг.
– Как видите… Простите, я невежлив. Нельзя ли узнать ваше имя?
– Ава, – чуть покраснела она. – Ава Левински.
– Как видите, мой долг – отправиться в Америку и рассказать обо всем нашему народу. Он увидит фотоснимки лагерей, но может не узнать об ужасах, пережитых нами, немногими уцелевшими европейскими евреями. «Книга призраков» потеряна, однако необходимо объяснить нашим людям в США, что не все узники шли как овцы на бойню – некоторым удалось сохранить гордость. Бесстрашие Исаака, его труд – все это должно стать достоянием гласности. Помните, что он мне сказал, перед тем как я его оставил возле трупа Кляйнманна? «Чтобы мир узнал о творившихся здесь злодеяниях».
Вот так родилась легенда об Исааке Бекере и «Книге призраков». Правда выглядит несколько иначе, но не осталось живых, чтобы оспорить историческую версию Якоба Вайсена. В его бараке последний узник умер от тифа накануне прихода советских войск, а из эсэсовцев, ухитрившихся избежать правосудия или внесудебной расправы после войны, не нашлось желающих выступить с разоблачающей критикой. Так что власти США удовлетворили просьбу Якоба Вайсена, и несколько месяцев спустя он начал новую жизнь за океаном.
Якоб поселился в Бруклине, на Фостер-авеню, в однокомнатной квартире на первом этаже викторианского дома, и занялся шматом, швейным ремеслом, устроившись закройщиком в ателье на Тридцать второй улице. Ничто не помешало бы ему в тишине и достатке скоротать холостяцкий век или обзавестись женой и детьми, но хотелось максимально увеличить разрыв между настоящим и прошлым, поэтому Якоб Вайсен стал зваться Джеком Вайзом и даже обратился в адвокатскую контору с целью легальной смены имени и фамилии.
Все сложилось бы совершенно иначе, если бы не та девушка, а кто-нибудь другой беседовал с ним в больнице после войны.
Когда одолевало одиночество – а это происходило постоянно, – Джек вспоминал красивую молодую американку с черными как смоль волосами, орудие, с помощью которого он претворил в реальность мечту о новой жизни. Вспоминал ее беглый идиш, теплую и мягкую руку, гладившую его кисть, и нежную белую шею, к которой он прикоснулся пальцами. Мысленно он нараспев, как колыбельную, повторял ее имя в шуме и сутолоке метро, когда ехал на работу или возвращался в пустую квартиру. Мисс Ава Левински… Мисс Ава Левински… Мисс Ава Левински… Бывали минуты слабости, когда он подумывал, не нанять ли частного детектива для ее поисков. Но так и не рискнул – внушил себе, что слишком опасно строить вместе с ней будущее из мокрого песка своей лжи.
Как-то раз в безоблачное весеннее утро Джек Вайз сидел на волноломе, спиной к парашютной вышке. Он обзавелся привычкой ловить рыбу по воскресеньям в любую погоду. Жара или холод, сушь или хлябь – без разницы; лагеря закалили его. Вставал с первыми лучами солнца, добирался на метро до Шипсхед-бей или до конца кони-айлендской линии и забрасывал удочку. Рыбалка – единственное развлечение, которое он себе позволял. Одинокое это занятие спасало от удушающего чувства вины, от воспоминаний о пережитых в Польше ужасах. Только в воскресные утра ему удавалось полностью изгнать из ноздрей вонь горелого человеческого мяса.
