Один голос был мне знаком, но я не мог вспомнить, кому он принадлежит. Я погрузился в раздумья. Может быть, это был голос Манолиса? Может быть, министра или верховного писца?

Я притаился за колонной, рассчитывая дождаться, не пойдёт ли разговор о смерти от укуса ядовитой змеи. Пока я размышлял, не броситься ли к заговорщикам, чтобы узнать их в лицо, они неожиданно исчезли. Долго блуждал я по коридорам, надеясь вновь встретить их, но они как сквозь землю провалились.

Я выбрался из дворца полюбоваться окружающим пейзажем. В темноте мне удалось разглядеть одинокую хижину. Приблизившись к ней, я постучал в дверь, чтобы выяснить, есть ли там кто живой. В этот момент я услышал лёгкий шум, который постепенно усиливался. Листья дерева, под которым я стоял, затрепетали под первыми каплями начавшегося дождя.

Из хижины донёсся какой-то шорох. Я вошёл. Вскоре вместе с обитавшим здесь крестьянином я уже глядел на догорающий огонь. На стенах лачуги висели связки сушёных томатов и лука, на вертеле жарился кусок баранины...

Когда я возвратился во дворец, уже почти рассвело. На востоке из-за гор медленно всходило солнце. Я шёл по коридору мимо храма, как вдруг неожиданно услышал шаги. Спрятавшись за колонну, я увидел медленно приближающуюся процессию. Она двигалась к храму. Впереди поющих жриц выступала Риана. Я не видел её уже давно.

Жрицы прошествовали совсем близко от меня. Риана шла, опустив голову, и молилась. Те, что шли следом, пели: «Загрей сотворил небо, и землю, и всё живое!» Другая группа жриц отвечала: «Загрей сотворил воду и землю, он наделил семя силой превращения в плод. Загрей — наш отец!»

Я вскипел от возмущения. После долгих дискуссий мы с Манолисом договорились, что он будет содействовать религиозному обновлению Крита. Он согласился превратить Загрея в греческого бога Зевса и даже загорелся этой идеей. И вот теперь он учит жриц почитать прежнего бога Загрея, доказывая тем самым, что продолжает лицемерить и лгать.

Я не замечал никого, кроме Рианы. Я пытался погасить своё раздражение. Пение жриц так сильно подействовало на меня, что я буквально замер, не в силах пошевелиться.

Внутренний голос урезонивал меня:

«Эти жрицы едят и пьют, как все остальные. Как все, они копят богатства, однако состоят на службе и подчиняются её законам».

— На какой такой службе? — в замешательстве прошептал я.

«Они служат богам».

«Кто они, эти боги?»

«Высшая идея».

«Кто породил эту так называемую высшую идею?»

«Тяга людей к тайне. Желание понять, кто мы такие, каково наше предназначение на этой земле, если действительно существуют боги».

Неожиданно я вспомнил о том мгновении в школе жрецов, когда грубые руки вынудили меня опуститься на колени. Обида на такое бесчестье охватила меня. И то сказать: в Египте я видел изображения богов. Одни поклонялись им, другие, исповедующие иную веру, осыпали их стрелами и камнями из пращи. Если бы боги действительно существовали, они отомстили бы за подобное святотатство. Они благосклонно взирают на процессии в свою честь и внимают возносимым молитвам, но при этом терпят насмешки и неуважение.

Здесь что-то не так, есть какое-то противоречие. Глупо надеяться на то, что боги будут внимать просьбам и в то же время безучастно относиться к возводимой хуле!

Я нерешительно последовал за процессией. Вдруг мне почудилось, будто чья-то рука коснулась сзади моей головы.

Я тут же обернулся, но поблизости не было ни души, и я пошёл дальше.

Через некоторое время я отчётливо почувствовал, как кто-то схватил меня сзади за плечи...

   — Что это? — насторожился я и опять обернулся. И опять поблизости никого не оказалось.

Мне стало не по себе.

   — Зевс, помоги мне! — взмолился я. — Старая богиня Гера, помоги мне!

Я стоял возле открытых дверей зала и в ярком свете многих светильников разглядывал коленопреклонённых жрецов и жриц, стоявших друг против друга. Перед алтарём особняком стояли двое — Манолис и Риана...

