Тики обнял губами правый сосок, пощекотал языком его вершинку, раздразнивая, и осторожно потер пальцем левый, стараясь не нажимать слишком сильно и постепенно сползая с груди вновь к животу.

Уолкер был слишком очаровательно милым в этом утро, и Микк просто не мог это игнорировать.

Поэтому хотелось, наконец-то, вновь распробовать его, насладиться им, впитать всего в себя и утонуть в тепле.

Ладонь опустилась чуть выше пупка, мягко поглаживая, и Аллен хохотнул, прикоснувшись губами к макушке Тики.

— Занимаемся таким развратом перед ребёнком, — коротко рассмеялся он, тонко простонав, стоило Микку игриво и несильно прикусить сосок.

— Ты слишком милый, — со вздохом отозвался парень, — удержаться сложно даже при ребенке, — хохотнул он и негромко признался, проводя носом по светлой коже: — Я постоянно хочу поцеловать тебя. Особенно при всех этих снобах.

Юноша смущенно покраснел и шумно втянул носом воздух.

— Ну вот вечно ты… говоришь вслух про такие вещи…

— А ты красиво тушуешься, — хохотнул Микк. — У тебя сразу лицо становится такое виноватое, как будто ты делаешь что-то неправильное, — он поднял на Аллена глаза и легко улыбнулся. — Люблю тебя.

Юноша заалел пуще прежнего, возмущённо захлебнулся словами, сразу же стушевавшись, и, сконфуженно облизнув губы, потёрся лицом о шею, мурлыкнув. И не говоря ни слова.

Аллен отчего-то считал, что человеческая речь не способна передать всех эмоций, которые можно испытать. Что слова лишают чувства настоящего смысла. В этом полностью раскрывалась животная часть Уолкера. Тики любил в нём это (потому что юноша стремился показать свою привязанность приятными касаниями и звуками), но согласиться не мог: слова для него были важны.

А ещё он иногда думал, что просто слишком идиот, чтобы понять всё то, что вкладывает Аллен в свои взгляды и прикосновения.

Но это бывало очень редко.

Тики рассмеялся, целуя смущённого и совершенно красного юношу в губы, и погладил по спине, пересчитав пальцами позвонки. И вызвав восхитительную длинную дрожь.

Они совершенно разворошили кровать к тому моменту, как Микк стащил с юноши пижамные штаны, и Аллен буквально развалился на теплых простынях, разводя ноги и позволяя делать с собой что вздумается.

Но Тики не торопился. Он гладил его по бедрам, целовал живот, все равно раз за разом поднимаясь к груди, и считал языком шрамы.

У Аллена было много шрамов, и все их Тики безумно любил. Он не знал, как они появились — наверняка большинства этих историй не знал и сам Уолкер — но все они были частью его мальчика, и каждая неровность на его коже запоминалась парню ужасно ярко.

Вот по правой стороне туловища тянется широкий длинный шрам, вот несколько следов от чьих-то когтей, а на боках россыпи ножевых ранений, под ключицами змеится тонкая филигрань, и на животе расположилась рядом с другими росчерками ровная, совершенно аккуратная линия кесарева сечения.

Тики прослеживал каждый из шрамов губами, наслаждался судорожными вздохами и редким мяуканьем (это было очень странно слышать, но всегда возбуждало только сильнее), и когда он коснулся лбом локтя левой руки, Аллен задрожал всем телом, вцепившись ему в волосы свободной ладонью, и потянул к себе.

Он целовался жарко и глубоко, словно хотел вобрать в себя как можно больше Тики, и парню нравилось это, нравилось. Он оперся рукой о постель, утопая ладонью в смятой нагретой простыни, и послушно приоткрыл рот, нетерпеливо покусывая губы своего мальчика и снова шаря свободной рукой у него по груди — поглаживая, чуть надавливая в нужных местах и легко щекоча.

Аллен шумно дышал ему в губы, как после долгого бега, и не отпускал.

Он вообще постоянно отвлекал Тики от своей изувеченной руки всеми способами, которыми только мог в тот или иной момент. Как будто считал, что тот слишком хорош, чтобы ее вылизывать.

Идиот.

Тики нравилось это делать хотя бы и потому, что Аллен каждый раз до крови закусывал губы и смотрел на него этим взглядом — полным вожделения, благодарности и нежности.

