«Если слой вулканического пепла настолько велик, что земля почти не плодоносит, то могущество жрецов здесь ни при чём. Не храмы с их жрецами, а вода и почвы определяют плодородие полей. Каждый крестьянин изо всех сил старается получить хороший урожай, но что толку трудиться, если семена не всходят и не дают плодов?»

Солнце стояло уже высоко, когда на среднем дворе, неподалёку от храма, крипт и тронного зала собралась толпа горнорабочих. На шестах, на спинах и в руках у них были корзины, полные золотых бокалов и замечательных сосудов, украшенных драгоценными камнями. Мне передали их в качестве дара для Пасифаи, Сарры и остальных близких мне женщин. Несколько пожилых мужчин подталкивали ко мне двух девушек, которыми хотели меня одарить.

Обе были ещё почти детьми. Старшая гордо сбросила свою накидку, и тогда стало видно, что ей уже немало досталось в жизни. Тело её, правда, отличалось красотой, однако у неё были натруженные руки, стёртые до крови плечи, а на спине остались следы от ударов бича. Младшая стояла передо мной почти обнажённая, если не считать крошечной повязки на бёдрах, и наивно улыбалась мне. Я принял их обеих в качестве подарка, хотя мне было ясно, что до старшей я никогда не дотронусь.

   — Откуда у вас эти замечательные сосуды? — поинтересовался я и с восхищением провёл кончиком пальца по золотому кубку в форме головы быка, который мне протянули. — Это ритон.

Увидев недоумение на лице крестьянина, я объяснил, что ритон — это сосуд для питья или даров, который до наводнения использовался при совершении культовых обрядов. Словно любовник, погладил я потом рукоятку скипетра, выполненную в виде головы леопарда.

   — Мы нашли его в гробнице вместе с кинжалом и большим мечом.

   — Где они? — нетерпеливо спросил я.

Из толпы вышел человек, держа на вытянутых руках какие-то предметы, покрытые куском необычайно красивой ткани. Когда откинули ткань, моим глазам предстали меч и кинжал прекрасной критской работы.

   — Благородный царь, — промолвил старик, — мы просим тебя помочь нам.

Я кивнул, не сводя глаз с великолепных даров.

   — Мы голодаем, хотя могли бы есть досыта, если бы ты дал нам на несколько лет с десяток рабов.

Рабов? Где мне их взять?

Неужели Сарра умела читать мои мысли? Приблизившись ко мне, чтобы помассировать затылок, она сказала, как бы между прочим:

   — Капитаны твоих судов умирают со скуки, команды обленились. У тебя не найдётся для них дела?

   — Нам нужны рабы... — сказал я вслух.

   — В твоём распоряжении суда и капитаны — почему ты не добудешь себе рабов?

   — Потому что тем самым я оставлю многих детей без родителей, принесу людям несчастье. Нельзя обличать разбой, разбойничая самому, нельзя обвинять других во лжи, если лжёшь сам.

   — В таком случае тебе запрещено есть и мясо, — ответила она насмешливо.

   — Почему? Не понимаю.

   — Ты ведь несёшь ответственность и за убийство животных. Отныне ты не вправе притронуться даже к лепёшке, потому что зерно производят едва живые от голода крестьяне. — Помолчав, она добавила: — Когда я испытываю голод, я ем. А если у меня ничего нет, я достаю пропитание любым способом.

Вечером я потребовал к себе капитана своего судна и приказал ему отправляться в Ливию для поимки рабов.

   — Каждый десятый раб, которого ты мне доставишь, принадлежит тебе. Вели, чтобы склады Ираклиона отпустили тебе достаточно провианта. Позаботься о том, чтобы и рабам, которые окажутся у тебя на борту, было что есть. Если ты хорошо проявишь себя, я мог бы сделать и другие предложения, и ты получил бы неплохой доход.

На другой день в сопровождении нескольких придворных я отправился в Ираклион проверить, действительно ли капитан загрузил судно провиантом и отплыл. Очень скоро мой экипаж вынужден был остановиться, потому что вдоль дороги стояли на коленях мужчины и женщины, которые умоляли меня выслушать их. Я вылез из экипажа и направился к вожаку, старику с длинными седыми волосами.