Неожиданно двери храма закрылись, словно по волшебству. Я мог бы снова распахнуть их, как царь я имел право участвовать в этой церемонии, однако мне почудилось, будто чьи-то руки тянут меня назад...

Я вернулся в свои покои и мгновенно заснул, а когда проснулся, меня не покидало ощущение, будто я стал очевидцем чего-то очень красивого. Я снова и снова задавал себе вопрос, вправе ли я посылать своих людей в Ливию за рабами, чтобы облегчить положение Крита.

«Ты избавляешь своих подданных от голода, но обрекаешь множество семей в Северной Африке на страдания и смерть», — мучила меня совесть.

«Но я должен заботиться о Крите», — оправдывался я.

«Посмотри лучше на крестьян — просто кожа да кости, многие из них сгорбились и постарели раньше времени. Их спины покрыты рубцами от побоев, которые они перенесли, оказавшись не в состоянии уплатить сборщикам налогов причитающиеся суммы. У них нет ни ослов, ни волов, им приходится впрягать в плуг своих жён и детей. Mofeira и лопаты из дерева, а потому легко ломаются. У них нет средств, чтобы приобрести одежду, и они нередко трудится голыми, в то время как их деды ещё могли себе позволить праздничную одежду, а бабки щеголяли в богато расшитых нарядах. Чем они питаются? Иногда горстью ячменя и крошечным куском рыбы. Лепёшки-то — редкость, а мяса они почти не видят. Дети от истощения падают прямо на пашне. Трудно поверить, что дети крестьян умирают от голода».

«Моя ли это вина? — спрашивал я себя. — Свободные люди должны ходить с гордо поднятой головой. Я помогу им рабами».

И меня опять начинал донимать мучительный вопрос, вправе ли я причинять другим людям страдания во имя процветания собственного царства.

   — Помогите мне, о боги! — взмолился я.

«Каких богов ты имеешь в виду? — издевался внутренний голос. — Разные народы имеют разные храмы, в которых молятся большим и маленьким изображениям и статуэткам, изготовленным из дерева, камня, а то и из золота. Какие боги тебе нужны?»

«Те, что питают любовь к Криту».

«Боги не слишком-то благоволят к нему. Может быть, ты ещё помнишь, как около сорока лет назад гигантские волны и толстый слой вулканической пыли задушили землю?»

Я вдруг подумал, что ещё со времён моего воспитания в храмовой школе ненавидел жрецов, считая их дешёвыми актёрами, и ставил им в вину то, что зрелищности своих культовых обрядов они уделяют больше внимания, нежели душевному счастью верующих. Я чувствовал, что не только у меня, в Кноссе, но и в Маллии и в Фесте жрецы обретают всё большую власть в государстве, стремятся к единственной цели — создать на Крите религиозное государство.

   — Религиозное государство, — повторил я вслух и, чтобы развеяться, отправился бродить по улицам.

Меня окружала непривычная архитектура. Дворцы моих родителей в Афинах, и особенно моего дядюшки в Микенах, представляли собой настоящие крепости, жавшиеся к скалам. Там, на материке, дворцы казались гигантскими укреплениями, за стенами которых скрывались воины. Здесь, на Крите, город буквально сливался с окрестностями, все помещения во дворце были наполнены светом и пронизаны радостью. В Микенах же огромные стены ограничивали сумрачные помещения и, казалось, создавали безрадостную атмосферу.

Да, именно Крит некогда украсил и облагородил наш суровый воинственный мир...

Как-то ранним утром ко мне пришла Сарра и озабоченно спросила:

   — Что с тобой, Минос? Ты чем-то расстроен?

Я ничего не ответил.

   — Поделись со мной своими печалями, — участливо сказала она. — Пока ты переживаешь в одиночку, сон бежит от тебя. Если ты поделишься с кем-нибудь, тебе станет легче.

Я скривил губы, спрашивая себя, кто заботит её больше: мошенник Донтас из Ираклиона или я. А может, она опять что-нибудь хочет от меня?

   — В чём дело, Минос? — вполголоса повторила Сарра.

   — Видишь ли, Сарра, когда крестьянин не в силах в одиночку доставить урожай с поля до наступления непогоды, ему помогает жена. Она помогает ему доить овец и коз, носит ему обед на пашню и моет его по возвращении домой. Поэтому и считается, будто женщина способна избавить мужа от забот.