И просто осознание того, что эта рука у Уолкера совершенно не чувствительная, а его мальчик бьётся в экстазе от мимолётных нежных касаний, приводило в восторг.

С Алленом вообще нужно было быть нежным: тот оказался мягкотелым и ранимым на самом деле, хотя за масками прятался отлично. Он говорил, что весь пошёл в папу, такого же мягкого, хотя ему очень хотелось бы быть похожим на Неа, решительного, твёрдого, слегка поехавшего на Ковчеге и науке.

Тики старался не говорить, что похожим на вполне безобидного Ману Уолкер нравился ему больше.

Он даже представить боялся, кем же был бы Аллен, окажись в нём чуть больше от Неа, потому что уже сейчас было понятно, что чувство юмора у него точно в отца.

Вполне такое опасное чувство юмора.

Тики неторопливо огладил ягодицы, целуя совершенно размякшего капитана в шею и ловя пальцами мелкую дрожь, и нарочито медленно коснулся слегка набухшего ануса, с удовольствием наблюдая, как разгорячённый Аллен сам насаживается на его пальцы.

Видеть его таким можно было только по утрам, и поэтому Тики любил каждое их совместное утро невзирая на то, как просыпался. Аллен мог пнуть его во сне, ударить по лицу рукой, завалиться на него — как-то боком… Но он все равно просыпался мягким и ласковым, хоть и до жути ворчливым. Он не говорил ни слова, но тянулся так искренне и прижимался так крепко, что Тики был уверен — его никогда не покинут.

И это было настолько великолепно, что иногда у Тики тоже кончались слова, и он начинал изъясняться жестами.

И вот бывало, что сидят они друг напротив друга и молча о чём-нибудь разговаривают.

Аллен восторженно вздохнул и, потянув Микка за намотанные на кулак волосы, огладил стопой ногу парня, призывно промычав ему в губы.

Тики коротко хохотнул и, чмокнув юношу в подбородок, уложил его набок, пристроившись сзади.

Он стащил с себя спальные штаны и мягко вошёл в него, испуская длинный вздох — потому что это всегда было восхитительно горячо и мягко — и на секунду замирая, давая юноше привыкнуть. Аллен сжал его в себе, закусил губу и потянулся рукой к своему члену. Микк легонько хлопнул его по ладони и закинул его ногу себе на бедро, поглаживая кончиками пальцев рубцы шрамов.

Уолкер в ответ благодарно замычал, дыша полной грудью, и поёрзал на члене, вызвав довольный стон у Тики.

Как же ему было жарко. Невыносимо жарко; казалось, будто его сжигают заживо на костре, и резвые всполохи огня жаром лижут кожу.

Аллен вздрагивал и постанывал, всё норовил прикоснуться к себе, но Микк сразу же кусал его куда придётся, в следующую же секунду зализывая укус, и мял бока, грудь, выцеловывал плечи и шею, гладил живот, изредка касаясь истекающей смазкой головки и ловя пронзительные вскрики и полузвздохи.

Юноша подавался ему навстречу, принимая в себя глубже, и захлебывался стонами, исступленно ловя губами губы Тики, кусаясь и вылизывая его где только в таком положении мог достать.

Микк аккуратно его придерживал, чтобы Уолкер не завалился на живот, и выгибался, чтобы им обоим было удобнее.

Член у его мальчика был весь в смазке и свободно скользил в сомкнутой в кулак ладони парня. Тики нажимал большим пальцем на его головку, несильно сжимал ствол, спускался к основанию и поглаживал яички…

А потом его накрыло волной удовольствия, удушающей, жаркой, заставляющей захлебнуться собственным стоном, и Тики кончил, прижав мелко задрожавшего юношу к себе как можно ближе.

Аллен издал гортанный низкий стон, сжимая его в себе, когда Микк, прикусив мочку его уха (маленькую, какую-то совершенно беззащитную), ускорил стимуляцию его члена, и выстрелил семенем на постель.

Тики выскользнул из юноши, облизывая пересохшие губы, и мягко погладил его по ягодице, скользя пальцами к копчику и ниже — к растянутому отверстию, из которого сочилась сперма. Уолкер сорвано выдохнул, когда парень размазал ее, и обмяк.

— Извращенец…