   — Минос, помоги нам! — молил старик. — Мы — рыбаки, но боги не слишком расположены к нам. Ежедневного улова едва хватает, чтобы не умереть с голоду. Где уж тут думать о продаже рыбы! А если нам нечего продать, мы не можем получить ни зерна, ни шерсти, ни мяса, ни овощей. А ведь нам нужны ещё соль, посуда и древесина для новых лодок. Правда, наши дети собирают пемзу, которую удаётся обменивать у крестьян и горожан. Однако всего этого мало...

Я собрался спросить, не поможет ли им более крупная лодка, которую я готов подарить, чтобы они могли выходить подальше в море, но старик продолжал:

   — Поблизости находится остров, который не принадлежит никому. Если бы нам было позволено проводить там летние месяцы, то мы занялись бы ловлей губок, их там очень много. Для этого достаточно нескольких семей ныряльщиков. Помоги нам, благородный Минос! — взмолился он.

   — Эти губки снова принесут нам счастье! — добавила одна из женщин.

   — Наши женщины и девушки прекрасно ныряют, а на глубине чувствуют себя словно рыбы, — заметил один рыбак.

   — Кто ты? — спросил я. Этот человек, приблизительно моего возраста, понравился мне.

   — Меня зовут Аранос, а это моя сестра Дурупи. Она самая лучшая ныряльщица.

Девушке было лет двадцать, и она была очень хороша собой.

   — Ты умеешь нырять? — недоверчиво спросил я, всем своим видом показывая, что она мне очень понравилась.

   — Пойдём с нами, Минос, — пригласила она. — Мы живём недалеко отсюда. — У неё были умоляющие глаза. — Брось в море кольцо. Если хочешь, я достану его с закрытыми глазами.

Солнце стояло ещё высоко, когда мы вышли в море. На вёслах сидел Аранос со своими родственниками. Рядом со мной стояла Дурупи, совершенно обнажённая.

Нагота девушки волновала и смущала меня. В Египте я часто видел обнажённых людей. Стенные росписи во дворце изображали нагих танцовщиц. Во время поездок мне всегда попадались целые семьи, трудившиеся голыми, чтобы сберечь одежду. А вот теперь тело рыбачки возбуждало меня...

   — Сколько семей будет трудиться на острове в летние месяцы? — обратился я к ней, чтобы отвлечься.

   — Мы думаем, для начала семей пять-шесть. Если считать, что в семье семь человек — вместе с детьми, которые непременно должны видеть жизнь и не предаваться бессмысленным мечтам, — сказала она, словно извиняясь, — то наберётся около сорока человек, которых мы смогли бы обеспечить водой и необходимыми вещами. А пропитание должно дать море.

   — У тебя есть муж?

В ответ она улыбнулась и пояснила, что работает на брата.

   — У тебя есть друг? — поправился я, испытывая при этом некоторую ревность.

Она попыталась уклониться от ответа, но я настаивал на своём:

   — Есть у тебя друг?

Она отрицательно покачала головой и повторила, что работает на брата.

   — Кто у вас ныряет за губками?

   — Обычно женщины и девушки.

Дурупи стояла на краю лодки и вглядывалась в морскую глубину, словно могла увидеть дно.

   — Ещё несколько гребков, и мы на месте, — сказал Аранос, протягивая сестре пеньковую верёвку.

Она обвязала её вокруг пояса и заткнула за неё бронзовый кинжал.

   — Чтобы срезать губки. Кроме того, кинжал облегчает погружение, служа дополнительным грузом, — пояснил брат.

   — На сколько ты можешь погрузиться? — поинтересовался я у девушки, стремясь скрыть волнение, всё больше охватывающее меня при виде её стройной фигуры.

   — На пять, а то и десять человеческих ростов. Обычно губки прячутся под водорослями и в определённых местах на скалах.

Аранос грёб теперь медленно, осматривая поверхность воды, а его сестра стояла рядом со мной, изготовившись к прыжку. Неожиданно спина её напружинилась, демонстрируя силу и гибкость; верёвка на бёдрах и засунутый за неё кинжал выглядели на Дурупи как украшения. Её дыхание сделалось глубоким, она мельком взглянула на меня и прыгнула в море.

То же происходило и на остальных лодках: обнажённые девушки и женщины ждали приказа последовать примеру Дурупи.