– Куда это они идут? – спросил он у хозяина, почтительно придерживавшего стремя.
– К Святому Петру, синьор.
– К Святому Петру? А сегодня что, праздник? Пасха вроде прошла, до Троицы еще далеко.
– Однако церемония состоится. И какая! Говорят, она будет величественной. Сегодня хоронят монсиньора Франческо Борджиа, герцога Гандийского, которого подло убили…
– Убили?..
– Увы, да! Нашли его труп с кинжальным ранением.
– А где нашли труп? – поинтересовался Рагастен.
– В Тибре!.. Всего в трех сотнях шагов отсюда…
– В Тибре!..
– Бандиты не удовлетворились тем, что убили бедного синьора; они выбросили его тело в реку, надеясь, что течением труп вынесет в море.
– Стало быть, труп нашли в Тибре! – перебил Рагастен.
– Как я уже имел честь сказать вам, в трехстах шагах отсюда!.. Находку эту сделали вчера утром, всего через час после того как вы покинули отель.
– Есть подозрения насчет убийцы?
– Арестовали дюжину римлян, имеющих скверную репутацию… Ясно, убийц найдут, потому что поисками руководит лично монсиньор Чезаре.
– Спасибо за разъяснения, дорогой синьор Бартоломео.
– А вы знаете, синьор шевалье, что шепотом говорят люди?
– И что же? – поинтересовался вскочивший в седло Рагастен, наклоняясь к луке.
Но Бартоломео внезапно умолк. Он вдруг вспомнил, что шевалье как раз накануне принимал Джакомо, интенданта Веселого дворца. По всей видимости, шевалье был другом семьи Борджиа. И он испуганно поглядел на Рагастена.
– Ничего! – пробормотал он. – Ничего не говорят…
– Ладно, я вам подскажу, о чем говорят!.. Люди считают, что Веселый дворец стоит слишком близко к Тибру, в котором нашли тело герцога… Не так ли?
Бартоломео стал пунцовым, потом побледнел от ужаса.
– Я ничего не слышал, ваше превосходительство… Ничего, клянусь вам! Я ничего не говорил, ни о чем не судачил, ничего не знаю…
Шевалье ехал шагом к замку Святого Ангела через площадь Святого Петра. На эту мощеную площадь со всех сторон вливались потоки людей и сталкивались в темных водоворотах. Новость о смерти Франческо Борджиа взволновала многих.
Рагастен наблюдал за толпой, медленно расступавшейся пред грудью Капитана. Глухой ропот будоражил толпу; он витал над головами подобно тяжелым всплескам волн на поверхности моря перед приближающейся бурей. В некоторых группках слышались призывы отомстить за смерть Франческо. И при словах об отмщении взгляды обращались к замку Святого Ангела. По всей очевидности, эти взгляды угрожали Чезаре.
Занятый услышанным и увиденным, Рагастен не обратил внимания на человека – клирика, монаха! – переходившего от одной группки к другой. Кому-то он что-то нашептывал, кому-то делал какие-то знаки. Этим монахом был дон Гарконио.
Чем он был занят?
Об этом бы обязательно спросил шевалье, если бы заметил монаха. Но, как мы уже сказали, он пытался собрать воедино разрозненные впечатления от толпы, потом переключился на мысли о странной вчерашней встрече с Беатриче. Образ молодой девушки стоял у него перед глазами и наконец полностью овладел шевалье.
Когда же он добрался до ворот замка Святого Ангела, в поведении толпы произошла серьезная перемена. Даже такой храбрец, как Рагастен, дрогнул бы, без сомнения, если бы увидел нацеленные на него глаза, светившиеся злыми огоньками, и злобные улыбки, летевшие ему вслед. Но он ничего не видел и спокойно проник во внутренний двор замка, в котором сновали лакеи, солдаты, офицеры и господа.
– Эй, «носильщики»!.. Вы что не видите, как синьор шевалье де Рагастен протягивает вам поводья своей лошади?
Лакеи, к которым было адресовано это обращение, поспешили к шевалье и с признаками величайшего почтения занялись Капитаном, которого они препроводили в одну из пустующих замковых конюшен. Рагастен обернулся, чтобы взглянуть на человека, который вывел его из затруднительного положения.
– Барон Асторре?! – удивился он.
