Сиси.
Смертельное оружие.
Брейди помешался на Вьетнаме, как Брюс[6] в свою золотую пору. Сомнительную эту традицию начал еще Джон Уэйн мерзкими «Зелеными беретами»[7]. Стоит поразглагольствовать о проигранной войне – и вот уже кажется, будто ты на ней воевал. И конечно же, Брейди постоянно крутил «Born in the USA»[8], будто это его личный гимн. И без разницы, что сам он с Украины.
Я заправлял клубом, и делал это хорошо.
Учил меня лучший из лучших – самый близкий дружок мой Скотти, но об этом потом.
Я умел ходить по ниточке, балансируя между бардаком и порядком. Когда растешь с папашей, любящим распускать руки, выучиваешься таким вот вещам. А когда мамаша тебя бросает, так уж и вовсе доверия ни к кому. Старик мой, ирлашка во втором поколении, был чувствителен, как всякий законченный психопат. Девиз у него был простой:
колоти ребенка до посинения да крути слезливые песенки –
«Danny Boy»,
«Galway Bay»,
«Molly Malone»[9].
Вылакай бутылку «Джеймисона».
Поплачься о себе несчастном.
Термин такой есть – «неблагополучная среда».
Выпивка, мозги набекрень, буйство.
Но книжки?
Да ни в жизнь.
Так на кой хрен ему этот красивый том в коже? Я открыл еще одну страницу наугад.
И прочел:
«Книга должна быть топором,
способным разрубить
замерзшее море
внутри нас»[10].
Фига себе.
Да если папаша способен был такое цитировать, да еще, господи упаси, в отношении себя, то какого хрена мне тогда делать с тем, что я про него уже знаю и понимаю?
Решил обговорить это с Сиси.
Сиси была малышкой Брейди. Во всех смыслах.
От роду двадцать пять, а опыта на все пятьдесят наберется, гнусного такого опыта.
И жестокого.
Личико потрясающее, глаза редкостного зеленого цвета, ротик, будто бы гением «Плейбоя» сотворенный.
В душе-то Сиси была девушка простая.
И хотела всего-навсего хренову тучу денег.
Желательно к весне.
Красотка редкая: увидишь – обомлеешь.
И что еще хуже, Сиси об этом знала.
И пользовалась вовсю.
И конечно, я ей вставлял. Если уж жизнь твоя – сплошное клише, то уж это самое общее место. Но вот в чем штука, мне с ней вроде как было о чем поговорить. А еще…
Как вам это?
Она читала.
В нашем клубе толклись молодые панки, выращенные на киношках вроде «Казино» и «Толковых ребят».
Разговаривали, как недоделанный Джо Пеши[11], со вставками из Трэвиса Бикла[12].
Книжки? Вот уж нет.
В книжках они не смыслили ни черта – что электронные читалки возьми, что «Нейшнл инквайер»[13]. А вот у Сиси – у той частенько рядом с вегетарианским коктейлем лежала книжка. Последняя, например, называлась «Этика городской девчонки».
Ей-ей.
Так что соображала она неплохо. Добавьте к этому проблески видавшей виды души в умопомрачительных глазах – что получится?
Чувственность с мозгами.
Стоял конец февраля, Нью-Йорк был холоднее, чем глаза моего старика.
Оставался час до открытия клуба, и все шло как обычно:
повар в запое,
официантки воют.
И огромный долг у одного парня. У всех кишка была тонка спросить:
– Ты, недоделок, не хочешь ли счет свой гребаный погасить?
Переведите
меня.
Типа надо задницу лизать и как-то снять денежки с опасного мерзавца.
Сиси хорошо понимала жаргон молодых да ранних.
Объяснила мне, что такое
«гнать пургу».
И еще эту идиотскую манеру – добавлять в конце предложения «ну как же», чтобы получилось ровно наоборот. Типа:
– Хорошо мне.
Выразительная пауза,
а потом:
– Ну как же.
Твою туда!
Но было одно словечко, которое меня выводило сверх всякой меры – универсальный ответ на все.
Типа:
– У тебя жена умерла.
