— Я слышал, что молодые жрицы получают какое-то наркотическое вещество, которое позволяет им танцевать ритуальный танец совершенно раскованно. А твои родители согласны, чтобы ты стала жрицей?

Она кивнула.

   — Тем не менее мне стоило немалого труда впервые прийти к Манолису. Я никому не говорила об этом и захватила с собой корзину, будто бы собиралась искать дикий ячмень. Я пришла к нему и сказала, что готова...

   — А он?

   — Он заявил, что прежде я должна спать с ним.

Во рту у меня пересохло, но я спросил как ни в чём не бывало:

   — И что дальше?

   — Я этого не хотела. Он приказал мне полностью раздеться, потому что ему необходимо видеть меня всю. Я приподняла одежды до грудей. — Она смущённо взглянула на меня, потом вполголоса продолжила: — Он раздел меня полностью, мне пришлось опуститься перед ним на колени, и всякий раз, когда он о чём-либо спрашивал меня, я должна была, ответив, касаться лбом земли.

   — О чём же он спрашивал?

Она снова смутилась.

   — Он много чего хотел знать, в том числе и о моих родителях, верю ли я ещё в Зевса, готова ли я служить новым богам. Он поинтересовался, девственница ли я, потом обследовал меня, заметив, что ему предстоит проверить, гожусь ли я вообще в жрицы.

Во мне снова проснулась злость, я стал всё сильнее ненавидеть Манолиса.

   — Известно ли тебе, — спросил я, — что верховный жрец намеревается исполнить с тобой обряд Священного брака и тебе предстоит стать верховной жрицей?

Она смущённо кивнула. Потом простодушно взглянула на меня:

   — Пожалуй, я не прочь служить богам, но не хочу стать игрушкой в руках жрецов. Я готова танцевать, но только если они не будут сидеть вокруг меня голыми и после нескольких глотков вина таращить на меня свои остекленевшие глаза, а потом лапать меня спьяну.

   — Тебе уже приходилось... — запнулся я, стараясь подобрать подходящие слова, — принимать участие в таком танце?

   — Да, — ответила Риана. — Я выпила небольшой бокал этого вина, совсем небольшой, но мне показалось, будто я заново родилась на свет. Забавно, — покачала она головой, — но мне вдруг почудилось, что я — оставшаяся в живых жрица древнего культа. Душа моя воспарила, тело охватил божественный восторг, меня окружали видения. Во время первого танца я находилась в священной пещере, которую прежде никогда не видела, и принимала участие в мистерии. Я и сейчас ещё могла бы подробно описать тебе эту пещеру, хотя благодаря наркотику, содержащемуся в вине, вряд ли чувствовала себя на этой грешной земле. Уже через несколько минут в меня вонзился свет множества масляных светильников, мне казалось, будто я стою в лучах света, будтр у меня пылает сердце, а по моим жилам струится таинственный огонь. Меня не покидали удивление и восхищение. Спустя некоторое время жрецы затянули хвалебное песнопение, моля богов снизойти к ним. То, что я испытала, был вовсе не сон, я прекрасно помню обо всём, что происходило вокруг. В глубине пещеры я внезапно увидела очень красивую обнажённую женщину. Она пела. Временами она поднималась и принималась хлопать себя по всему телу. Эти удары подчинялись какому-то сложному ритму и были каким-то образом согласованы друг с другом. Иногда получался лёгкий шлепок, а иной раз получался полновесный удар.

Мы молча шли по тропинке, и Риана глядела себе под ноги, словно изучая каждый камень, на который собиралась наступить. Похоже, она опасалась споткнуться.

   — Затем женщина запела громче, — продолжала она рассказывать, — удары сделались жёстче, и с каждым шлепком, заполнявшим своим звуком пещеру и заставлявшим жрецов с восторгом прислушиваться, мне всё больше казалось, будто я превращаюсь в богиню.

Она умолкла и поглядела в сторону, где вспорхнула какая-то птица. От неожиданности она оступилась и ухватилась за меня левой рукой.