– Он самый, – ответил колосс. – Рад оказать вам услугу и провести вас через этот запутанный городок, замок Святого Ангела.
– Честное слово, дорогой барон, я вам очень признателен. Но разрешите сначала справиться о вашем здоровье… Хотя плечо у вас на перевязи, надеюсь, я не был столь неловок, чтобы серьезно повредить вам…
– Как видите, шевалье, я не выгляжу умирающим. Шпага, которая должна меня отправить к праотцам, еще не выкована, клянусь всеми чертями Рима… Идемте… я проведу вас до апартаментов монсиньора Чезаре. В данный момент он совещается со своим великим отцом…
Барон повел его вверх по роскошной лестнице из розового гранита. Там, вверху, начиналась анфилада залов, декорированных с меньшей роскошью, чем покои Веселого дворца. Рагастен и его сопровождающий вошли в некое подобие обширного салона, заполненного безвкусно разряженными синьорами, стражниками, куртизанами, болтавшими без удержу.
– Синьоры, – начал Асторре громким голосом, сразу перекрыв все разговоры, – позвольте представить вам шевалье де Рагастена, французского дворянина, приехавшего в Италию, чтобы показать, как надо владеть шпагой. И дебютировал он, дав урок мне, Непобедимому Асторре. Надолго запомню я этот урок!
Взгляды всех присутствующих обратились на шевалье. Рагастен содрогнулся, потому что в голосе Асторре он почувствовал ироничную интонацию, и смотрели на него насмешливо…
Чезаре Борджиа действительно находился у понтифика, как и сообщил Асторре Рагастену. Александр VI был в это время семидесятилетним стариком. Лицо его, «изменчивое и разнообразное», отметили следы тонкой дипломатии. Роста Александр был чуть выше среднего; держался он прямо, хотя порой и ему приходилось прикидываться согбенным, будто бы под тяжестью лет. На самом деле у этого старика сохранились юношеские силы. От испанских предков[6] ему достались жесткий и высокомерный взгляд, очертания тонких, поджатых губ, кустистые, почти черные брови.
В тот момент, когда мы проникли к папе, он находился в своей часовенке, очень строго обставленной. Папа сидел в просторном кресле с высокой резной спинкой. Перед ним стоял в позе, исполненной достоинства, молодой человек, которому на вид не исполнилось и двадцати лет. Он ожидал, когда папа закончит встречу, начатую полчаса назад. Живые глаза понтифика были обращены на картину, только что повешенную на стену. Молодой человек следил за этим взглядом с явным беспокойством.
– Великолепно! – говорил папа. – Чудесно! Рафаэль, дитя мое, ты будешь великим художником…
– Итак… Ваше Святейшество недоволен этой мадонной?
– Восхитительно, Санцио! Не нахожу другого слова… Она такая простая в народной одежде…
Молодой человек с мечтательными глазами слушал эти похвалы благородной простоте. Он уже хотел было удалиться, но папа удержал его жестом:
– А как «Преображение»? Продвигается?
Рафаэль Санцио задумался и вздохнул.
– Эта картина у меня не получается, – глухо ответил он.
– Ну-ну, не унывай, черт тебя побери! Ты можешь идти, дитя мое. Ты свободен… Да, еще словечко. Где ты находишь натурщиц? Где ты находишь эту совершенную красоту?.. Какие-нибудь гран-дамы, без сомнения…
– О, пусть Ваше Святейшество простит меня, – ответил художник. – Не среди великосветских красавиц нахожу я такую пленительную нежность линий, безупречную гармонию контуров, проблески глубокого благородства, которое возможно только у воистину чистых душ…
– Так где же, черт побери?
– Среди простых людей, которые умеют любить и умеют страдать…
– Значит, твоя мадонна…
– Простая девушка из народа, скромная булочница, «форнарина», та, что вынимает готовый хлеб из печи.
Папа задумался и на минуту закрыл глаза. Потом он прямо сказал:
– Хорошо, Рафаэль… Я хотел бы с ней познакомиться… А теперь иди.
Молодой человек удалился. Он был изумлен, скорее даже встревожен. Что же до понтифика, то он вгляделся в «Мадонну со стулом» и пробормотал:
– Да… познать эту чистую девушку!.. Оживить тлеющие угольки в пепле моего холодеющего сердца!.. Полюбить еще один раз!.. Жить… Пусть даже один-единственный час.
