Микк с восхищением пронаблюдал, как Аллен растянул алые губы в радостной улыбке и чуть поклонился, прикрыв веки.
Зал восторженно и воодушевлённо зашевелился, и Тики вдруг поймал ошеломлённый взгляд Неа, неверяще и подозрительно уставившегося на юношу.
— …Хинако? — вдруг выдохнул он на грани слышимого, и Микк, однако услышавший его, потому что сидел почти вплотную, удивлённо приподнял бровь, отчего друг замотал головой, нахмурившись, и отмахнулся с неловкой улыбкой. — Она напомнила мне одну знакомую…
Аллен тем временем взял микрофон, и мужчина в который раз подумал, что Малыш слишком сексуален и соблазнителен во всех этих женских шмотках, отчего хотелось его целовать до потери сознания, и, улыбнувшись, принялся говорить тем самым высоким, но не писклявым голосочком, из-за которого невозможно было принять его за парня:
— Мы ужасно рады приветствовать всех вас на нашем вечере, посвящённом рок-балладам. Мы искренне надеемся, что вам понравится та музыка, которую мы сегодня исполним, потому что нам она нравится безумно, — мягко хохотнул он, и по залу послышались ответные смешки, а кудрявый парень на сцене смущённо покраснел и поправил очки. — Так что желаем вам всем приятно провести время, а мы… начинаем, — предвкушающе и оттого ужасно лукаво протянул Аллен, улыбнувшись так, что в его серых глазах заплясали черти.
Вечер он открыл балладой про сверкающую в своем великолепии жестокую морскую ведьму и влюбленного в нее без памяти мужчину, оставленного и брошенного, совершенно разбитого и искалеченного душой. Его уносили морские волны, а он говорил и говорил о том, как прекрасна она, Лореляй, и как силен ее манящий колдовской напев. Напев этот сулил путникам счастье, но приносил лишь смерть.
Неа смотрел как завороженный, ошеломленно хлопая ресницами и чутко вслушиваясь в льющийся по залу из колонок голос.
— Как… красиво… — наконец, когда Аллен затянул в дуэте с высоким худощавым мужчиной песню Литы Форд и Оззи Осборна, выдавил он, гулко сглатывая и заставляя Тики совершенно потеряться рядом с ним в своих чувствах. В глазах у старшего Уолкера стояли слезы, и Микк… он просто не представлял, что будет с другом, когда тот узнает, кто же это на самом деле стоит на сцене.
— Очень, — однако пока вместо того, чтобы высказать свои мысли вслух, произнес мужчина, кивая, и отвел взгляд, заставляя себя смотреть только на сцену.
Петь в дуэте у Малыша выходило не хуже, чем в одиночку. Голос у второго солиста (Крори, кажется?..) был тоже сильный, мощный (Тики даже сказал бы, зрелый), и с голосом юноши он сплетался просто великолепно — песня оплетала Микка цепкой живой лозой, заставляя вспоминать о том, что помнить бы и хотелось, и не хотелось, и эта лоза, похожая как будто бы на дикий виноград — она затягивала и не давала вырваться из своего плена.
— Голос… просто потрясающий, — наконец выдохнул Неа, неотрывно глядя на сцену и сокрушенно покачивая головой. — И… такая ностальгия, знаешь, что даже просто страшно немного. Боишься, совершенно утонешь в этом…
Тики был согласен с ним. Согласен по той простой причине, что сам попался в сети этого голоса, словно тот моряк, утонувший в колдовском зове Лореляй, и совершенно не хотел выбираться из них.
— Знаешь, — вдруг шепотом выдохнул Неа, неотрывно наблюдая за Малышом с каким-то странным восторгом и с ностальгией во взгляде. — Мать Аллена была певицей, — улыбнулся он так светло и мягко, словно вспоминал что-то ужасно дорогое сердцу. — Мы с Маной любили ходить на её концерты, она пела так… так… словно эта Алиса, понимаешь?
Тики мог понять. Потому что сейчас на сцене стоял сам Аллен, и если его мать выступала также, то мужчина прекрасно понимал друга.
Юноша обводил серым взглядом аудиторию, создавая впечатление, будто он видит каждого в зале, и делился своими эмоциями, своими чувствами, заряжал своей энергетикой, необычайно сильной и мощной, хотя в повседневной жизни казался тихим и угрюмым подростком, и первое время Микк даже не замечал его — так искусно прятался тот от чужого взгляда.
