— Тогда, Андрей, поговорим без церемоний.

Григорий достал из кармана самокрутку и, закурил.

— Поразузнал я сам и через людишек своих о деле твоём. Точно, это не наши. Как я и думал — залётные.

— Давай, Гриша, ближе к делу.

— Ну, это как желаешь. Недавно объявилась группа из шести человек. Один даже на службе у попечителя учебных заведений в истопниках ходит. Извозчик среди них есть с лошадкой. В монастыре свой человек. Баба.

— Конечно, — прервал его Андрей. — Монастырь-то женский. Кто она? Имя.

— Пока не выяснил. Вначале я подумал, из бывших она. Марьяжила маруха клиентов и так зарабатывала на жизнь. Наверное, как-то смогла уйти от своего кота-сутенёра и спряталась в монастыре. Мои парни девок поспрашивали. Из их среды за два года шесть девок ушли. Однако их жёлтые билеты у котов остались.

— В монастыре, при постриге, другое имя могут дать. Вряд ли девица, если умная, старое имя оставит.

— Поэтому трудность и возникла. Но, думаю, нашёл я её бывшего хахаля и имя её мирское узнал. На днях в Катране крутили мельницу и, чесальщик Проказа хвалился, как разводил лоха с месяц назад и раздел его почти до ниток, а это оказался один из залётных хватов. Сорил деньгами во всю. И расплатился с Проказой церковной вещицей. Золотым крестом с рубинами. Разговорились под водочку, тот и поведал про бабёнку свою. Матрёной звать. В Нижнем официально бордель на ней был, а настоящего хозяина Семичем кликали. Ревнивый, как зверь. Матрёшку мордовал боем. Финажки у купцов щипал. Чистый паспорт купил и с полюбовницей своей в Петербург прибыл. От него-то она и сбежала. С этими ребятками где-то сошлась. И помогла кубышку монастырскую вскрыть. Сама в стороне осталась. Что скажешь?

— Как он выглядел?

— Не высокий, кряжистый. Одет как барин, без бороды, с усами. Глаза щурил, видать слеповат.

— Найти бы мне его, Гриша, и потолковать.

— Сложно, но возможно. Знаю, ещё трое за ним стоят. Вот кто они, узнать бы.

— Что же, узнай, Гриша. Достань мне их, хоть с того света!

— Есть тут одна деваха, из чистеньких. Судя по всему, залётный к ней интерес заимел. Андрюша, — почти нежно спросил Андрея Армянин. — Рожу этому вражью потроху начистить, али для тебя оставить?

— Будет упираться, отвесь ему пару затрещин. Только пару! Я твой кулак знаю.

— Не зашибу! — с довольной ухмылкой отозвался Армянин. — Прижму сукина сына. Куда он денется.

***

Как только за отцом закрывалась дверь, Арсений, по-прежнему, уходил к Елене.

Он читал ей наброски своей книги, а она, то одобряла, то делала замечания его работе. Вместе они исправляли ошибки. В конце августа Арсений отнёс книгу в издательство и её приняли в печать.

Из прозы, которую он переводил, Елене больше всех нравился Шобер, а из поэтов — Поль Верлен, Шарль Бодлер и Артюр Рембо.

Её выбор удивил и очень обрадовал юношу. Эти модные и скандальные поэты, были и им любимы.

С каждым днём Арсений всё отчётливее, понимал, насколько стала нужна ему эта девушка. От взгляда её больших глаз, он чувствовал, как кружится голова и с болью замирает сердце.

Воспользовавшись очередным отсутствием отца, Арсений, удобно расположившись на софе, читал ей переводы Артюра Рембо.

Когда он умолк, Елена попросила:

— Почитай еще.

— Я только начал переводить. Мне понравилось, вот это стихотворение и, его я хочу включить в сборник. Послушай.

«Тебя оставить всё же мне придётся.

Но в этот час не обрекай на муки.

И если в сердце нежность остаётся,

Не говори, прощаясь, о разлуке.

Пусть в эту ночь, пред сумрачным рассветом,

Счастливое мгновение промчится.

Когда настанет время разлучиться,

Вручи мне яд, прошу тебя об этом!

Уста к устам приблизятся, а веки,

Когда в них смерть заглянет, не сомкну я,

И так, счастливый, я усну навеки,

Твой, видя взор, лицо твоё целуя.

И сколько лет спать буду так — не знаю…

Когда велят с могилой распроститься,

Ты, об уснувшем друге вспоминая,

Сойдёшь с небес, поможешь пробудиться!

