Шмель раздулся до размеров колибри. Натка кинулась в комнату к шкафу: трусов нет, джинсов нет, рубашек нет, джемпера нет, дубленки нет. Она прошлась по всем трём комнатам, зажигая верхний свет и внимательно оглядывая обстановку. Нет музыкального центра, нет махрового халата, в прихожей нет Генкиных тапочек. Натка вернулась на кухню, уселась на табурет и принялась автоматически пережевывать огуречные кружочки, уставившись на разделочную доску, прислоненную стене. На доске было нарисовано красно солнышко и две птахи с затейливыми хвостами.

– Он что, ушёл? – спросила Натка сразу у всех, и у солнышка, и у птах, нервно постукивая ладонью о столешницу. – Он меня бросил, что ли? Бросил, да?

Доска, подпрыгивающая от похлопываний, допрыгалась – свалилась между столешницей и стеной. Натка полезла доставать и нашарила бумажку. Листок! Тот, что улетел с дверцы холодильника. Она вылезла из-под стола и прочитала:

«Нат, извини, так получилось. Надя ждет ребенка. Я буду жить у неё. Прости».

Есть ей расхотелось, а усталость навалилась глухой тупостью.

«Надя… Кто это – Надя? Бухгалтерша, что ли, его? Интересно, давно ли ждет?»

Натке почему-то казалось, что давно. Все двенадцать лет их с Генкой семейной жизни.

«Разведёнка-разведёнка, разведёнка-брошенка» – цоканье каблуков складывалось в издевательскую дурацкую рифму, непонятно откуда взятую. Натка спешила, и цоканье было шустрым. Она проворочалась почти всю ночь, уснула под утро и проспала. На работу собиралась по-солдатски за двадцать минут и теперь неслась к студии, снова опаздывая. Вбежала, на ходу здороваясь с вахтёршей, распахнула дверь (теперь Кешиного!) кабинета:

– Доброе утро!

Картина повторила вчерашнюю: Кеша сидит за столом Нины и смотрит на часы на руке.

– Так, Никитина, опять опаздываем! На одиннадцать минут! А коллеги, между прочим, ждут тебя.

Прянишников повёл рукой в сторону журналистов, чинно рассевшихся вдоль стены на диванчике. Свободными оставались место с края диванчика и кресло возле Кешиного стола. Она села на диванчик. Кеша сидел, по-бабьи подперев щёку рукой, и глядел на Натку с вялым осуждением. Может, тоже не выспался?

– Кеш, да ладно тебе. Ну, проспала. У меня ещё время толком не переключилось после Москвы. И вчера я отсюда ушла в восемь.

– Во первых, не Кеша, а Иннокентий Яковлевич, во вторых у тебя ненормированный рабочий день, так что на работу должна приходить вовремя.

Читая нотацию, Кеша сел ровно и начал постукивать ручкой по разложенным на столе бумагам.

– Слушай, хватит меня воспитывать, а? – вспыхнула Натка.– Я, между прочим, вчера вечером задержалась, потому что твою работу делала – Анжелку правила. А ты мне тычешь какими-то минутами! Ну вот она я, дождались меня. Может, теперь про выпуск поговорим?

– А вот учить меня работать не надо. Начальник здесь я. И если тебе непонятно, что на работу надо приходить вовремя…

– Кеш, извини, я опоздала, – в комнату влетела Марина Кудрявцева, быстренько плюхнулась в кресло напротив шефа, тряхнула головой, откидывая свою русую гриву за спину, закинула ногу на ногу и пристроила блокнотик поверх своей экстремальной мини-юбки. Приготовилась писать план сегодняшних новостей.

– Я много пропустила?

– Нет, Мариш, мы еще не начинали, – Прянишников в упор разглядывал Маринкин блокнотик и, похоже, несколько упустил нить беседы.– На чем мы остановились?

– На том, что ты здесь начальник – подсказала Натка.

– Точно. Слушайте, а как я вчера новости провел? Нормально? – Кеша оглядел корреспондентов, явно ожидая восторгов и похвалы.

– Нормально провёл, – нейтральным голосом ответила Дина Дубинина. Остальной народ молчал.

– Никитина, а тебе понравилось?

– Не знаю. Я вчера выпуск не посмотрела, я во время эфира домой возвращалась. Наверное, нормально, ты же не в первый раз в кадре работаешь.

– Ну-ну, – помрачнел Прянишников, оглядывая корреспондентов. Те дипломатично отводившили глаза. – Ладно, давайте планироваться. Мариночка, пиши. Первым сюжетом пойдет материал от Лосевой из Москвы. Там Гудков чего-то с северным завозом решает, деньги выбивает авансом. Потом совещание по золотодобыче. Поедет Беликова. Так, затем из морпорта звонили, докерский профком опять бастует, поедет…

Прянишников опять сам раскидал все сюжеты, и опять все темы мимо Натки.

– Кеш, а мне что делать?

– А тебе, Никитина, готовых тем не хватило. Но уверен, ты справишься – ты же умеешь себе работу находить? Вот и поищи тему, подумай, может, надумаешь что по работе. И вообще

***

– Слушай, Нат, ты бы поаккуратнее с Иннокентием общалась. От вас просто искры летят, ты его заводишь, как красная тряпка быка!

Дина курила в открытую форточку. Идти на улицу, где как раз расползались мокрые клубы тумана, привет холодного моря, было неохота. Некурящая Натка не возражала, а больше и возражать было некому. Остальные два стола в кабинете пустовали. Маруся Рюмина была в декретном отпуске, а Валера Кедрач приходил к двенадцати.

– Дин, да он просто цепляется ко мне. Тоже мне, начальник. Начальник, так наладь работу, а не гайки закручивай. Хронометрирует он меня, а сам по двадцать минут с утра про всякую фигню болтает. Вчера текст мой про это рукоделье детское править затеял, как будто я плохо пишу! А Анжелкины перлы пропустил, а там полный караул! Анна Ивановна вчера просто за голову хваталась от её текста! Самому же с этим её бредом в эфир выходить! Кстати, как он вчера смотрелся в новостях?

– Ужасно. Полкоробки театрального грима извел, пудры с килограмм, и все равно видно, что лицо нечистое. Хотя как ведущий отработал прекрасно, и выпуск выстроил грамотно. Слушай, а чего ты сегодня взвинченная такая? У тебя что-то случилось?

Натка вздохнула.

– Случилось. У меня, Дина, муж ребёнка ждет.

– Не поняла? – забыла про сигарету Дубинина.

– Генка, говорю, ребенка ждёт. От Нади. Он ушел к ней жить.

– Что, просто так собрал вещи и ушел? – хмыкнула Динка, затягиваясь.

– Ага.

– Счастливая!

– Кто? – опешила Натка.

– Да ты, конечно. Представляешь, счастье-то какое: мужик собрал вещи и ушел. Сам. Насовсем.

– Да ну тебя, пострадать не даёшь, – рассмеялась Натка, отмахиваясь.

Чему завидовала приятельница, было понятно. Для Дины лёгкое расставание с мужчиной было больной темой. Сначала она долго и тяжело расставалась с мужем. Когда устала терпеть скандалы с рефреном «твоя идиотская работа» и «нормальная жена должна дома сидеть», решила действовать. Купила, поднатужившись и набрав денег в долг, однокомнатную квартиру и предложила супругу туда переехать, а ей с сыном оставить двухкомнатную. Могла бы и по-другому решить: развод, раздел имущества. Тем более, что у супруга-предпринимателя и так была вторая двухкомнатная квартира, в ней он сделал офис. Но купить бывшему мужу квартиру, куда бы он мог уйти, Динке показалось правильнее. А мужу её показалось иначе. Он пару месяцев закатывал Динке регулярные истерики с разделом мебели и барахла и воплями, что все в этом доме куплено на его деньги.

Закончилась эта история забавно и неожиданно. Динка делала сюжет об американских миссионерах, наводнивших город – пять конфессий на городок с полутора сотнями тысяч населения! И герои её сюжета, мормоны, напросились к ней в гости. Пришли, огляделись: а давайте помолимся, чтобы в этом доме царили любовь и согласие! Помолились, Динка тоже, сложив ручки, попросила о своём, о девичьем. Минут через сорок после ухода мармонов в дом пришел её супруг и с криком «Я эту гребаную квартиру уже видеть не могу» собрал сумки и съехал.

Но на этом её тема с мужиками не закончилась. Не прошло и пары месяцев после исхода бывшего мужа, как Дубинину угораздило спутаться с Мишей Кривцовым. Она рассчитывала на необременительный секс, но старый неухоженный истосковавшийся по женской ласке холостяк Кривцов моментально врос в Динку всеми фибрами своей души, возжелал связать с ней свою судьбу и у неё поселиться. Причём произошло это столь стремительно – хватило нескольких свиданий, – что Динке пришлось отдирать его с мясом, и рана кровоточила до сих пор. Отодранный Кривцов теперь мстил. Он каким-то образом раздобыл американский грант, выпускал на него хилую предпринимательскую газетку и каждый раз находил повод написать в ней о женском коварстве. Коварную он описывал в самых нелестных эпитетах, и хотя имени её Кривцов в своих опусах не называл, все, кто знал об их с Динкой романе, отлично понимали, о ком идет речь.