И Алана помнила об этом — и пела про это.

Когда колыбельная подошла к концу, все воспоминания куда-то словно бы испарились, оставив после себя лишь тепло в груди. Девушка помнила — прелестную в своем восхищении мордашку Изу, мечтательно затуманенные глаза смотрящего из-под ресниц Тики, румяные щеки смущенного собственным чувством Неа, слабую улыбку ласково гладящего ее по волосам Маны…

Они все были живыми и дышащими, они все были с ней.

Они все были ее семьей. Не призраком этой семьи, от которой остался один отец, не навещавший ее много лет, а именно что семьей.

И Алана подумала, что она… хочет за эту семью бороться.

Совершенно внезапная, спонтанная, непонятная, но неимоверно нужная и правильная мысль.

Девушка вздрогнула, в шоке уставившись на собственные пальцы, на свои ноги, на зажегшиеся столбы, на подскочившего к ней Изу, в восторге раскрывшего рот и лепечущего о том, какая же она потрясающая и как красиво поёт, и понимала, что всей своей наверняка чёрной душой желает бороться за эту семью. За её благополучие, за счастье, за безопасность. Даже если ей и не будет позволено остаться с ними, она постарается сделать так, чтобы отец в итоге не убил их всех, обвинив в похищении и в том, что лишили возможности вернуться в океан.

— Ты очень красиво поешь, — выдохнул Тики, погладив её по ладони спустя несколько минут, когда они уже отошли от толпы и один из благодарных слушателей угостил её вином — сладким-сладким, с привкусом чего-то ягодного.

Алана смущенно пригубила глубокую деревянную кружку, буквально пряча в ней лицо, и Мана радостно заговорил про морские музыкальные инструменты, а Изу уткнулся ей в живот носом, обнимая за талию, и все это пьянило её не меньше вина.

Поэтому совершенно неудивительно, что через несколько часов разговоров, странных танцев и приторно-вкусного вина Алана была уже просто не в силах что-либо запомнить. Кажется, Микк уговорил кружащуюся с Изу девушку пойти в таверну, а там она тут же упала на кровать и заснула, почувствовав напоследок мягкое и почти что невесомое касание сухих горячих губ к своей щеке.

========== Первый отлив ==========

Мана был несколько ошарашен, если об этом можно вообще сказать так. Он совершенно не представлял, что ему делать с происходящим, потому что первые его никаким образом не контролировал. Неа буквально на буксире тащил его в свою комнату, сердитый и то ли от собственного гнева раскрасневшийся, то ли от выпитого вина. А выпил он, по наблюдениям Маны, отнюдь не мало, и чем это было вызвано, младший Уолкер абсолютно не представлял.

А ведь к своему положению Мана только привык, только приноровился получать от происходящего удовольствие (потому что обычно всегда ощущал себя неуютно в обществе женщин и, по правде сказать, доволен и счастлив был по большей части исключительно присутствием старшего близнеца рядом). А тут — на тебе… Неа буквально налетел на него вскоре после того, как они с Салеман, той взбалмошной девкой, зазвавшей его танцевать, расстались. Мана лишь и успел посмотреть вслед Алане, Тики и Изу, уходящим с площади (они все были веселые и как будто даже немного пьяные), как брат потащил его в трактир.

И вот теперь… что теперь? Что Неа требуется от него так срочно и отчего он так зол? Неужто увидел его с женщиной и так взъерепенился?

Как только они взлетели вверх по лестнице на свой этаж, Неа хлопнул дверью своей комнаты, весьма красноречиво показывая, что никто ее не покинет как минимум еще час, и нервно облизнул губы.

— Объяснись, — потребовал он довольно резко, и Мана недоуменно наморщил лоб.

Голова начинала болеть от всего этого балагана.

Конечно, он всегда пытался угодить Неа — настолько, насколько вообще позволяли обстоятельства, а после смерти матери эти обстоятельства происходили чуть ли не постоянно, потому что брат первое время даже боялся отходить от него, следуя тенью за спиной и напоминая иногда самого настоящего пса: верного, любящего и наивно-заботливого — а потом просто решил стать его личным телохранителем. Мана терпел и в итоге смирился, но редкое раздражение все же разливалось в нем подобно набирающему силу шторму. Как сейчас, например.