И, ощущая вновь прикосновение, любимых рук,

К груди твоей прильну я.

Проснусь, подумав, что дремал мгновенье.

Твой, видя взор, лицо твоё целуя».

Он умолк.

— Замечательно! А я знаю, для кого ты эти стихи перевёл.

— Для кого?

— Для твоей возлюбленной.

— У меня нет возлюбленной.

Щёки юноши залил румянец, и он постарался увести разговор в русло литературы.

— Прозу переводить легче, чем стихи.

— Ты перевёл что-нибудь из прозы Шобера?

— Нового нет. Тебе не кажется, что он мрачновато пишет?

— Не кажется. Он ведь правду пишет. В жизни больше печали, чем радости.

— Ты это верно заметила. — Арсений закрыл тетрадь и положил её на стол. — Хочешь знать, почему я выбрал для перевода именно этот роман?

— Почему?

— Потому что описываемые в нём события так похожи на мою жизнь.

Он понурился.

— Не надо. — Елена коснулась пальцами его руки. — Не думай больше о плохом.

— А ты можешь забыть всё плохое?

Арсений поднял голову и встретил её взгляд. В нём было столько нежности, что ему стало не по себе.

— Прости, за глупый вопрос, — он отвёл взгляд от этих опасных для него, завораживающих глаз. — Хочешь знать, что я чувствую, когда смотрю на тебя?

Девушка насторожилась.

— Я отвечу стихами Верлена. Он сказал то, что я бы мог сказать тебе сам.

«Я часто вижу сон пленительный и странный,

Мне снится женщина. Её не знаю я.

Но с ней мы связаны любовью постоянной,

И ей, лишь ей одной, дано понять меня.

Увы, лишь для неё загадкой роковою

Душа прозрачная перестаёт служить,

И лишь одна она задумчивой слезою

Усталое чело умеет освежить.

Цвет локонов её мне грезиться неясно,

Но имя нежное и звучно и прекрасно,

Как имена родных, утраченных друзей.

Нем, как у статуй, недвижный взор очей,

И в звуках голоса, спокойно отдалённых,

Звучат мне голоса в могилу унесённых».

Наступила тишина. Через несколько минуту, Арсений её прервал:

— Я не помню свою мать. Когда она умерла, отец уничтожил все её портреты и фотографии. Ведь я, невольно, стал причиной её смертельной болезни. С тех пор, к чему ни прикоснусь — всё рушиться, гибнет. Видимо, я проклят своим отцом.

— Я тоже принесла многим людям несчастье, — с горечью прошептала Елена, и глаза её наполнились слезами.

— Нет, Лена, нет! — горячо заверил её молодой человек. — По крайней мере, мне, ты принесла свет и радость. — Слегка касаясь белокурых волос пальцами, он погладил её по горестно склонённой голове. — Не плачь. Я этого перенести не в силах.

В ответ на его слова, улыбка скользнула по бледным губам девушки.

— Мы с тобою чем-то похожи. Это чувство возникло во мне с первого мгновения, как я увидел тебя. Хорошо, что мы стали друзьями.

Она в согласии кивнула и, смущаясь, произнесла:

— И у меня к тебе есть просьба.

— Какая?

— Пожалуйста, не ссорься с отцом.

— Я сделаю всё, что ты пожелаешь.

— Господи, как же ты сейчас похож на Дмитрия.

— Дмитрия? — напрягся Арсений. — Кто такой Дмитрий?

— Мой друг. Помнишь, я говорила тебе о нём. Твой отец обещал помочь найти вора и оправдать доброе имя сестры. Как ты думаешь, он сможет это?

— «Великий Рунич» сможет всё, если захочет. А он хочет помочь вам.

— Значит, мы можем надеяться?

— Вполне, — мрачно отозвался молодой человек. — Только приготовьтесь заплатить за эту услугу.

— Ради сестры я пойду на всё.

— Даже на то, чтобы поступиться своей честью? — широко открыл глаза Арсений. — Даже на это?

Елена отвернулась.

— Ради тебя, я тоже пойду на всё. Ее бойтесь отца. В обиду вас я ему не дам.

— Думаю, этого не понадобиться, — от слишком пристального взгляда голубых глаз,

Елена смутилась.

— Время покажет.

***

Под ногами шелестели первые опавшие листья. Елена и Дарья, не спеша, прогуливались по примыкавшему к дому Руничей, саду.