– Это?.. Да Тибр же!

И в самом деле это была река, бежавшая мимо двух рядов домов. Ни полоски берега, ни набережной не было. От каждого дома к воде шла лестница из нескольких каменных ступенек. Из своего окна шевалье заметил лестницу с четырьмя ступенями из зеленоватого камня.

– Видите, – показал хозяин, – там, на повороте реки, лестницу пошире других? Это и есть Веселый дворец.

– Ладно, – удовлетворился Рагастен и закрыл окно-дверь. – Комната мне нравится, какой бы сырой она ни была…

– У нас платят вперед, синьор, – объявил хозяин.

Шевалье расплатился.

Потом попросил нитку с иголкой и занялся починкой своей жалкой одежонки, которую он вытряс, вычистил щеткой, прочистил с изнанки. Покончив с одеждой, шевалье с большим аппетитом пообедал. Все эти занятия продолжались до девяти часов вечера. Часом позже сверкающий чистотой Рагастен, со шпагой у пояса, с нетерпением ожидал момент, когда можно будет отправиться во дворец Лукреции Борджиа.

На улицах давно заснувшего города царила глубокая тишина. Только глухой плеск Тибра, катившего свои сероватые воды у самых стен дома, разносил в ночи печальные вздохи, похожие на причитания беженцев. Шевалье слушал их с каким-то безотчетным волнением. Он встряхнулся, пытаясь прогнать это нервное возбуждение. Впрочем, уже приближалась полночь.

Шевалье задул свечу и, закутавшись в плащ, собрался уходить. И тут куда более ясный стон донесся с реки. Рагастен вздрогнул.

– На этот раз, – пробормотал он, – слух меня не обманывает. Это – человеческий голос.

Еще раз послышался отчаянный крик. Можно было подумать, что кричат прямо в комнате. Рагастен вздрогнул… На висках выступили капельки пота. В третий раз он услышал крик, теперь уже приглушенный, похожий на хрип умирающего.

– Кричат в Тибре! – догадался Рагастен.

Он потянулся и раскрыл окно. Темнота была непроницаемой. Тибр, сжатый линиями домов, над которыми едва вырисовывалось звездное небо, катил свои черные волны. Ощупью шевалье спустился по ступенькам, потом наклонился, вытянул руки… Пальцы ощутили шелковую ткань. Она прикрывала тело мужчины. Он еще дышал, иногда издавал хрипящие звуки. Рагастен обхватил его за плечи.

– Кто вы? – прохрипел незнакомец.

– Не бойтесь… Я – иностранец… Друг…

– Не бывает никаких друзей… О! Умираю… Слушайте меня!

Мужчина уцепился пальцами за плиты. Рагастен хотел вытащить его из воды.

– Не надо, – выдавил из себя агонизирующий. – Бесполезно… Я… умру… Но я хочу… отомстить за себя… Слушайте.

– Слушаю, – отозвался Рагастен. Волосы у шевалье встали дыбом.

– Граф Альма… Предупредите его… Предупредите его дочь… Он хочет ее похитить… Этого нельзя допустить…

– Кто такой граф Альма?.. Кто такая его дочь?

– Его дочь… Беатриче… Примавера!..

– Вы сказали, – также хрипло и тревожно заговорил Рагастен, – вы сказали, что он хочет ее похитить… Кто это?

– Тот, кто только что убил меня… Мой…

В этот момент лицо незнакомца исказилось в смертельной судороге… Он весь напрягся… Его руки соскользнули с каменной ступеньки, и тело рухнуло в воду. А миг спустя незнакомец исчез в темных волнах.

Рагастен выпрямился, его глаза сверлили густую темень. Но тщетно!

Тогда он вернулся в комнату и вытер лицо, покрывшееся холодным потом.

– О! – глухо проговорил он. – Какая-то ужасная тайна, какую я не смогу рзгадать!… Ее зовут Беатриче… Она – дочь графа Альмы… И кто-то хочет ее похитить… Но кто?… Кто?…

И в это время на башне Святого Петра ударил колокол.

– Полночь, – встрепенулся потрясенный шевалье.

И он выскользнул наружу, направившись к Веселому дворцу, где поджидал его могучий покровитель: Чезаре Борджиа.