   — Знаешь, — сказала она, — животный мир не знает никакого бога, не имеет представления о религии. Зверь не в силах представить себе ничего, что выходит за пределы его практического опыта. Ему не ведомы ни прошлое, ни будущее, он не знает иного уровня существования за исключением того, на котором находится. Должно быть, было время, когда человек, оставив позади себя животное прошлое, впервые мало-помалу осознал эти возможности. Когда он постиг благовоние, сопутствующее идее бога, он сделался сторонником этой идеи.

   — Может быть, наши праотцы...

   — Или праматери? — спросила, перебив меня, Риана.

   — Может быть, наши прародители, — продолжил я, — в поисках пищи и в знак благодарности за то, что всегда находили что-то съедобное, познали чудо благоговения перед богами? Наверное, к этому открытию их подвели многие обстоятельства, далеко отстоящие друг от друга во времени и пространстве.

   — И тайну этого открытия будут строго охранять, пряча её в гротах и пещерах, — ответила она, легко повиснув у меня на руке.

   — Всегда, у всех народов и во все времена были и будут ясновидящие, мистики, пророки и поэты, которым дано тайное видение вечных истин.

Она кивнула в знак согласия.

   — В пещере, где я в первый раз вкусила священное вино, обитает какой-то жрец, который почти ничего не ест и не пьёт. Когда он впадает в священный экстаз — в который пришли и мы, выпив вина, — он видит богов и разговаривает с ними.

   — Ты тоже была пьяна? — озабоченно спросил я.

Она теснее прильнула ко мне, словно ища защиты.

   — Этим путём я хотела попасть к богам, — торжественно произнесла она, — и была готова на жертвы. Может быть, под влиянием вина или того таинственного, что заполнило пещеру, я ничего не видела, не слышала и ни слова не сказала.

Она прижалась головой к моему плечу, а её рука по-прежнему оставалась в моей.

   — Когда я стала превращаться в женщину, мать сказала мне: «Тебе следует знать, что многие из тех, кто говорит тебе добрые слова или оказывает любезность, рассчитывают получить что-то взамен, ибо считают тебя должницей и никогда не забывают, что они дали. Будь как виноградник, — наставляла она меня, — который счастлив тем, что даёт виноградные грозди. Будь подобна пчеле, которая перерабатывает в себе мёд. Если сделаешь благое дело, не труби об этом, а продолжай делать добро, словно оливковое дерево, которое в урочное время всегда приносит оливки. Всегда держись тех, кто делает добро бескорыстно, не извлекая для себя никакой пользы».

   — Что же ещё хотел от тебя Манолис? — спросил я с тяжёлым сердцем, немного помедлив.

   — Когда я собиралась воспарить в небеса, он предупредил, что с богами я встречусь только в том случае, если отдамся ему по своей воле. Каждый человек стремится к божественному, к воссоединению с силами, которые управляют нами.

Я не сразу нашёлся, что ответить, но потом на память мне пришло высказывание одного старого раба, которого я очень ценил за его мудрость.

«Помни, Минос, — говорил он мне, — то, что движет тобой, словно с помощью незримых нитей, скрыто внутри тебя. Там, глубоко внутри, и есть истинная жизнь. Там причина твоего человеческого бытия. Никогда не путай этого внутреннего человека с окружающей его оболочкой, под которой я подразумеваю тело с руками, ногами и головой. Всё это дано ему от природы».

   — И что же? — спросил я её. — Неужели экстаз, охвативший тебя в пещере, до такой степени привёл в замешательство твою душу, что ты отдалась верховному жрецу?

   — Сделать меня податливой, словно воск, ему не удалось, — с гордостью ответила она.

   — Ты сумела отказать ему? — недоверчиво спросил я.

   — Да, — просто ответила она. — Когда он схватил меня, я спросила, видят ли всё это боги и по их ли воле он собирается делать то, что задумал.

   — И... — Я едва сдерживал своё нетерпение.

   — Он повторил, будто всё, что он делает, совершается с согласия богов и при их незримом присутствии. По мере того как мистическое опьянение всё больше овладевало им, он страстно убеждал меня, что, если я разделю с ним ложе, бог глубоко проникнет в мою душу. Он потратил немало слов, чтобы сделать меня покорной, однако я не могла уже видеть его губ: они сделались влажными, а в уголках рта появилась пенистая слюна. Он попытался насильно затащить меня на ложе, но я не поддалась.