— Вам нужно поговорить, Тики, — невозмутимо произнёс Вайзли. — Не верю, что какая-то глупая ссора заставила тебя отступиться от такой потрясающей девушки.

Микк хотел в голос расхохотаться, но лишь ухмыльнулся со смешком, думая, что если брат узнает настоящую причину такого его состояния, то либо поржёт, либо расплачется от несправедливости.

Вайзли, сучёныш, заказал столик прямо у сцены — как и обычно, чтобы быть ближе всех и смотреть дольше всех. И раньше Тики с нетерпением ждал каждого музыкального вечера в этом кафе, но сейчас… Сейчас он даже не знал, как на это отреагирует.

Потому что на сцене будет Алиса, его Алиса, и это… господи, его просто захлестнет, наверное, сразу же. И Тики будет плевать на то, что Алиса — выдумка, потому что все это слишком вымотало его, просто убило, и он… хотел, чтобы его кто-то понял.

Когда на сцене появилась обманчиво хрупкая, закутанная в темно-синее платье фигурка, младший возбужденно захлопал и заулыбался, а Тики… уткнулся к свою чашку с чаем и приказал себе не поднимать глаз.

— Она смотрит на тебя, — тихо заметил Вайзли, толкая его в бок. — Ну Тики! Ну ты смотри какая она несчастная, а!

Микк не хотел смотреть. И одновременно желал этого.

Он боялся поднимать взгляд на сцену, боялся увидеть свою рассыпавшуюся пеплом мечту, боялся возненавидеть уже не просто Аллена, а саму Алису.

Потому что где-то глубоко внутри всё ещё теплилась надежда, что они — два отдельных человека, совершенно глупая надежда, просто не имеющая права на существование, но мужчина отчаянно хотел верить в это.

— Приветствую всех вас, уважаемые гости, — мягко начала Алиса (как же не хотелось называть её Алленом) с улыбкой в голосе, — и без лишних прелюдий, желаю насладиться сегодняшним вечером.

Когда свет начал медленно гаснуть, Тики всё же не сдержался и поднял взгляд, натыкаясь на пронзительно глядящие прямо на него серые глаза.

И как он этого раньше не замечал?.. Ведь глаза у Алисы и Аллена были совершенно одинаковые. А может, он заметил это только сейчас лишь потому, что до этого вытащил из брюха у Уолкера пулю, а потом провел у его постели несколько часов после того, как Неа отправили спать?

Перчатки тоже были теперь объяснимы. Рука Аллена была одним сплошным увечьем, и это увечье хотелось изучить. Без лишних подтекстов — это просто притягивало взгляд. Тики было интересно.

Тики не хотелось об этом думать. Он знал, что если сейчас начнет сопоставлять Аллена из реальности и Алису из своих фантазий, то способен вытворить какую угодно глупость. Начиная тем, чтобы залезть на сцену и пару раз хорошенько вломить сучонку, глядящему как побитая собака, и заканчивая возможностью очередной влюбленности.

Хотя предполагать последнее было, конечно, глупо. Ну не мог же Тики в самом деле влюбиться в Аллена. Это было бы слишком жестоко даже для мести за всех брошенных им прежде баб.

И угловатая нескладная фигура была теперь прекрасно объяснима.

Он же был парнем, чёрт раздери.

Слишком женственным парнем, которому стоило лишь надеть платье, и всё — не отличишь от девушки.

Неа, по иронии, был совершенно прав, когда в шутку отзывался таким образом о брате.

Но свет погас, освещая лишь сцену и стоящих на ней музыкантов, и Алиса, прикрыв глаза и ласково улыбнувшись, сразу же преображаясь, становясь совершенно другой, запела.

Тонкие запястья порхали в воздухе, плавно вырисовывая незамысловатые фигуры пальцами, и Тики наблюдал за ними, уже просто не в силах оторвать взгляд.

Он сравнивал.

Аллен тоже отличался плавностью рук — когда готовил, его кисти действовали так мягко, так грациозно, что мужчина, как-то наблюдавший за этим, мимоходом подумал, что юноше хорошо было бы быть пианистом.

Алиса сегодня исполняла джазовые аранжировки популярных западных песен и лукаво улыбалась, хитро поигрывая плечами, укутанными в тонкую воздушную вуаль, когда пела про то, что наступила новая эра с химикатами и тому подобным.