Незадолго до того момента, когда шевалье де Рагастен преобразился в портного и занялся преобразованием своего камзола, дабы придать ему чуть лучший вид, Чезаре Борджиа проник в Веселый дворец в сопровождении четырех молодых людей. Чезаре и его эскорт быстро миновали великолепные салоны, где были собраны сокровища итальянского искусства. Они подошли к позолоченной бронзовой двери, охранявшейся двумя нубийцами – черными, как ночь, немыми, как мертвая тишина.

Чезаре дал знак. Один из нубийцев нажал на круглую ручку, и дверь растворилась.

…Далее был коридор, ведущий в тайную часть дворца.

Как только Чезаре и его спутники ступили за порог, дверь бесшумно закрылась Они оказались в некоем своеобразном вестибюле с высокими яшмовыми стенами. Напротив бронзовой двери находилась дверь из розового дерева, инкрустированная тонкой серебряной ковкой. На этот раз дверь охраняли две женщины: две абсолютно голые женщины скульптурной красоты. Они сидели, или скорее полулежали на пышных подушках. И эта дверь бесшумно открылась по приказанию Чезаре. Все еще в сопровождении эскорта он вошел в комнату меньшего размера, но обставленную с куда более изысканным и тонким шиком.

В комнате едва слышалась нежная музыка, в которой преобладали гармоничные аккорды флейты, виолы и гитары. Она доносилась как бы таинственными порывами, смешиваясь с женскими голосами, воспевавшими славу и любовь.

В комнате не было другой мебели, кроме поставца и огромного стола, но в изобилии разбросанные тут и там широкие, бархатистые подушки, толстые, украшенные вышивкой ковры приглашали отдохнуть. Накрытый стол привлекал блюдами, стоившими целые состояния. В них ждали гостей замороженные фрукты, варенья из экзотических ягод, пирожные, рецепты изготовления которых знала одна Лукреция; она сама их делала в своем дворце…

Несколько мужчин уже заняли места вокруг стола. Они не сидели, а полулежали по моде древних римлян на неких подобиях ложа. Среди них находилась только одна женщина. Это была хозяйка дворца, Цирцея этой волшебной пещеры, величайшая чародейка, правившая чувствами мужчин, сестра Чезаре, дочь папы – Лукреция Борджиа!

– Как вы поздно, братец!

– Простите нас, дорогая Лукреция, – ответил Чезаре. – Эти господа вместе со мной вернулись только вечером после долгой прогулки по Флорентийской дороге…

– Вы прощены… Но вы ничего не скажете своему брату?

Чезаре повернулся к мужчине, устроившемуся подле Лукреции и беспокойно вздрогнувшему при появлении Чезаре. Это был Франческо Борджиа, герцог Гандийский, второй сын папы, брат Чезаре и Лукреции.

Братья с улыбкой обменялись рукопожатиями, но каждый из них недоверчиво следил за движениями другого.

Лукреция внезапно наклонилась к Франческо, обхватила его голову руками и поцеловала в губы.

– Вот это братская любовь, – рассмеялся Чезаре, – или я ничего в этом не понимаю! Хотя считаюсь экспертом в данной области…

– И правда, – ответила Лукреция. – Я люблю Франческо, потому что он – самый лучший из нас.

– Вы слишком добры ко мне, сестра, – с тревогой в голосе возразил герцог Гандийский. – Вы забываете, что наш род обязан славой да и папским престолом шпаге Чезаре.

– Это верно! – подтвердил сам Чезаре. – Я достаточно искусно владею шпагой… Белое оружие – мой конек.

Проговорив эти слова, Чезаре выхватил кинжал и резким ударом вогнал его в крышку стола. Легкий гул прошелестел по залу. Франческо страшно побледнел. И только Лукреция звонко рассмеялась.

– Давайте ужинать! – весело предложила она.

Она быстро взглянула на матерчатую занавеску, и та заколыхалась. Тем временем служанки принялись за дело.

Лукреция Борджиа была одета, но лишь для того, чтобы показаться более желанной сотрапезникам. Легкая газовая материя едва прикрывала ее наготу, ее красоту, ее несколько массивные формы, словно высеченные из цельного куска мрамора.

Время от времени она бросала беглый взгляд к занавеси, незаметно подрагивавшей. Но как ни легко было это подрагивание материи, оно позволяло Лукреции понять, что кто-то смотрит на нее и слушает ее слова.

– О чем говорят в нашем славном городе Риме? – спросила Лукреция.

– Черт побери, синьора, там рассказывают удивительную, небывалую, невероятную историю…