Луна цвета рога Водяного быка выглядывала из-под многослойного небесного одеяла. На жесткой циновке, плетенной из древних корней, спала восьмикрайняя Орто. Слабо плескались во сне волны. Терпким звериным парком исходила медвежья шкура, расстеленная на горячем пепле. Лежа на ней рядом со спящей Олджуной, плакала Илинэ.

Под утро бледные звезды закружились в медленном хороводе, а луна превратилась в Сата. Волшебный камень приблизился, повернулся и сверкнул всеми восемью гранями. Не успела Илинэ удивиться, откуда он здесь взялся, как в его туманной глубине загудели ветра.

…Буря, вылепленная из снега, града и мусора, остервенело колотилась о стены огромной каменной юрты. Словно живая, пыталась проникнуть в одно из бессчетных окон, закрепленных крестообразными рамами. Рамы трещали, прозрачные пластины свистели и визжали под напором свирепых порывов, будто их полосовали острые когти. Нижний пласт не выдержал, лопнул. Внутри дома взлетели вверх раздутые ветром занавеси из зеленого нельгезидского шелка и мелкий скарб. Заметались люди, одетые в белые жреческие одежды, послышались заполошные крики и топот многих ног. На лежанке корчилась женщина в бремени. Собралась рожать.

Буря ворвалась в дом и превратилась в узкий смерч, похожий на стрелу. Вертясь с безумной силой, стрела нависла над женщиной. В темной воронке явственно угадывались чьи-то дикие лица и черные орущие рты.

Толстая жрица закрыла прореху собой. Ветер в юрте прекратился, и тонко задымивший смерч погас. Буря снаружи взвыла, принялась высасывать жрицу наружу. Озаренные втянули ее обратно, навалили на приступку окна первые попавшиеся вещи… А беременная женщина вскочила с лежанки. Распласталась по стене, запрокинула лицо и сквозь вихрь бушующих весен глянула в глаза Илинэ. «Иди на север! – закричала властно и в то же время с мольбой. – Иди к Долине Смерти, иначе мы все погибнем! Ты знаешь, где камень! Спаси свой мир, спаси нас!»

С телом Илинэ случилось странное: оно словно неслось по реке времен, а эта река переживала свое половодье. Тело было Землей, и ей грозила страшная опасность. Видя перед собою горе, мрак и хаос, скорбно и отчаянно билось вещее сердце. Через него струились призрачные потоки людей – люди, люди, белесые и мглистые, как туман. Казалось, они идут, чтобы горячая кровь Илинэ согрела их, напитала мертвеющую плоть любовью и жизнью. С каждым мгновеньем их становилось больше, корни сердца уже не могли всех запомнить.

Увлекая Илинэ, людской ливень подхватил Сата и обрушился в черную пропасть… Но тут вновь возникли стены каменного дома, стремительно приблизилось разбитое окно. Женщина в юрте кричала так, будто жрецы резали ее батасами. «Рожает», – Илинэ во сне вытерла взмокревший лоб. Буря взревела раненым зверем. Воздух ожгло вспышкой холодного потустороннего света. Адские голоса застонали, закричали, зарыдали сверху, снизу, с боков. Загремел гром, в небе полыхнуло белое пламя… заплакал ребенок.

Стоя перед женщиной на коленях, молодой жрец держал в руках новорожденную девочку. Лицо у него было ошеломленное, усталое и счастливое. Он улыбался.

«Домм-ини-домм!» – застучал маленький табык с рисованными вкруговую знаками. Табык висел на стене над жрецом и стучал сам по себе.

«Домм-ини-домм!» – бил легко и свободно, потому что все стихло.

«Домм-ини!..»

Илинэ проснулась вся в слезах и липком поту, словно сама только что родилась. Сомнений не было: незнакомка видела ее в гранях волшебного камня и велела идти на север: «Ты знаешь, где камень». Но Сата остался в Элен… Не Илинэ ли сама это дитя, что огласило плачем свой приход из Круга времен в чужой мир?

Она напрягла память, пока сон еще не забылся. Женщина… мать новорожденной девочки была красива. Темное облако взлохмаченных волос окутывало ее плечи. Легшие под скулами смуглые тени делали бледное лицо тоньше. Глаза… яркие, неистовые глаза просили и требовали: «Иди к Долине Смерти, иначе мы все погибнем!»