Младший Уолкер был прекрасен — в этот момент, погружённый в свои переживания и метания, он был прекрасен, и Тики понимал, что вот такую живую и яркую Алису он любит ничуть не больше забитого и замкнутого Аллена.
Удивительно, но песни, которые Аллен и Тики отбирали для тематического вечера дома у Неа (собственно, Малыш решил исполнить их все), оказались во многом… до боли автобиографическими, как казалось мужчине. Хотя не так — они просто задавали такие вопросы, которые были актуальны в жизни обоих Уолкеров и в жизни самого Тики.
И это было бы потрясающе, если бы не вызывало смутную боль в груди.
Хотя это было, вообще-то, все равно потрясающе, что сказать.
Наверное, это просто какая-то тяга психологическая — выразить себя и свои чувства хоть как-нибудь.
Тики помнил, что в юности любил петь романсы. Правда, делал он это обычно всегда один — закрывался у себя или сбегал куда-нибудь в сад их фамильного особняка в Италии (сейчас особняк уже много лет был закрыт — Тики, Шерил и Вайзли перестали туда ездить еще после смерти матери, а переехали оттуда и того раньше — как сиятельная Изабелла Камелот повторно вышла замуж). Так или иначе… Тогда еще почти мальчишкой Микк прятался где-нибудь в зарослях декоративных кустарников и распевал себе песни, воображая вокруг обширную аудиторию. Слушали его, правда, только сверчки и, может, внучка пожилого садовника, но и это было прекрасно.
Хорошее все же время… Тики о нем вспоминал с любовью.
Аллен пел так, что время летело незаметно, и мужчина заворожённо слушал, как мягко и романтично тянул он «Bed Of Roses» с ласковой улыбкой, такой успокаивающей, такой ободряющей, словно вселял надежду на счастливое будущее в каждого человека, сидящего в зале. И ему хотелось верить, чёрт подери. Потому что невозможно было петь так искренне и открыто, так уверенно и жизнеутверждающе.
Неа, прикрыв глаза, восхищённо внимал каждому слову и легко улыбался с такой приятной ностальгией на лице, словно вспоминал что-то очень важное и светлое.
А потом Малыш запел под аккомпанемент пианино «This I Love», которая так зацепила своим смыслом и мотивом Тики ещё тогда, неделю назад, и в зале послышались восторженные свисты и возгласы, на которые юноша понимающе улыбнулся, лукаво сверкая глазами, и мужчину полностью захватило собой последовавшее сразу же за мягким голосом редиски соло электрогитары.
Вообще, музыканты на сцене были потрясающими. Такими же великолепными, как и сам Аллен, — они действовали как единый организм и буквально затапливали зал своей энергетикой.
А Малыш пел так, словно песня была про него. Хотя… чёрт подери, Тики понимал, что юноша выбрал для этого вечера (да вообще, для всех, на самом деле) именно то, с помощью чего можно было выразить свои чувства. Аллен пел об одиночестве и надежде, что найдётся тот человек, который внушил бы ему, что он живой.
А когда под воздушные звуки гитары редиска с беззаботной улыбкой на лице незамысловато свистел, прикрыв глаза, и просил забрать себя в волшебный мир мечты, Микк почувствовал, как внутри него что-то взрывается от избытка воздуха. Словно в его лёгкие внезапно вдохнули так много кислорода, что грудная клетка не выдержала и раскрылась, отпуская в свободный полёт все чувства и ощущения.
Эта песня Scorpions — «Wind of Change» — была второй услышанной Тики песней данной группы. И — самой любимой теперь, если на самом деле. Она была настолько… не воздушной даже, а какой-то… свободной как ветер. И этот свист — он казался почти что ветром — или шелестом ветра, его отзвуком, тенью. Его… голосом?..
Неа пораженно замер, закусил губу до побеления и вдруг зажмурился, замотав головой.
Малыш пел про далекую Россию — про Москву-реку и про парк Горького — и это было настолько потрясающе живо и хорошо, что… Тики и сам, наверное, губу прокусил до крови. Потому что хотелось покричать, подпеть, вскочить на сцену и заключить Малыша в объятия. Слишком это было… слишком уж вдохновенно.