— И в чем же я должен объясниться? — как можно более спокойно спросил мужчина, показательно равнодушно вздохнув, и присел на стул у стола, уже не в силах стоять на ногах: слишком устал за день, который оказался на удивление насыщенным. Самым поразительным было то, что Лави, с которым Тики водил дружбу уже несколько лет, оказался мало того, что знаком с Аланой, так ещё и тритоном, скрывающимся на суше. А ещё — отчего-то в очень плохих отношениях с русалкой. Но сейчас думать об этом времени не было — Неа смотрел на него выжидающе, с обидчивым подозрением, словно поймал с поличным, и вся эта ситуация неимоверно раздражала, но Мана лишь прикрыл веки, пытаясь успокоиться, и скептически приподнял бровь, когда брат сердито вскинулся.

— Как в чем? — всплеснул он руками. — Ты обжимался там с какой-то девицей! — обвиняюще воскликнул мужчина, и Мана подавил в себе смешок.

— Вообще-то я мужчина, если ты забыл, — ехидно заметил он, все-таки не сдержавшись, — и для меня это вполне естественно.

— Ни болотного духа это не естественно! — негодующе заявил Неа, а Мана со злым весельем припомнил, что как-то пару лет назад Риж, дух какого-то большого болота в северной части Поднебесной, здорово попортил его близнецу жизнь.

Ну вот чего Неа сейчас лезет?! На него, может, впервые за последние несколько месяцев девушка обратила внимание! Потому что до этого брат, пока они были в столице, их всех отпугивал или, грубо говоря, уводил! Но тогда он хотя бы к девушкам привязывался и не отставал от них, пока те не теряли к Мане интерес, а теперь что?!

— Это еще почему?! — не на шутку разозлился мужчина, вперивая в старшего брата не дающий пойти на попятную взгляд. — Я что, не…

— Потому что ты мой! — в совершенной ярости выпалил Неа — и поцеловал его.

Мана дернулся, забрыкался, не желая сдаваться на милость чужим желаниям — потому что он был просто желанием брата, тем, от чего тот отречется, когда взойдет на престол — или когда ему надоест.

Потому что не сдаваться, вырываться, протестовать — так было правильно.

Мана не хотел портить Неа жизнь этим наказанием — постоянной неусыпной заботой о себе. Он не хотел, чтобы брат до конца своих дней таскался за ним и постоянно подхватывал, стоило Мане только оступиться или в очередной раз грохнуться в обморок в приступе слабости.

Мана не хотел, чтобы Неа страдал, когда сам он умрет. Потому что… умереть раньше брата Мане было просто суждено. Это было правильным еще тогда, когда они только родились — сильный здоровый старший и бледный слабый младший.

Близнецы.

Одного из которых зачем-то выходили, хотя лучше было бы дать умереть спокойно.

Мана не хотел превращать пусть больную, но пока только привязанность Неа к себе во что-то большее.

Потому что знал, что Неа станет императором и значит, должен жениться и заиметь детей. Наследников.

Потому что знал, что со своим здоровьем не протянет так уж долго даже с учетом хваленого долголетия, передающегося по наследству.

Но Неа стоял здесь и сейчас и прижимал его к стенке, решительно и жарко целуя.

И он… он был сильнее.

О ветер, Мана брыкался, пытался вырваться, даже несколько раз стукнул его по спине, надеясь, что брат одумается, очнется от пьяного наваждения, но Неа был банально сильнее!

И от этого хотелось выть, потому что все было неправильным! Все было странным и слишком неправильным!

Неа чуть ли не до боли сжимал плечи Маны, прижимая мужчину к себе, словно бы желая впаять в своё тело, желая слиться, стать одним целым, и целовал так, будто тот был какой-то невероятно красивой девушкой, которую хотелось до безумия, но все не было возможности даже прикоснуться к ней. Мане было тошно от таких сравнений, но ничего поделать он не мог — лишь брыкался и мычал брату в губы, проклиная свои слабость и жажду. Жажду того, что сейчас и происходило.