Значит, нужно достичь этой долины, потом вернуться и взять камень. Зачем? Илинэ не воин, обыкновенная девушка. Даже стрелять из лука без промахов рыжий Болот так и не научил ее в детстве.

Перед глазами вдруг замелькало: вооруженный до зубов демон вломился в юрту… Убитый Манихай лежит на полу… Дьоллох пытается заслонить собою матушку Лахсу, над головой которой занесен меч…

Матушка, матушка-а!

Илинэ зажмурила глаза, приказывая себе не выдумывать ужасных видений. Тело превратилось в покрытый мурашками ком страха. Что ждет ее, какие муки? Выдержит ли?

Последний отголосок сна донесся откуда-то извне, из далекого далека: «Иди…»

– Да, я пойду. Да.

Восходящий свет просеивался сквозь широкие ветки ветрового заслона. Легкая голубая вода уходила вдаль, становясь ало-золотой. Умопомрачительно вкусно пахло только что сваренной похлебкой. Олджуна с розовым свежеумытым лицом складывала вещи.

…И снова темные буруны реки, покачивая лодку на пенистых гребнях, несли ее вниз, вниз и вниз – к северу. Горизонт уходил в туманную дымку, по бокам громоздились щербатые зубья утесов. Воздух, послушный прихотям ветров, то овевал лица морозной струей, как бывает, когда зимою открывается дверь юрты, то наполнялся радушным весенним теплом.

Время здесь совсем с ума сошло. К вечеру остановились на зеленом полуострове. Отвоевывая у зимы день за днем, весна будто и пространство собою пятнала – немедля воцарялась в освобожденных от стужи местах. Из-под ног врассыпную бросались мелкие грызуны, за деревьями мелькали тени ветвисторогих. Едва ли не на каждом дереве сидело по ворону и сове. Полуостров кишел птицами и зверьем.

Соннук с тонготской сетью, стянутой незадолго перед побегом, отправился рыбачить. Ельцы пошли на нерест, хоть рубаху оттопыривай и лови стаи в подол у самого берега.

«Как же он походит на брата, – печально думала Илинэ. – Не нравом – обличьем… Только у этого нос прямой, а у Атына с горбинкой». Ей ли не знать, откуда взялась горбинка. В памяти о детстве отчетливо сохранилась драка у излучины озера Травянистого, когда Кинтей сломал нос Атыну.

Близнецы… Верно говорят, что из одной половины доски стругают лопату для снега, а из другой – для навоза… Откуда Соннук мог проведать о волшебном камне, об Илинэ, о многом другом, если, по его словам, никогда Атына не видел? Выходит, и Атын знал, что Соннук может потребовать у Илинэ Сата, если попросил спрятать камень от него самого.

Путаные вопросы тянули за собой память о прошлом и недавнем. Нужно было как-то научиться жить без воспоминаний, чтобы не надсаживать сердце. И рыбу есть всю, какую дают, даже если совсем не хочется. Нельзя терять силы, раз обещала идти в Долину Смерти. Знать бы еще – зачем… Но лучше и об этом не размышлять.

Илинэ съела свою долю рыбы и выпила сладковатую, белую от молоки уху.

Олджуна брезгливо отбрасывала рыбьи головы и жирные внутренности, выводя из себя прижимистого Кинтея. Илинэ смотрела на нее и не узнавала. Это была та же прежняя Олджуна, но и не та. В ней появилось что-то тихое, нежное. Она теперь и сердилась по-другому, не так злобно, как раньше, и успокаивалась быстро.

«Йор ушел», – убедилась Илинэ. Кинтей мог сомневаться в существовании злого духа, ведь он не видел Олджуну в тот страшный день, когда… Илинэ снова пресекла мысли о том, что осталось далеко позади. Потом сидели вдвоем у костра, и Олджуна с содроганием рассказала, как гигантская ящерица проглотила Топпота. Полагая, что Илинэ думает о побеге, вздохнула:

– Назад дороги нет. Мы отплыли от Элен больше чем на седмицу пешего хода. Река не просто течет, она летит как на крыльях, а человек летать не умеет… Близкие, хватившись тебя, конечно, подняли тревогу, и Хорсун отрядил погоню. Вряд ли настигнут. Но унывать не надо. Мы с Соннуком разговаривали о тебе. В том месте, куда мы направляемся, нас ждет какой-то его знакомый, человек надежный и богатый. Он обязательно даст сильных коней и опытных провожатых для твоего возвращения домой.