Аллен всегда был невозмутимым эгоистичным засранцем, но Алиса была удивительно эмоциональна на сцене, делясь своими чувствами со всем залом, буквально пронзая ими насквозь, заставляя прочувствовать всё.

И Тики удивлялся — как в настолько холодном сученыше могли вообще вырабатываться такие искренние эмоции?

Или, может, Аллен таким был только когда пел? Тики не знал и боялся задумывать об этом, потому что если его мысли окажутся правдой — Алиса не солгала о своих чувствах ни единым словом, и это… Черт, это было хуже всего, потому что Алисы не существовало, а говорил Тики с Алленом.

И Микку… сложно было представить свое взаимодействие с редиской — совершенно любого рода — после того, что между ними произошло. После того, что мужчина чувствовал к человеку, который с самого начала водил его за нос.

Потому что к Неа Тики вернется и будет с ним. Оберегать, опекать, заботиться. Другу это было действительно нужно, а Тики… Ну, он как-нибудь уж потерпит. Потому что Неа… он засел у него слишком уж глубоко подкоркой, и так просто выковырнуть его теперь не выйдет.

Без боли — не выйдет.

А Тики не хотел больше боли. Ему было уже достаточно.

Алиса пела, и Тики вслушивался, всеми силами пытаясь понять, постичь, как с самого начала не разглядел обман. Ведь грим и парик было видно сразу.

И даже голоса… голоса у них абсолютно не различались. Нередко Тики замирал на месте, когда говорил с Алисой, потому что что-то в ней всякий раз казалось ему знакомым, но каждый раз от отторгал опасные догадки, всякий раз. Строил какие-то теории относительно того, что Алиса и Аллен встречаются, боже мой…

Если бы все в этой жизни было таким простым.

Проблема, очевидно, была именно в том, что Микк слишком мало взаимодействовал с младшим Уолкером. Они же даже и не разговаривали, и редиска постоянно где-то пропадал, когда мужчина зависал у Неа. А ещё он прятал взгляд под чёлкой, сутулился, нервно перебирал пальцы… создавал впечатление забитого жизнью человека, в общем.

Аллен был безжизненным: бледным, безэмоциональным, ледяным, мрачным. Он был похож на приведение иногда — седые волосы, замысловатая загогулина татуировки на лице, отрешённая невозмутимость.

А Алиса… даже сейчас она была недосягаемо прекрасна, и Тики от осознания этого хотелось удариться головой об стол. Руки, шея, ноги, пальцы — всё в ней было совершенно другим и таким же одновременно.

Алиса была Алленом — сейчас это представлялось так чётко, так ясно, так… обречённо-спокойно, что хотелось просто расхохотаться и покинуть кафе, чтобы больше никогда не видеть этого поганого клоуна.

В один из образов которого так просто взял и влюбился.

— Ну как можно злиться и обижаться на нее, Тики? — зашептал ему Вайзли, лукаво щуря глаза и тормоша за плечо. — Посмотри, какая она потрясающая, а? И неужели ты так просто сможешь от нее отказаться?

Отказаться? Просто или сложно?

Господи, как можно заявить свои права на то, чего не существует?

Алиса была прекрасна, верно. Настолько, что ее хотелось стащить со сцены, сжать в объятиях и целоватьцеловатьцеловать до потери сознания.

Но Алиса была Алленом, и это было как… как взаимоисключающие понятия. Тики знал, что это Аллен — там, под маской, знал, что прикоснется к нему, поцелует его. И он… не хотел этого. Он не любил Аллена — такого, каким всегда знал его. Он вообще не чувствовал к нему что-либо кроме неприязни, пока тот был самим собой и не надевал этот чертов рыжий парик.

Интересно, он выбрал рыжий по той причине, что был рыжим в детстве?

На той фотографии он был радостным. Он широко и задорно улыбался, сверкая серыми глазами, обнимая одной рукой длинноволосого Ману за шею, а второй — ероша чёрные вихры хохочущего Неа.

Тики не хотелось думать об этом.

Тики вообще не хотел думать об Аллене и об Алисе — одной из его масок, в которую мужчина так глупо влюбился.

И которую ему всё равно не хотелось отпускать, потому что тонкие запястья в плотных ажурных перчатках, лукавая улыбка на алых губах, бесовской огонь в серых глазах — всё это поглощало его. Привязывало к себе.