– …а мне фиолетово!
Или даже хорошие новости:
– Ты в лотерею выиграл.
А тебе в ответ:
– …а мне фиолетово.
У меня от этого «фиолетово» крышу сносит.
Тогда прошло уже пять месяцев со смерти моего старика. Ну, пять с хвостиком.
Я считал. Еще бы – и радость ведь можно измерить.
Сиси в пьяном порыве рассказала, что у Брейди в квартире тонна коки и куча денег. Начала придумывать план.
Скотти к тому времени уже три месяца как умер.
Мы вовсю наслаждались моментом, пока не заявился Брейди. Сиси ставила мои любимые песни. У нас уже целая традиция сложилась. Сиси спрашивала:
– Корретто?
Это такая тонизирующая штука на итальянский лад. Кофеин с «Джеймисоном». И песни: U2 и «Bad».
Сразу слышно, как Эдж крут на гитаре.
Лорина Маккенит и «Raglan Road».
Старинная тоска. Ирландское наследство.
Клэш и «Condon Calling».
Потому что они круче всех.
Гретхен Петерс и «Bus to San Cloud».
Изнывающая красота.
Мы уже до середины дошли, и тут распахнулась дверь и ввалился Брейди. Сам он плотный – и мускулы имеются, и жирок. Лицо сплюснутое, в глазах ни капли веселья.
Вот его первая фраза:
– Выключайте-ка это дерьмо.
То есть надо «Born in the USA» ставить.
Снова-здорово.
Сам на взводе.
Каждый раз все новые высоты брал.
Типа:
– Сучка, давай ко мне в кабинет. Обслужи-ка меня.
Просто душка.
Скотти.
Мой лучший и, по правде, единственный друг.
Все говорят (а кто эти «все» – хрен их знает):
«Один друг или вообще нет друзей – разница огромная».
Скотти раньше был управляющим в «Кхесани». Меня взяли его помощником. Папаша наседал изо всех сил, чтобы я пошел по его стопам – тяжелым, скотским стопам – и поступил в нью-йоркскую полицию.
Ну да, хрена с два.
Я ходил на курсы по вечерам. Уразумел, что научиться там можно одному: корысть – это круто.
А я очень хотел быть крутым.
Днем работал – товары по полкам раскладывал. А еще –
как вам это?
Таскал сумки клиентам до машины. Почти невидимкой сделался – унижения, прости господи, хлебнул сполна. А потом
в одну прекрасную пятницу волок целую тонну какому-то мужику сорокалетнему к его «порше». Одет мужик был небрежно, но шмотки дорогие – явно не из «Гэпа»[14] (разве что он «Гэпом» владел), а загар какой – от такого ньюйоркцы на стенку лезут.
Зависть берет? Именно.
Ботинки – итальянские, так и кричат:
– Бедным-то быть – отстой.
Допер я тяжеленные пакеты до машины. Мужик даже глаз на меня ни разу не поднял – сунул доллар. Я говорю:
– Да вы охренели.
Он повернулся, посмотрел на меня голубыми глазищами (чисто Голливуд), засмеялся и сказал:
– Ты же мальчик на побегушках – вот и скажи спасибо.
Кое-что по наследству мне все-таки передалось – взрывной характер.
Вдарил я ему, а он перехватил кулак и спросил:
– Ты совсем тупой, шва?
Что еще за «шва»?
Мужик достал сотню.
– Этого тебе, обаяшке, хватит?
Я на него глянул со значением, мол:
«Повыеживайся еще надо мной – увидишь, что будет».
А потом произошли две вещи, которые изменили мою жизнь.
Во-первых, я его завалил.
Во-вторых, мой начальник все видел – прибежал тут же, помог мужику подняться, беспрестанно бормоча неискренние извинения, и пообещал:
– Сию минуту уволим мерзавца.
Мужик потер подбородок и начальника услал:
– Дайте-ка мне с ним переговорить.
Спросил:
– И что теперь делать будешь – в смысле с работой?
В руке у него все еще была зажата сотня, из губы текла кровь. Ну, я и говорю:
