А буквально накануне отъезда в Москву ей позвонила какая-то баба и потребовала урезонить своего мужа. То есть Генку. Чтобы он не растлевал её мужа, Димочку. Потому что хоть она и старше Димочки на пятнадцать лет, но обещала его матери, что присмотрит за мальчиком. А Димочка, как стал водиться с её, Наткиным, то есть, мужем, приходит домой поздно, пьяный, обзывает ее старой клячей и кричит, что они с Генкой отряд таких девочек по-всякому имеют, что она может заткнуться. Натка вежливо выслушала весь этот бред и пообещала разобраться, мысленно пожалев стареющую Димочкину жену, которой мерещится всякое непотребство.

Димочка к ним заходил несколько раз – носатый нескладный парень, он абсолютно не походил на мачо-Казанову. Вечером Натка со смешком рассказала о звонке Генке – вот, мол, бедная баба как от ревности заходится. А потом глянула на его разом поскучневшую физиономию и замолчала. Может, это она бедная баба, до которой всё доходит в последнюю очередь? Может, неспроста Димочка перед своей мамочкой-женой бахвалился? Может, есть чем, оттого и Генка устаёт до нестояния? Поди-ка, покувыркайся с отрядом девочек, и устанешь, и увянешь. Додумывать эту мысль она тогда не стала, отмахнулась, – бредятина, какие, нафиг, девочки! Мужики на пару вкалывают, точки открывают, персонал нанимают, товар берут. Она понимает, отчего Генка без сил, а Димочкина старушенция ревнует. И глупо ей, Натке, вваливаться в бабью ревность, когда и так есть о чём беспокоиться. Вон, какая карусель с этим письмом в Москву, с её сессией и дипломом. Но теперь пора, похоже, серьёзно поговорить с мужем. Начистоту.

Показалось крыльцо телестудии, и Натка отключилась от мыслей о муже. Вбежала по ступенькам, рванула дверь, кивнула старушке-вахтерше и понеслась в кабинет Степновой. Влетела:

– Доброе утро!

– Опаздываете, Наталья Андреевна.

Кеша сидел в кресле Степновой и постукивал пальцем по циферблату часов. Натка глянула на свои: опоздала на семь минут.

– Извини, Кеш, я время не рассчитала. Я пропустила что-нибудь важное?

– Пока нет. Но я говорил всем, и для тебя еще раз повторю. Теперь у нас на студии вводится железная дисциплина, и за опоздания на летучки будет понижаться премия. Слушайте, мне сон сегодня такой приснился! – вдруг резко сменил тему Кеша, откидываясь в кресле. Лицо его приняло сосредоточенное выражение – вспоминал.

– Будто я бегаю вверх-вниз по лестнице и разбрасываю баксы из карманов. Баксы летают, как бабочки зелёные, а я по ступенькам то вверх, то вниз, то вверх, то вниз. Интересно, к чему такой сон? Если разбирать по Фрейду, то спускаться-подниматься по лестнице символизирует половой акт. А причём тогда баксы? Акт с проституткой, что ли? Тогда почему так дорого? Я там несколько тыщь баксов раскидал!

Натка смотрела на Кешу в полной оторопи. Толковый журналист, делает передачи про власть и экономику. Сам стремится их вести, и это минус, потому что с дикцией всё в порядке, а лицо подвело. В свои «за тридцать» Прянишников цвёл ядрёными прыщами, которые, сходя, оставляли на щеках следы-оспины. Но он не комплексовал, да и в кадре появлялся некрупно. Прянишников был, в общем-то, беззлобным мужиком, и считал себя знатоком человеческих душ. Раньше Натке это не мешало. Но теперь Кеша, нёсший пургу «по Фрейду» в кресле начальника, начал вдруг вызывать раздражение.

Кеша трепался о своём сне и выглядел настолько нелепо и чужеродно в Нинином кресле, что Натке казалось, – она сама видит дурной сон. Лица те же, стены те же, стол и кресло то же. Но вместо Степновой – Кеша, который уже шестую минуту разглагольствует о Фрейде, баксах и проститутках.

– Слушай, Прянишников, – не выдержала она. – Ты зачем нас здесь собрал и ещё время засекаешь, чтобы вовремя? У нас планёрка или вечер авторских сновидений? Мы работать сегодня начнём, или главной новостью будет исследование бессознательного нового главы северского телевидения?

Мечтательное выражение Кешиной физиономии сменилось сначала недоумением, потом досадой.

– Работать хочешь, Никитина? Так иди, работай. В Доме творчества выставка детских поделок открылась, иди, снимай.

– Иннокентий, – попробовала вмешаться Дина, – погоди. Может, пусть про поделки Анжела снимет? Тема-то простая. Давай Никитину на совещание по лимитам на вылов рыбы отправим, я хотела попросить, чтобы она мне ещё сюжет и в «Курсив» сделала.

– Так, – побагровел Кеша, – я не понял, у нас тут что, каждый сам себе хозяин? Что хочу, то снимаю? Если кто не понял, повторю. Вольница, которую тут развела Степнова, закончилась. Началась дисциплина. Я распоряжаюсь, вы выполняете. Никитина снимает выставку в Доме творчества. Анжела едет на совещание по рыбе. Ещё у нас сегодня пресс-конференция в здравотделе по вакцинации, забастовка докеров в порту, якутская делегация в мэрии и открытие областного первенства по художественной гимнастике. Едут…, – и Кеша стал называть фамилии корреспондентов, кто куда едет, в общем-то распределяя остальных вполне логично, попадая в специализацию и в квалификацию корреспондентов.

– Сегодняшний выпуск веду я. Вопросы есть? Нет? Тогда приступайте.

Раздражение из-за Прянишникова Натку не отпустило даже после планёрки. Она пошла на крыльцо вместе с Диной, постоять рядом, пока та курила, и теперь кипела от негодования:

– Нет, ну каков гад, а? Ну ведь специально засунул меня к этим детям, назло ведь!

– А зачем ты его стала задирать? – невозмутимо выпустила дым Дина. – Он ведь впервые в жизни начальник, волнуется, а ты ему вроде как по носу щёлкнула.

– Да накатило на меня! Развалился в степновском кресле, про либидо рассуждает, прыщами своими светится, щёки в горох. Интересно, как он в эфире работать собрался? Это не ваш «Курсив» на уличных подводках на средних планах записывать. В павильоне ведь такие камеры стоят – каждую пору на лице видно. У него же каждый прыщ на экране расцветет во всех анатомических подробностях. Нет, ну кто бы мог подумать? Журналист ведь неплохой и невредный всегда был. А тут – дисциплина, кто в доме начальник! Противно!

– Противно будет, если Анжелу на совещание про рыбу отпустить. На тебя накатило, а бедной девушке отдуваться. И мне вместе с ней – кто сюжет в «Курсив» сделает?

Дина придавила подошвой окурок и решила:

– Поеду-ка я сама на рыбу, пойду Кешу уговорю.

От Анжелы действительно было бы глупо ждать внятного сюжета. Она почти год проработала диктором в студии, читала коммерческие объявления про яблоки и куриные окорочка. Отличалась ангельской внешностью, приятным голосом и полным отсутствием каких-либо знаний в хорошенькой головке. Про знания выяснилось, когда на студии сократили должность диктора, и Степнова перевела Анжелу корреспондентом отдела информации. Максимум, на что та оказалась способна – рассказать о клумбах на улицах и о последнем школьном звонке. Да и в этом случае Степнова, морщась, переписывала почти все Анжелины тексты и придирчиво отсматривала перед эфиром её сюжеты.

С детской выставкой Натка справилась уже к четырём часам, и отсняв, и написав сюжет. Отнесла в машбюро, чтобы напечатали, принесла на вычитку новому начальству и теперь ждала, пока Кеша вычитывал её текст с демонстративной придирчивостью. «Интересно, с чего это всё-таки Прянишников решил в ведущие податься? Славы, что ли, жаждет?» – думала она беззлобно. С заданием про выставку Кеша невольно оказал ей услугу. Голова, занятая Генкиными похождениями и измученная переходом с московского на северское время, – семь часов разницы, не шутка, – всё равно не смогла бы выдать ничего качественного на серьёзную тему. А так, детское прикладное творчество, юные Левши и Марьи-искусницы, праздник фантазии и смекалки – сюжет она придумала, не напрягаясь. Ещё и лирики подпустила, изобразив эдакое эссе на заданную тему.

Кеша дочитал, дописал несколько прилагательных, в двух фразах поменял местами слова. И сказал, ставя размашистую закорючку на листочке с сюжетом (мол, утверждаю):

– Ну вот, теперь нормально, можешь идти в монтажную. И напиши мне подводку к сюжету.